========== Часть 1 ==========

Я просыпаюсь и первое мгновение не могу понять, где нахожусь; потом вспоминаю. Это дом Стива Мура, моего спасителя, опекуна и работодателя, а я заснул за его столом, прямо на бухгалтерской книге. Стив торговец, и я веду учет его финансовых дел. Еще год назад я не был с ним знаком, это было всего лишь имя из списка, который я отыскал в бумагах отца и переписал для себя на всякий случай.

Случай не замедлил представиться.

Отец с раннего детства растил нас с Дином как профи — так поступали многие в нашем дистрикте, а еще во втором и пятом, — но не затем, чтобы мы стали победителями и жили безбедно до конца наших дней, о нет. Он, как и Стив, — участник Сопротивления, но, в отличие от того, боец, и воспитывал нас по своему образу и подобию. Там, где другие разбрасывали листовки и по крупицам собирали необходимые Дистрикту-13 сведения, Джон Винчестер готовил самую грандиозную диверсию за последние семьдесят четыре года.

Семьдесят четыре года — именно столько длится кровавый фарс под названием Голодные игры. С тех пор как Капитолий подавил восстание дистриктов и стер тринадцатый дистрикт с лица земли — ну, или позволил всем остальным так думать, — каждый год юноша и девушка от каждого из двенадцати дистриктов отправляются на специальную арену, чтобы сражаться и умирать, пока не останется лишь один. Трибуты, так их называют, и так Капитолий напоминает нам, что мы проиграли.

Отец хотел, чтобы мы вызвались добровольцами на Жатве, где выбирают трибутов, попали на Игры и разнесли арену ко всем чертям, объявив о начале нового восстания, — если, конечно, наши имена не выпадут раньше. Точнее, отец хотел, чтобы это сделал Дин, я был лишь запасным вариантом, хотя готовил он нас одинаково. Потому что даже он не в силах предугадать жребий, что выпадает на Жатве: разумеется, идеально было бы, если бы Дин вызвался в последний год, когда ему стукнет двадцать один, но уже начиная с двенадцати лет мы должны были знать и уметь все, чтобы выжить и победить. Чтобы потом, скорее всего, погибнуть, когда Капитолий спохватится и сам уничтожит арену.

А я никогда не хотел становиться жертвенным агнцем. Я точно знал, что мои способности лежат гораздо дальше, чем расходный материал в котле войны, что мои мозги послужат повстанцам куда лучше, если останутся в черепе.

И я сбежал.

Я до сих пор помню гневный голос отца, его ультимативное: «Если выйдешь за эту дверь, то не возвращайся!» — и лицо Дина, вставшего между нами, вбившего себя, точно цепь между стремящимся в море кораблем и тяжелым якорем. Или, скорее, клей, которым он так старался удержать разваливающиеся осколки нашей семьи, не замечая или не желая замечать, что осколки давно обтрепались и уже никогда не совпадут, не сложатся в единое целое.

Тогда я долго смотрел на них — наверное, больше на Дина, чем на отца, потому что чувствовал себя виноватым, что бросаю и его тоже, — и вышел из дома, не оглянувшись. Кажется, Дин выбежал следом, но я умею прятаться не хуже него, так что он меня не нашел.

Сначала я собирался добраться до Дистрикта-13, но от первого это долгий путь, к тому же оказалось, что большая часть проходов, указанная на карте отца, либо закрыта, либо охраняется. Что сказать, видимо, карта серьезно устарела. Так я застрял в четвертом дистрикте — не самый плохой вариант: тепло и море под боком, к тому же здесь живет уйма народу и легко затеряться, если знаешь как. Я знал. А потом я пришел в дом к Муру, который помог мне внести нужные данные в базу, выправил документы и представил своим племянником, пасынком покойной сестры, жившей на противоположном конце Дистрикта. Понятия не имею, была ли у Стива сестра на самом деле, но вопросов никто не задавал.

— Сэм, ты еще не ложился? — доносится сзади тихий голос Джесс.

Я поворачиваюсь на стуле, вижу ее, стоящую в дверном проеме, и у меня перехватывает дыхание. Какая же она красивая, даже сейчас, со спутанными волосами, чуть припухшим со сна лицом и в просторной ночной рубашке, похожей на колокол, скрадывающей ее изящную фигуру. Когда я увидел ее впервые, то подумал, что мне мерещится — потому что не бывает на свете такого совершенства. Целый месяц пялился на нее, как дурак, при каждом удобном случае, потом набрался храбрости и пригласил на прогулку, а Джесс рассмеялась и сказала, что да, конечно, но чтобы я не забывал, что для всех я — ее кузен. И поцеловала.

