«В те дни, на свое горе, еще жива была моя дряхлая девяностовосьмилетняя прабабушка Фетинья. Она жила в семи верстах от нас, в такой же маленькой, в несколько изб, деревеньке, с двумя своими престарелыми незамужними дочерьми… Лет десять назад холодной осенью прабабушку скрутил ревматизм, и с той поры она лежала не вставая. Ее кровать стояла в сумеречном углу за печью. Кровать была большой, широкий настил из толстых досок, а прабабушка на ней казалась очень маленькой. Может, она и в самом деле была такой. Она лежала всегда на спине под тоненьким одеяльцем, сухонькая, легонькая. Словно колышки, подпирали одеяльце навечно скрюченные ноги с острыми коленочками. Над ней висела веревочка, прикрепленная к потолку. Иногда прабабушка цеплялась за нее, чтобы чуть-чуть подтянуться и сдвинуться с места, а чаще молча, часами, шевелила веревочку, играла с ней ‹…›.
Когда (немцы. — С. В.) стали выселять и поджигать деревню, старую Фетинью велели оставить в избе. Дочери пытались вынести ее на улицу, да не разрешили.
— Тогда хоть пристрелите. Пристрелите на месте. Как же живому-то человеку гореть! — на коленях ползали по избе, стукались лбами в пол, умоляли, упрашивали солдат-факельщиков старухи. Но те вытолкали их на улицу.
— Мамушка, родненькая наша, желанная, прощай! — цепляясь за дверные косяки раздробленными прикладами пальцами, кричали старухи. — Мамушка, война пришла, в Германию нас гонят. Прости!
— Бог простит. Меня-то грешную простите. Не плачьте, идите, — издали осеняла она их крестным знамением. До своей последней минуты в трезвой памяти была Фетинья.
Горела крыша, валил из сеней дым, и через выбитое окно было видно, как она ловит над собой веревочку, наверно, привстать хочется…
Да разве забудутся те дни? Самые трудные, самые страшные из всех, которые я пережил…»
В повести «От прямого и обратного» милиционер Филимонов, человек нелегкой жизни, говорит деду Демиду, отцу сына-предателя:
«— Знаешь, сколько на одном нашем поле обелисков поставлено? Считал? А я знаю. И каждый как палец вверх из-под земли торчит: „Не забудь, Филимонов!“».
Не забыть. Вечно помнить и нам и грядущим поколениям о тех, кто отдал жизнь во имя жизни на земле.
«Убитого нашли ребятишки» — так начинается повесть «От прямого и обратного». Детективный сюжет здесь не самоцель, а только возможность психологически раскрыть страшную жизнь человека, ставшего отщепенцем и предателем. Предательство неразрывно связано с жестокостью и страхом разоблачения. Но каковы же истоки предательства? Они — разные. Здесь вначале — покалеченная жизнь подростка, по вине отца попавшего в колонию для несовершеннолетних преступников и в дальнейшем ожесточившегося, для которого не существует каких-либо нравственных норм. Рядом с ним его двоюродный брат — пассивная личность, идущий на поводу у сильного. И у того, и у другого — закономерный путь к предательству. И в этом нравственная ценность повести — указаны истоки падения человека.
Убийство Кудрявчика — страхового агента, — казалось бы, дело чисто случайное, потому что он и не думал выслеживать, а тем более ловить преступников. Он только и спросил сына Егора Барканова — бывшего полицая:
«— Что, батька-то твой еще не вернулся?
— Нет, — ответил Мишка.
— Так вот и сгинул! По своей дури…»
Вот и весь разговор, довольно несерьезный для Кудрявчика. Но для матерого преступника, скрывающегося от правосудия уже много лет, и этого достаточно, чтобы усмотреть тут серьезную угрозу для своей жизни.
Всего одна страница отведена характеру и облику Кудрявчика, но он зрим, ярок. Так же видна и Власьевна, запуганная преступниками, и сами преступники — Егор и Степан Баркановы, и Давыд, и Капа, и милиционер Филимонов и другие персонажи, связанные в тугой узел прошедшей войной. Все в повести естественно и достоверно. В ней нет ни литературщины, ни надуманности. Это оттого, что Павел Васильев отлично знает жизнь деревни. Знает ее людей, их характеры.
