Итак, первым выступает мэр, который долго и нудно рассказывает о подавленном восстании, о мудрости и великодушии Капитолия и тому подобную чушь. Потом мы слушаем гимн, и вот выходит Кроули. На нем костюм глубокого винного цвета, расшитый золотыми узорами, золотые туфли и трость, волосы выкрашены в темно-бордовый, и кажется, будто ему разбили голову.

— Я рад приветствовать вас всех в этот знаменательный день! — декламирует Кроули и ослепительно улыбается. На его щеке что-то сверкает; я приглядываюсь и понимаю, что там тоже выложен узор из красных и золотых кристаллов. — Поздравляю с Голодными играми! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!

Он говорит что-то еще, но я уже не слушаю; я ищу глазами в толпе Джесс. Вот она, стоит, натянутая как струна, чуть возвышаясь над сверстницами. Она у меня высокая. Джесс тоже смотрит на меня — я тоже высокий. Мы держим друг друга взглядами, пока на площади не воцаряется абсолютная тишина; тогда я вновь поворачиваюсь к ступеням.

Время тянуть жребий.

— Дамы вперед, — напевно провозглашает Кроули и вальяжно подходит к девичьему шару. Он опускает руку внутрь, вертит кистью, перемешивая бумажки, и вытаскивает один листок. Разворачивает его и возвращается к микрофону, чтобы огласить имя. Когда он открывает рот, возникает ощущение, что я оглох — настолько тихо, кажется, люди даже не дышат. И тогда Кроули произносит: — Джессика Мур.

Оглушенный, я медленно отворачиваюсь от ступеней. Джесс стоит неподвижно, до нее как будто не дошло, что выбрали ее. Но вокруг нее уже образуется пространство — другие отодвигаются, теснясь и толкаясь, боясь заразиться ее неудачливостью. Джесс поднимает на меня растерянное лицо, а я не могу пошевелиться.

Надо вызваться добровольцем! Надо вызваться, когда выберут юношу, помогать ей на арене… а потом умереть, чтобы она выиграла. Неужели все закончится так? Неужели все было зря: побег, гнев отца, обида Дина? Я все равно умру на Играх?

И поэтому когда Кроули объявляет мое здешнее имя, я даже не удивляюсь. Все правильно, все так, как и должно быть. Я спокойно иду к ступеням, и все расступаются, пряча глаза. Я замечаю, что кое-кто косится на Стива Мура — еще бы, потерять в один день и дочь, и племянника! Ловлю его взгляд и вскидываю правый кулак. Мы еще повоюем!

Поднимаюсь на сцену и становлюсь рядом с Джесс. Начинает играть гимн, и моя рука будто по своей воле находит ее руку, и мы переплетаем пальцы. Я знаю, что все это снимают, что весь Панем видит, как двое обреченных держатся за руки, но мне плевать.

После всего нас под конвоем ведут в Дворец Правосудия и оставляют в одной комнате — видимо, им уже сообщили, что мы «родственники». Когда охрана уходит, Джессика выдергивает руку и ковыляет к дивану, плюхается на него и утыкается лицом в колени. Я не знаю, как ее утешить — никаких слов на это не хватит, любая ласка бессмысленна перед лицом смерти.

— Только не плачь, — вдруг говорю я, и Джесс удивленно вскидывает голову. — Нас будут снимать, — поясняю я, — не дай им понять, что ты раскисла. Обойдутся.

Она долго смотрит на меня, затем кивает и вытирает глаза тыльной стороной кисти.

Вскоре приходит Стив. Первым делом он кидается к Джессике и обнимает ее, гладит по волосам, прижавшись губами к макушке. Я отхожу к окну и отворачиваюсь, давая им побыть наедине. Толпа на площади рассеивается: Жатва окончена и счастливые родители разбирают детей по домам. Готов спорить, в их головах крутится одна-единственная мысль: «Не сегодня». Несколько минут спустя я ощущаю рядом чье-то присутствие и вновь поворачиваюсь к комнате. Джессика все там же, на диване, а рядом со мной стоит Стив. Он смотрит на меня, потом вдруг приближается и стискивает в крепком объятии.

— Я не стану просить тебя жертвовать собой, — торопливо шепчет он, — но присмотри за ней, ладно? И если что… — Стив запинается, и я благодарю всех богов за то, что не вижу выражения его лица. — И если что, убей ее быстро. Пожалуйста.

Стив отстраняется, и я киваю, с болью замечая, что он будто постарел разом на десяток лет.

— Обещаю, — говорю я.

В дверях появляется миротворец — время вышло. Джессика вновь обхватывает отца руками, прижимается к нему всем телом, а я чувствую странную пустоту, словно в комнате чего-то не хватает. Не стоит себя обманывать: я знаю чего. Здесь должен был стоять Дин, он должен был напутствовать меня и обнять на прощание. Но если бы Дин был тут, он вызвался бы добровольцем вместо меня, это уж точно. И я совсем не уверен, что хотел бы этого.

От Дворца Правосудия до станции мы едем на машине, поездка занимает всего несколько минут. Платформа кишит репортерами, и я выпрямляюсь во весь рост. Хорошо, что Джессика больше не плачет — перебьются без лишней драмы. Мы останавливаемся в дверях вагона, дожидаясь Кроули, который встает между нами и по-отечески приобнимает нас за плечи, улыбаясь в камеры. С трудом подавляю желание стряхнуть его кисть. Наконец мы заходим внутрь, и поезд трогается.

Нас с Джессикой разводят по отдельным купе, и я пользуюсь случаем, чтобы помыться и переодеться в специально приготовленную для трибутов одежду. Как я и думал, они подготовили несколько размеров, поэтому находится кое-что и для меня. Бобби часто рассказывал нам с Дином про поезд, про Капитолий, про Тренировочный центр, и я собираюсь воспользоваться этой роскошью по максимуму — пока могу.

Я почти успеваю задремать на мягкой кровати — мягче, чем та, на которой я спал у Мура, и намного мягче той, на которой я спал у отца, — когда в дверь стучится стюард и приглашает меня на ужин. В столовой никого, поэтому я выбираю место за столом по себе вкусу. Через пару минут появляется Джесс, ее сопровождает Кроули и улыбается так масляно, что мне немедленно хочется разбить эту ухмылочку. Когда они входят, я встаю — я читал, что это знак уважения, — и Кроули начинает буквально светиться от удовольствия. Небось ожидал, что мы станем рычать и рвать еду руками.

— А где Кас? — неестественно высоким голосом спрашивает Джесс.

— Он устал и прилег отдохнуть, — отвечает Кроули, и я по его тону понимаю, что Кас напился до беспамятства — как всегда, — и что Кроули весьма рад, что Кас сейчас не с нами. Не могу сказать, что не согласен.

Джессика сидит перед пустой тарелкой, пока я с энтузиазмом накладываю на свою всего понемногу.

— Надо есть, — украдкой шепчу я, — иначе не будет сил.

— А зачем? — вяло спрашивает Джессика, и я чертыхаюсь про себя. Ну да, это же меня с детства готовили к Играм, не ее. Я наклоняюсь к ней, приподнимаю пальцами ее подбородок и заглядываю в глаза.

— Чтобы выжить, — со всей убедительностью отвечаю я. — Хотя бы попытаться.

Не знаю, насколько это подействовало, но Джессика начинает есть.

После ужина мы переходим в другое купе, чтобы посмотреть по телевизору обзор Жатвы в Панеме. Могу поспорить, то же самое сейчас транслируют в каждом дистрикте, чтобы все знали, кого отобрали трибутами.

Как обычно, начинают с церемонии в Дистрикте-1. И когда я слышу знакомый голос, выкрикивающий: «Я доброволец!» — у меня темнеет в глазах.

Я не могу смотреть, не могу слушать, не могу дышать.

Это Дин.

Дин будет одним из трибутов.

Внезапно я вспоминаю, что у Дина недавно был день рождения, и это последний год, когда он может участвовать в Играх. Ну естественно, он не мог не вызваться — такой ведь у отца план. Почему мне это не пришло в голову?

Хотя… ну пришло бы, и что? Жребий все равно пал на меня, неважно, помнил я об этом или нет.

Вместе с Дином на Игры попала Джо Харвелл. Я ее знаю — заводная девчонка, мы дружили в детстве и вместе облазили все горы вокруг нашего города в Дистрикте-1. Ее мать, Эллен Харвелл, держит бар, и миротворцы обычно ее не трогают. Эллен недолюбливает отца и на короткой ноге с Бобби — и уже за одно это мне симпатична.

Я со стоном откидываюсь затылком на спинку дивана и закрываю глаза. Расклад — хуже некуда. Мало того, что на Голодные игры попали две девушки, одна из которых мне небезразлична, а другую я люблю, так еще и Дин…