Старый испытанный аргумент. Если уж сам шеф берёт в жилистые свои руки веник – подчинённые, восхищаясь этаким смирением, не должны чураться неуставной работы.
– Интересно, а в районе этим тоже заниматься некому? – всё-таки поинтересовался я, заранее зная, что возражать бесполезно.
– В районе, говоришь? – оживился Александр Михайлович, перестав даже подражать вентилятору. – А что ты вообще об их районе знаешь? Какие там сидят деятели, чего им стоит поручать, чего нет? Сигнал пришёл именно к нам, в Столицу, и заруби себе на носу, не случайно. Сам знаю, дело пустяковое, но суть не в нём. Тут, дорогой мой, есть некоторая политика, до коей ты, извини, пока не дорос.
Короче, так. Кроме тебя, действительно посылать некого. Не срывать же людей с текущих операций. А ты, Лёшка, всё равно в отпуск убываешь, да и Барсов тебе по пути. Держи папочку, там всё, что нужно тебе знать. Ступай, работай, и Держава тебя не забудет…
Однако надо чего-то решать. Гостиница накрылась медным тазом, но жить-то надо. По крайней мере, ночевать. Вокзал, понятное дело, не проходит. Значит, придётся снимать у какой-нибудь старухи угол. Дай, бабушка, воды напиться, а то так кушать хочется, что аж переночевать негде… Кстати, частное гостеприимство обойдётся куда дороже казённого.
Ладно, поброжу по городу, присмотрюсь. Что-то да отыщется. Не в местной же конторе ночлега просить. Начальник весьма недвусмысленно дал понять, что о неофициальном порядке моего здешнего пребывания местным деятелям знать до поры не следует. А попросишься на постой – сейчас же вопросы. Почему без командировочного удостоверения? А зачем, собственно, в наш городок? Можно, конечно, прикинуться этаким лопоухим туристом-отпускником, но и тут белыми нитками шито. Во-первых, с какой радости не прямым Заозёрским экспрессом, зачем с пересадкой? Чтобы сотрудник Управления, да ещё в Столице, билета не достал – это даже не антинаучная фантастика. Такого просто не бывает. А во-вторых, если сигнал подтвердится… Мне же тогда с местными придётся работать в контакте. И тут уж точно вылезут наружу ослиные уши (не понять только, мои или дорогого нашего Сан Михалыча).
И пошёл я по плавящемуся от зноя древнему городу Барсову, разглядывая достопримечательности и соображая насчёт жилья. Хотя чем дальше, тем сильнее волновала меня куда более прозаическая тема – где бы чего попить.
Впрочем, посаженные по краям тротуара липы давали всё же хоть какую-то тень, иллюзию прохлады. А вскоре судьба преподнесла мне великолепный подарок – водопроводную колонку. Чистая, ледяная влага, от которой мир кажется добрее.
Но липовая аллея вскоре кончилась, и, шагая под бледным от зноя небом, я вдруг осознал, что смотреть городские достопримечательности мне ну совершенно не хочется, да и квартирный вопрос подождёт, а вот лечь бы на что-нибудь мягкое типа дивана и лежать, лежать, глядя в белый потолок. И чтобы никаких мух!
…Незаметно для меня широкая улица Бычкова съёжилась, как-то вдруг постарела, а потом и вообще расползлась кривыми переулочками. Выбрав наугад один из них, я зашагал по утрамбованной грунтовке. Асфальтом здесь и не пахло. Что же творится тут в осеннюю распутицу? Как ходят по колено в грязи обитатели этих одноэтажных приземистых домишек, отгородившихся ветхими заборами от бурления жизни? А вот так и ходят…
Впрочем, какое там бурление… Тихий провинциальный городок, полтысячи лет истории, впервые упомянут в такой-то летописи иноком Феогностом… Суконная фабрика. Развалины Белореченского монастыря… Их уже пятнадцать лет как восстанавливают, а результат нулевой. Что при плутократах, до Возмездия, что ныне, в богохранимой стране нашей… Средств нет, людей нет, одно слово, провинция.
А, ладно, вариться в этой кастрюле сил моих нет. Плюнув на приличия, я снял рубашку, обвязав её вокруг пояса. Так, бывало, ходили мы в детстве. Впрочем, как и нынешние пацаны. Вот уж действительно национальная традиция сложилась.
Правда, в таком виде малость затруднительно общаться на тему жилья. Насколько я представлял себе, обычно подобным промыслом занимаются бабки, а те во все времена блюли нравственность. Меня вполне могли принять за «недозрелого», и это заметно снизило бы мои шансы. Знали бы они… Впрочем, пусть уж лучше не знают.
Я всё же сделал несколько попыток. Поговорил с бабушками, которых обнаружил на узенькой лавочке под исполинской грушей. Груша обвисала зелёными, явно неспелыми плодами, и, что нехарактерно, росла не за чьим-нибудь забором, а прямо так, на краю улицы.
Бабушки вели неспешную беседу о ценах на огурцы, пьянстве чьего-то зятя и удручающем поведении внуков. Несмотря на жару, на плечи их были накинуты вязаные кофты, а головы покрывали шерстяные платки.
Нет, ничем помочь они мне не смогли. Они не сдают, и вообще не знают, а иди-ка ты, милый, к Софье Ивановне, она, Бог даст, примет.
Мне было подробно, со щедрыми комментариями поведано, как отыскать жилище Ивановны. Туда я и направил стопы, и, малость поблуждав между заборами, обнаружил добротный двухэтажный домик, окружённый тщательно прополотыми грядками.
Софья Ивановна, относительно не старая ещё тётка, выслушала мои грустные обстоятельства, пожевала узкими губами и назвала цену.
Я, конечно, на ногах удержался, боевой опыт всё же выручил, но очень уж соблазнительно выглядела лавочка у крыльца. Так и тянуло приземлиться. Ну, Ивановна! Это что же, я треть своих отпускных должен угрохать на раскладушку в сарае? Как говорит мой друг Серёга, спасибо, доктор.
– Не хочешь, не надо, – правильно истолковала моё молчание Ивановна. – Денег нет – на вокзале ночуй. Смотри только, чтобы не обули. У нас могут.
Нет, торговаться она не собиралась. И это было взаимно.
Покинув сии гостеприимные пенаты, я побрёл прочь. Куда? А я сам этого не знал. Куда придётся. Ну не на вокзал же.
Несмотря на вечернее время, жара не ослабевала. Солнцу всё никак не удавалось уплыть за горизонт, и окружающая действительность дрожала перед глазами, растекалась душными волнами густого, слегка пахнущего горьковатым дымком воздуха. Наверное, горят где-то торфяники. В такое лето неудивительно.
Я сделал ещё одну попытку – столь же неудачную. Нет, на сей раз цена выглядела вполне приемлемо, но возникли разногласия между хозяйкой и хозяином. Чем-то не приглянулся я этому простому, заросшему щетиной дядьке, а может, виной всему наличие молодой дочки, но…
– Самим жить негде, ещё чего удумала! Перетопчемся уж как-нибудь без евонных копеек, небось не нищие. Гуляй отсюда, парень. Бог подаст, свинья не съест.
Не понравилось мне это его последнее высказывание, но ладно. Нет у меня благословения обывательские мозги прочищать.
Я покинул неприветливый переулок и вышел на какую-то старую, мощённую гранитным булыжником площадь.
На противоположном конце её возвышалась ладная белая церковь с серебристыми (на самом деле это, конечно, оцинкованное железо) куполами. Издали она не казалась особо крупной, хотя, подойдя поближе, я понял, что ошибался. «Храм первоверховных апостолов Петра и Павла», прочёл я на привинченной к стене медной табличке.
Зайти бы внутрь, да служба давно кончилась. Я взглянул на часы. Так… Оказывается, уже половина девятого. И куда только время испарилось? Совсем обалдеешь в этой июльской духовке.
Ладно, завтра, может, загляну сюда на всенощную. Ну, и в воскресенье, само собой.
Можно, наверное, разжалобить сторожей и напроситься на ночлег, но мне почему-то этого не хотелось. Никаких рациональных причин не было, но всё же я побрёл дальше, оставив за спиной площадь.
Дальше обнаружился пустырь.
Наверное, когда-то здесь нашкодил пожар. Буйным розовым цветом полыхали заросли иван-чая, местами попадались гнилые, покрытые, точно зелёной шерстью, мхом брёвна, и конечно же, неистребимые крапивные джунгли без конца и края. То и дело встречались груды мусора. Под ногами поблёскивали хищными острыми гранями бутылочные осколки, и будь я босиком, кончилась бы эта прогулка весьма плачевно. Впрочем, даже и в обуви как бы во что не вляпаться. Судя по монотонному гудению отъевшихся туземных мух, здесь найдётся немало сомнительных мест.