Такое знание жизни дали три долгих года оккупации. В обычной жизни для подростка они пролетели бы незаметно, наполненные играми, детскими забавами, невинными увлечениями, но три года оккупации, когда беззащитные люди, в основном старики, женщины и дети, были во власти фашистского зверья, стали бесконечно длинными. И если в деревню приехал в начале июня 1941 года подросток, то через три года это был уже умудренный суровой жизнью взрослый человек. Детство у него кончилось уже через год, когда в одном из многочисленных боев партизан с захватчиками была сожжена деревня. Надо только представить себе несчастных людей, бегущих за спасением в лес, роющих там землянки и живущих там в постоянном страхе перед наездами полицейских и карательных отрядов, когда каждую неделю вблизи идут бои.
В 1943 году в тех местах война приобрела истинно народный характер, когда во врага стрелял каждый куст, каждое дерево несло неумолимую смерть.
Признав свое бессилие перед партизанской войной, оккупанты решили выселить всех местных жителей за резервную линию обороны «Пантера», которая проходила по берегу Чудского озера, по реке Великой, через Псков на Себеж. Оставить в этих местах пустыню, уничтожить все, чтобы лишить партизан народной поддержки.
Начались страшные, тяжелые дни. Немцы угоняли всех, кто мог идти, больных и старых расстреливали. Было объявлено, что такая же участь ждет всех, кто останется. Но, несмотря на угрозы, на смертельную опасность, люди все же оставались на своих родных пепелищах. Остались и родные Павла Васильева, остался и он вместе с ними. И насмотрелся за это время всякого: убивали всех, кого удавалось поймать. Уничтожали целыми деревнями. Но народ не сдавался.
«Место было глухое, во многих ближайших деревнях жили староверы. Староверкой была и моя прабабушка по отцу (это ее сожгли живую фашисты), вот откуда мое знание их жизни, нравов, обычаев, с чем я познакомился во время войны», — говорил мне Павел Васильев.
Война — это не только фронт с его смертными боями, залитыми кровью полями сражений. Война — это и оккупированная земля, и страдания нашего народа. И мужество его, и несгибаемая воля. И как пример такой несокрушимой силы — Иван Ребров, герой одноименной повести. С детства была неласкова по отношению к нему жизнь. Мальчишкой помят был, но выжил. Били до полусмерти подкулачники. Выжил. Война была. Выжил.
«А за что так меня, батька? За что жизнь меня так? — спрашивает сирота Иван у старшего брата, который с детства заменил ему отца. — Других ласкает, а мне все в морду да в морду. За что так? Я ее спрашиваю — за что?» «Но я — Ребринка, все выживу!»
Вот такие люди, как Иван Ребров, и выстояли и победили. Под стать Реброву и герои других повестей Павла Васильева. Это и участковый милиционер Филимонов из повести «От прямого и обратного», и Муська из повести «Выбор», и простодушный добряк Кузьма Кадкин из повести «Пятый рот», и многие другие. Много пришлось им перенести невзгод, но война не ожесточила их, не убила все человеческое.
Павел Васильев в своих произведениях касается тем, которые были и остаются главными во все времена. К ним неизменно обращаются писатели.
«Зачем человеку дается жизнь? Каждый человек своей жизнью доказывает, в принципе, одно и то же, только один использует доказательства от прямого, а другой — от обратного, как говорят, от противного. А теорема одна и та же: для чего надо жить? Надо жить для людей, для добра. Если ты жил правильно, то и люди тебя будут вспоминать добром, а если жил по-иному, то ты тоже доказал теорему, но что о тебе вспомнят! В конце концов все мы умрем, никого не будет, мы — материалисты, знаем это, но как ты прожил, это совсем не безразлично. Ты что-то посеял, и что-то вырастет на том месте, где сеял ты», — так думает следователь в повести «От прямого и обратного».
Так же думает и автор этой повести. И уже в другом рассказе — «Судома-гора» — развивает эту мысль в диалоге с другом военного детства, с которым не виделся сорок лет:
