- И сколько было желающих?

- Только двое. Отец не хочет пользоваться своим даром и развивать его, а я, наоборот, считаю, что не стоит бросаться такой возможностью и не претворять ее в жизнь. Увы, объявление на двери не наклеишь. Я предлагал это тем людям, которые были мне знакомы, но итог оказался таким, что ни у отца, ни у меня теперь никого не осталось, с кем можно поздороваться, случайно встретив на улице. Простите, я говорю так много только оттого что рад вашему появлению.

- А-а-а... - потянула Эска. - насколько это безопасно для меня?

- Что может случиться с вами за десять минут, если вы находитесь в доме, под защитой стен и крыши и просто сидите в кресле с закрытыми глазами? Если только спина затечет без смены положения... не больше.

Эска подумала, отодвинула от себя чашку и решилась задать еще один вопрос:

- Можно со мной будет приходить человек, и все это время сидеть рядом, для надежности?

- Нет, - отрезал Тавиар, - и это станет одним из условий нашего договора, если вы согласитесь его заключить. Никто, кроме вас, меня и отца, не должен знать о том, что вы путешествуете.

- А Рория?

- Она не в счет. Вы ведь никому не успели сказать об этом?

Эска не знала, - признаваться ей в этом или нет. Все же было слишком страшно... Но, с другой стороны, она всегда успеет рассказать об этом или родителям, или друзьям, например, Берту...

- Нет. От Рории я сразу пришла к вам.

- Хорошо.

- А что значит, договор? Будут какие-то бумаги?

- Нет, все только на словах.

- И вы не потребуете взамен мою душу? - Пошутила Эска, не исключая некой доли правды в этой шутке. Она готова была поверить всему.

Тавиар, даже не улыбнувшись, сказал довольно серьезно:

- Нет.

- Тогда я согласна.

- Ваше имя?

- Эска.

- С этой минуты, Эска, - он протянул ей руку, - мы переходим на "ты", и договариваемся о неразглашении любого нашего разговора, касательно темы путешествия во времени.

- Да.

- В какой день тебе будет удобно?

- Сейчас.

- Сейчас?! - Тавиар не скрыл удивления. - В таком случае, мне нужно поговорить с отцом.

- Я подожду.

Через пять минут он вернулся с хозяином лавки, и кивнул, жестом приглашая девушку пересесть со стула в кресло у окна. Ее стул к себе подвинул господин Сомрак, и взял ее за ладонь. Руки у старика тряслись, голос немного тоже:

- Закрой глаза, Эска...

- Хорошо.

"Ну вот, сейчас все и решится... обман это или нет? Все выглядит таким простым, что даже не верится, как от одного прикосновения к руке можно переместиться..."

- Так не пойдет.

Раздался голос хозяина. Эска открыла глаза и увидела, что Тавиар не отходит от своего отца, и даже положил ладонь ему на плечо. У Сомрака белели губы.

- Ты не должна сомневаться. Ни в чем, ни на минуту, ни на миг.

- Я не сомневаюсь.

- Ложь, - сказал Тавиар, не отводя от ее глаз взгляда. - Я предупреждал, что нужна настоящая вера...

Эска вдруг вспомнила строчку. Она пронеслась в ее мыслях не просто буквами с последних страниц "Миракулум", а чьим-то голосом. Таким живым и таким проникновенным...

"- Потому что... - я замешкалась на миг, - ...если у меня хватит храбрости на прыжок, значит, его хватит и на исполнения своих желаний. Я верю в себя."

"Боже мой...". Эска закрыла глаза.

Глава третья

- Да вознесется тебе воздаяние мое. Да услышат меня слуги твои, Великий Ветер, прими этот дар, и избавь меня от мучений моих. Исцели неповинную душу, отринь нечестивые мысли. Грех мой преследует меня моим проклятием и позором...

В длинной белой мантии расшитой золотом Первосвященник молился в храме Целительному Ветру, не жалея тонких одежд и не щадя пачкать их о каменные с белой пылью плиты у алтаря. Колени преклонять было трудно, - возраст и вес умаляли силы, но ни одно маленькое дуновение так и не желало поднимать перышки. Все тщетно.

Я присутствовала при этой утренней бесплодной молитве, после которой мы оба вернулись в его покои.

Опустившись в мягкое высокое кресло своего кабинета, отец любовно осмотрел дубовые стеллажи с фолиантами, картонные и кожаные футляры с рукописными пергаментами, ценность которых исчислялась порой жизнями летописцев. Лаат любил историю. Он сам был автором летописи нашего Берега, посвятив этому труду большую часть своей жизни, но основным его служением и призванием был сан. Первосвященнику было далеко за семьдесят лет, его здоровье было подорвано лишним весом и тайным пристрастием к табаку. Одышка и подагра заставляла его мучиться каждый день, когда он поднимался или сходил со ступеней, или когда ему приходилось преодолевать долгий путь по залам и коридорам между своих многочисленных покоев и башен.

Не смея подать голос, я стояла у дверей и ждала знака его внимания. Прошло больше полугода, как мне было дозволено носить скромные платья с высоким до подбородка воротом вместо белых хламид.

- Зачем вы хотели моего присутствия на вашей молитве, отец?

- В твоей душе демоны, дочь моя. И мой долг положить все свои силы ради твоего спасения. Не в божественной жизни, так в мирской. И я принял решение.

- Какое, отец?

- Замужество. Конечно, ты далеко не молода для этого, тебе идет двадцать девятый год, к тому же ты опорочила себя... - он горестно вздохнул. - Но я понял, что больше не могу сносить твое присутствие здесь. Благочестивое имя Первосвященника Лаата не может больше быть связано бесчестием его дочери. Я выдам тебя замуж за такого человека, который будет способен жить рядом с проклятой.

- Я повинуюсь любой вашей воле, покровитель. Но кто же найдется?..

- Тот, кто не испугается трудностей ради награды. Я пожалую тебе в приданое южную провинцию с замком, отдам два торговых корабля, отдам ларец с камнями...

- Благодарю, покровитель... - на мои глаза навернулись слезы, и голос дрогнул.

- Грешно так говорить, но я проклинаю тот день, когда позволил жребию решить твою участь. Кто знает, чья длань на самом деле перевернула эту монету так, а не иначе. Сорс. - Лаат снова тяжело вздохнул. - Как бы я хотел видеть тебя послушницей одного из храмов, какого угодно, я все смог бы для тебя сделать... Но это проклятие. Эта черная метка! Ступай. Молись. Завтра я жду тебя снова на своей молитве.

Я ушла.

Исполнилось почти четыре года, как меня привезли на родину и передали Лаату. И почти все это время я провела пленницей в храме огня, где меня пытались излечить от змеиной чумы, или как говорят здесь - снять проклятие Алхимика.

Война давно закончилась полной победой цаттов. Теперь этот Берег и тот Берег, - одно государство... Слава догнала меня здесь, когда Леир, поступив по-своему благородно, рассказывал о том, что именно я, дочь Лаата, передала однажды карты земель в их руки. Я стала бы героем, если бы не Миракулум.

Тот Берег покинут, Соммнианс, мой друг, возможно, жив, а Аверс... Я, расставшись с ним, превратилась в обескровленное и обездушенное существо, от которого отсекли все, и заставили так жить, но теперь, когда прошло время заточения, в сердце затаилась надежда на возвращение. Не было более послушной грешницы, чем я, - лишь бы меня выпустили из камер огненного храма. Не было более послушной дочери, чем я, - лишь бы Лаат позволил мне ходить без стражи. Я делала вид, что осознала все, и никогда не осмелюсь перечить первосвященнику ни в чем, что буду рада любому его волеизъявлению... мне пришлось полгода молиться и благодарить его, прежде чем Лаат поверил в мою покорность и стражу отпустил.

В своей комнате я открыла окно. У меня уже неделю была возможность спокойно передвигаться по замку, говорить с людьми и даже выходить в сад. Я вдохнула прохладного весеннего ветра.

- Как только солнце сядет за горизонт, я буду свободна...