Но вокруг неё никого не было. Испуганные неожиданным плеском, местные лягушки все попрятались в воду. Когда они начали показываться из неё, то с удивлением смотрели на новую.

И она рассказала им чудную историю о том, как она думала всю жизнь и наконец изобрела новый, необыкновенный способ путешествия на утках; как у неё были свои собственные утки, которые носили её, куда ей было угодно; как она побывала на прекрасном юге, где так хорошо, где такие прекрасные тёплые болота и так много мошек и всяких других съедобных насекомых.

– Я заехала к вам посмотреть, как вы живёте, – сказала она. – Я пробуду у вас до весны, пока не вернутся мои утки, которых я отпустила.

Но утки уж никогда не вернулись. Они думали, что квакушка разбилась о землю, и очень жалели её.

В умеренных широтах окраска лягушек обычно маскировочная – в коричневатых или зеленоватых тонах с пятнышками. Так окрашены прудовая, озёрная, травяная и остромордая лягушки. Лягушки выглядят блестящими, потому что их кожа покрыта слизью, что позволяет лягушке дышать не только с помощью лёгких, но и через кожу.

Лягушки могут квакать в любое время, когда они активны – с весны до осени, кваканье – это способ их общения между собой. Но наиболее громкое кваканье разносится над водоёмами в тёплые майские вечера и ночи – лягушек даже прозвали «болотными соловьями». Весной у лягушек брачный период, и кваканье самцов привлекает самок.

Утки питаются, процеживая воду с помощью плоского клюва, – их рацион состоит главным образом из различных растений, но они с удовольствием съедают мелких водных членистоногих, не брезгуют моллюсками, мелкой рыбой, головастиками и даже лягушками – хотя проглотить могут только молодых особей. В зимний период утки не отказываются от хлеба и зерна, но это не их пища.

Юг – сторона света, противоположная северу. В полдень солнце находится на юге. Юг ассоциируется у нас с теплом и вечным летом. Учёные проследили пути сезонных миграций уток и выяснили, что разные популяции летят на зимовку в разные места.

Российские утки улетают в Средиземноморье, на Кавказ, в среднюю Азию и даже северную Африку – туда, где водоёмы зимой не замерзают и достаточно пищи. Впрочем, в крупных городах немалая часть уток ведёт оседлый образ жизни.

Лягушки средней полосы весят до 200 г. Скорее всего, герои взяли ивовый прутик. Свежий ивовый прутик толщиной с карандаш способен справиться с такой задачей. Однако, высыхая, ива становится хрупкой, поэтому прутик придётся периодически менять.

Обычно уткикряквы летают на высоте 150–300 м, но известны случаи, когда эти птицы поднимались до 6400 м. Во время миграций утки обычно не поднимаются выше 500 м, а за счёт частых взмахов крыльев достигают скорости 60–70 км/ч. Не так много птиц способны подняться выше и лететь быстрее.

Рожь относится к хлебным злакам. Раньше: рожь жали (срезали побеги) с помощью серпов, связывали в снопы для удобства транспортировки, затем обмолачивали с помощью цепа – конструкции из двух палок, соединённых цепью, провеивали зерно, чтобы отделить его от колосковых чешуй, и, наконец, перемалывали в муку.

У лягушки, как и у всех позвоночных животных, есть сердце, хотя оно устроено не так, как у человека.

У лягушки сердце трёхкамерное – у него есть два предсердия и желудочек, в котором венозная и артериальная кровь частично смешиваются. Лягушки намного древнее человека, поэтому их сердце устроено примитивнее.

В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду – огромная оранжерея из железа и стекла. Она была очень красива: стройные витые колонны поддерживали всё здание; на них опирались лёгкие узорчатые арки, переплетённые между собою целой паутиной железных рам, в которые были вставлены стёкла. Особенно хороша была оранжерея, когда солнце заходило и освещало её красным светом. Тогда она вся горела, красные отблески играли и переливались, точно в огромном, мелко отшлифованном драгоценном камне.

Сквозь толстые прозрачные стёкла виднелись заключённые растения. Несмотря на величину оранжереи, им было в ней тесно. Корни переплелись между собою и отнимали друг у друга влагу и пищу. Ветви дерев мешались с огромными листьями пальм, гнули и ломали их и сами, налегая на железные рамы, гнулись и ломались. Садовники постоянно обрезали ветви, подвязывали проволоками листья, чтобы они не могли расти, куда хотят, но это плохо помогало. Для растений нужен был широкий простор, родной край и свобода. Они были уроженцы жарких стран, нежные, роскошные создания; они помнили свою родину и тосковали о ней. Как ни прозрачна стеклянная крыша, но она не ясное небо. Иногда, зимой, стёкла обмерзали; тогда в оранжерее становилось совсем темно. Гудел ветер, бил в рамы и заставлял их дрожать. Крыша покрывалась наметённым снегом. Растения стояли и слушали вой ветра и вспоминали иной ветер, тёплый, влажный, дававший им жизнь и здоровье. И им хотелось вновь почувствовать его веянье, хотелось, чтобы он покачал их ветвями, поиграл их листьями. Но в оранжерее воздух был неподвижен; разве только иногда зимняя буря выбивала стекло, и резкая, холодная струя, полная инея, влетала под свод. Куда попадала эта струя, там листья бледнели, съёживались и увядали.

Но стёкла вставляли очень скоро. Ботаническим садом управлял отличный учёный директор и не допускал никакого беспорядка, несмотря на то что большую часть своего времени проводил в занятиях с микроскопом в особой стеклянной будочке, устроенной в главной оранжерее.

Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех. Директор, сидевший в будочке, называл её по-латыни Attalea! Но это имя не было её родным именем: его придумали ботаники. Родного имени ботаники не знали, и оно не было написано сажей на белой дощечке, прибитой к стволу пальмы. Раз пришёл в ботанический сад приезжий из той жаркой страны, где выросла пальма; когда он увидел её, то улыбнулся, потому что она напомнила ему родину.

– А! – сказал он. – Я знаю это дерево. – И он назвал его родным именем.

– Извините, – крикнул ему из своей будочки директор, в это время внимательно разрезывавший бритвою какой-то стебелёк, – вы ошибаетесь. Такого дерева, какое вы изволили сказать, не существует. Это – Attalea princeps, родом из Бразилии.

– О да, – сказал бразильянец, – я вполне верю вам, что ботаники называют её – Attalea, но у неё есть и родное, настоящее имя.

– Настоящее имя есть то, которое даётся наукой, – сухо сказал ботаник и запер дверь будочки, чтобы ему не мешали люди, не понимавшие даже того, что уж если что-нибудь сказал человек науки, так нужно молчать и слушаться.

А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось всё грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, её солнце и небо, её роскошные леса с чудными зверями и птицами, её пустыни, её чудные южные ночи. И вспомнил ещё, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал весь свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь с нею, и ушёл из сада, а на другой день уже ехал на пароходе домой.