Добравшись до самой верхушки удачно выбранного дерева, которое возвышалось над ближайшими своими собратьями, я убедилась в том, что правильно поняла, почему Пит не хотел пускать меня на разведку.

Он меня обманул. Он всё это время вел меня не в ту сторону. У Пита получилось убедить меня в том, что он, пусть и не поддерживает мою идею, но смирился с этим. Показал, что готов сражаться, но с каждым шагом уводил меня все дальше от логова профи.

Как?! Как Пит не понимает, что отсрочивать неизбежное – бессмысленно? Зачем убегать куда-то, искать укрытие, а потом, в надежде на то, что они трибуты сами друг друга перебьют, сидеть и вздрагивать от каждого шороха? Не лучше ли прийти к ним сейчас, пока мы… пока я к этому готова? Вот только… готова ли я? Орр… Я сама себя начинаю раздражать из-за того, что никак не могу определиться в том, что я хочу, что я чувствую и что я всё-таки буду делать. А здесь, наверху, мне не то, что не хотелось размышлять – мне просто не думалось. Из всех желаний, скопившихся под кожей, на свободу рвалось только одно, и ему вполне можно было уступить.

Я закрыла глаза и, вдыхая полной грудью воздух с запахом влажных листьев, несколько минут просто стояла и наслаждалась ударами и еле уловимыми дуновениями ветра. Вернулась в реальность я только тогда, когда поймала себя на мысли, что готова разжать окоченевшие пальцы и прыгнуть – улететь в кажущуюся безмятежной неизвестность.

- Пит, прятки – это не выход, – выпалила я, стоило мне с хрустом приземлиться около союзника.

Парень, сидевший на рваном куске пленки около собранных рюкзаков, удивленно нахмурился.

- Я думал, ты разозлишься, когда узнаешь.

- А смысл? Если мы рассоримся, у нас ни одного шанса не останется! Как и если мы будем ждать. Надо действовать сейчас, пока нас не ранили или не утопили, пока мы не упали куда-нибудь или не сошли с ума от голода, пока… и вообще!..

Я замерла. Как же я сразу не догадалась, к чему все это – все эти дожди, все эти листья, вся это… осень.

- Слышишь? – прошептала и опять замерла, давая Питу возможность прислушаться к миру. Ничего, кроме завывания ветра, слышно не было.

- Тихо вроде…

- Вот именно. Слишком тихо. Потому что нет никого – ни зайца, ни утки, ни белки, ни кролика…

- Отсутствие белки успокаивает.

- Ты не понимаешь? – я шагнула к нему и села прямо на землю, зарывшись руками в листья. – Никого нет! Никого и ничего.

Я поднесла горстку листьев к лицу и, будто найдя на их жилках подтверждение моих мыслей, расслабила запястье, отпустив коричневых жухликов к своим сородичам.

- Распорядители устроили нам больше, чем просто осень, и теперь ждут, когда голод замучает нас до такой степени, что мы без оглядки помчимся на верную гибель – к рогу изобилия!

Очередные листья, которым не посчастливилось оказаться у меня под рукой, превратились в крошку и развеялись по ветру, просочившись сквозь пальцы.

- Но мы с тобой этого делать не будем!

Пит, и до того не отличавшийся адекватной реакцией, опешил окончательно.

- Разве ты не этого хотела?

Какой же он милый, когда потерянный… Особенно мне нравится это недоумевающая складочка, выглядывающая из-под челки… Так! Сосредоточься!

- Неважно, что я хотела...

…или кого… да что ж это такое?!!

- Мы не пойдем у них на поводу.

Он улыбнулся. Вот совсем не к месту.

- Мы все время идем у них на поводу. Мы слышим наше имя, выходим на сцену и с этого момента уже не принадлежим себе. И поэтому мне так интересно, какая разница?

«Большая разница…»

Ёжик! Этой программе уже лет сто – почему мелодия до сих пор не может выветрится из моей, между прочим – пустой, головы?

- Наверное, разница в том, что я не так уж сильно хочу умирать, как тебе иногда кажется. И если распорядители говорят идти направо, значит надо бежать в строго противоположном направлении, – этот урок я усвоила крепко-накрепко. – То бишь, налево.

И довольная собой и своим планом, я накинула на плечи рюкзак и встала.

- Идем.

Пит пожал плечами, но поддержал меня, встал рядом и на этот раз улыбнулся более блекло, но менее саркастически. Ещё бы, ведь все вышло так, как он того и хотел. Вот только всё равно рано или поздно нам придется сражаться, и ему надо свыкнуться с мыслью о том, что он сможет вечно меня защищать. Я ему не позволю.

- А если голод и вправду станет настолько сильным, что уже невмоготу будет с ним бороться?

Голод… на этом свете есть лишь две вещи, которые пугают меня больше голода – огонь и смерть. А раз голод – это не самое страшное, то мы с ним как-нибудь справимся.

- Ничего…

Улыбка сама-собой прорвалась на лицо. Ох, что-то мы слишком часто улыбаемся, не к добру это.

- Я ради такого готова и листья, и шишки кушать.

Ноги двинулись с места.

- В крайнем случае, съем тебя.

- Я-то с места сдвинулась, но никаких других шагов не услышала. А идти бесшумно по желтому ковру было невозможно. Обернулась. Пит стоял, склонив голову на бок.

- Это было шутка, если что…

- Я понял, – кивнул он и, обогнув меня, устремился вперед.

- А если серьезно, – уронила я, догоняя его. – То человек без еды может неделю обходиться. И это без ущерба для здоровья!

- Откуда знаешь?

Эм… Из гугла?

- По… по личному опыту, – выпалила я первое, что пришло в голову. – Так что…

Он замер, стремительно развернулся на 180 градусов и, схватив меня за плечи, сказал.

- Ты больше никогда в жизни не будешь голодать. Я тебе обещаю.

И ведь он сдержал свое обещание, по крайней мере ему так показалось. Но он честно пытался.

Сначала намочил ноги, пока искал рыбу в пруду, потом промок насквозь, пока шарил руками в реке, а потом, когда наконец-то внял моим мольбам, отправил меня за хворостом, а сам зачем-то полез в кусты, где и нашел грибы. И вроде даже съедобные, по крайней мере Пит был уверен в том, что они не ядовитые, я не знаю, я в грибах не разбираюсь, потому ненавижу их!

Вот почему именно грибы? Почему нельзя ненавидеть шоколадки? Или тортики? Или мороженое… Хотя, последнее – даже чисто теоретически невозможно. Почему на пьедестале моей продуктовой ненависти стоят именно грибы? Что за… Печенка – и та на третьем месте!

А он стоит с этими грибами в руках и улыбается. Протыкает насквозь прутиком из скользкие тельца и улыбается. Поворачивает импровизированную шпажку, следя за тем, чтобы шляпки пропеклись и улыбается. Ест эти исчадия ада на ножках и улыбается. Наблюдает за тем, как я их ем, и улыбается. А затем отворачивается и не видит, как я морщусь, вытаскивая эту гадость изо рта, и прячу грибы под листьями.

- Как тебе? – спрашивает Пит, когда еда заканчивается.

- Ничего вкуснее в жизни не ела, – выдавливаю я из себя натянутую улыбку и пытаюсь приглушить урчание живота, в котором одиноко булькает прохладная водичка.

- Я так рад, что… – он побледнел и устремил взгляд куда-то в пустоту за моей спиной.

Оборачиваясь, я мгновенно вскакиваю на ноги и вытаскиваю из сапога нож, рукоятка которого так привычно ложиться в ладони.

Как же мы сглупили с этим костром, понадеявшись на то, что в сумерках дым будет не так заметен, к тому же…

Секундная мысль не успевает подойти к своему логическому завершению, потому что мои глаза ничего не выхватывают из подступающей темноты. Никого нет. Я успокаиваюсь и прячу нож обратно.

- Ты меня напугал… я подумала, что…

Но Пит меня не слышал. Он упал на бок и лежал, чуть прикрыв остекленевшие глаза.

Я не помню, как оказалась рядом с ним, как перевернула его на спину. Не помню, кричала я или шептала его имя, не помню, когда начала плакать. Помню лишь как взорвалось сердце от звука пушечного выстрела, который, минуя уши, попал в самый главный и самый ранимый орган.

- Нет-нет-нет… ты не можешь оставить меня одну! Я не справлюсь без тебя! Я… я ведь тебя люблю!

И я рухнула к нему на грудь, сотрясаемая рыданиями, которые сопровождали всхлипывания, вырывающиеся наружу против моей воли через каждые четыре удара его сердца… его… его сердце бьётся!