Я думаю, как же мне повезло, что Стив был не против наших отношений, иначе жизнь под одной крышей с Джессикой быстро стала бы невыносимой.

Джессика снова окликает меня, и я понимаю, что, задумавшись и засмотревшись, забыл ответить.

— Нет, задремал вот за работой, — поясняю я, кивая на книгу. — А ты чего не спишь?

Джессика молчит, лишь смотрит на меня блестящими глазами, и я понимаю: глупый вопрос.

Как можно спокойно спать, если завтра — День Жатвы?

Мы стоим в очереди таких же, как мы, парней и девушек, мальчишек и девчонок — бледных, тщательно умытых и причесанных, в своей лучшей одежде, — и медленно продвигаемся к столам, где у нас берут кровь для жребия. И над всеми витает облако страха, такого плотного, что его, кажется, можно потрогать. Как ни странно, но я не боюсь, вернее, мой страх другого рода, нежели был всегда. Прежде я боялся, что вытащат имя Дина или мое собственное: потому что еще рано, мы еще не готовы, отец еще не всему нас научил, мы еще недостаточно выросли, нам не хватит силы и роста — но больше всего я боялся того, что придется сделать по плану отца. А теперь… да, я рассчитывал, что доберусь до тринадцатого дистрикта и навсегда забуду о Жатве, но раз уж судьба распорядилась иначе, то так тому и быть. Я знаю, что если жребий выпадет мне, я смогу выжить, и победить, и вернуться — пусть даже для этого придется убивать. В конце концов, отец ведь к этому меня и готовил.

Я ободряюще сжимаю руку Джесс и легонько целую ее в щеку.

— Не волнуйся, — говорю я, — Твое имя впишут сколько, пять раз? Мое — на один больше. Шанс, что выберут кого-то из нас, совсем маленький, тем более что мы не берем тессеры, в отличие от других.

Джесс кивает и слабо улыбается мне, затем ее лицо мрачнеет.

— Да. Я слышала, что Мэри взяла тессеры на себя и мать, теперь ее впишут пятнадцать раз. Это ужасно, Сэм! И несправедливо. Она меняет свою жизнь на еду!

— Ну, если бы она этого не сделала, то зимой наверняка умерла бы с голоду вместе со своей матерью. А так, может, ей повезет, и она проживет еще год.

Мне не нравится, куда нас завел этот разговор, поэтому я лишь еще раз целую Джессику напоследок, перед тем как нас разделяют. Юноши идут влево, девушки — вправо. Большая площадь перед Дворцом Правосудия забита до отказа, и это даже не все дети Дистрикта. Жатва начинается рано утром с самых окраин, потом все собранное дополнительно помечают названиями поселков и свозят сюда, в центральный город, и если трибут оказывается не местным, за ним посылают автомобиль.

На ступенях Дворца Правосудия высится ряд стульев и два стола со стеклянными шарами, почти доверху набитыми бумажками. На этих бумажках — наши имена и капелька крови, подтверждение того, что мы это действительно мы. Хотя… я ведь впервые не я, а некий Сэм Вессон. Я бы улыбнулся этой иронии, но атмосфера всеобщего страха и меня заставляет нервничать. Кажется, я даже начинаю потеть.

А ведь лет еще десять назад здесь вообще никто бы особо не волновался: в четвертом дистрикте, так же как в первом и втором, не было недостатка в профи, поэтому на игры всегда отправлялись добровольцы. Но потом Капитолий решил закрутить гайки, поднял нормы, урезал плату — и люди начали голодать. А на пустой желудок никакого профи не натренируешь.

Наконец на ступени выходят мэр Штейн, сопроводитель трибутов Ферг Кроули и наставник Кас. Я понятия не имею, какая у него фамилия — и даже не уверен, что ее кто-то еще помнит, — знаю только, что двадцать лет назад он выиграл Голодные игры и что он постоянно пьет. Была еще одна девушка, Ханна, которая победила лет пять назад, но в прошлом году она погибла в Капитолии, куда приезжала на какое-то торжество по приглашению президента. Говорили, что ее сбила машина, но я сомневаюсь.