Вирджиния понимает глаза и видит перед собой высокую женщину в длинном белом платье с белыми же волосами, заплетёнными в косу, и прозрачно-голубыми глазами на точёном лице. Платье будто сшито из органзы и шёлка, как ей не холодно в такую погоду? Как она вообще здесь оказалась, её прислал Тони? Но присмотревшись, она замечает, что за женщиной нет следов, он не отбрасывает тени и вообще, кажется полупрозрачной. Привидение? Но хозяйка не рассказывала о каких-то призраках в этом месте.

- Не бойся, - женщина вновь касается её лица прохладными пальцами. – Ты плакала, я не люблю, когда одинокие женщины плачут.

- Я не одна! – Пеппер боится, она дрожит, но не от холода, рядом с этой женщиной она его не ощущает, хотя и сползла с её плеч шаль, когда она встала.

- Но ведь здесь ты одна, - голос странной незнакомки тихий и грустный, кажется, её печалит грусть самой Пеппер. – Люди часто приезжают сюда в одиночестве, они называют это “Я хочу подумать”. Но тебе нельзя быть одной, одиночество холоднее моего мороза, а холод не для людских сердец. Подожди и всё пройдёт, - она целует девушку в лоб своими холодными губами, которые неожиданно оказываются тёплыми, словно человеческие. – А теперь проснись!

Вирджиния в ужасе распахивает глаза, как же она умудрилась заснуть, нет-нет, конечно это сон, боже, нужно быстрее уйти с улицы. Девушка подхватывает тарелку с печеньем и поспешно уходит в тёплый дом, где пышет жаром самый настоящий камин. Но в ушах всё равно стоит хрустальный голос: “Подожди и всё пройдёт”. И она ждёт, хотя и не знает, чего именно.

Но ждать приходится не долго, следующее утро встречает её не тихим завыванием ветра в каминной трубе, и даже не звонком будильника или телефона (последних в этом доме не было в принципе – обязательное условие), а приближающимся рёвом реактивных двигателей и звенящими стёклами. Пеппер закрылась одеялом с головой, будто эта детская привычка могла её спасти. Но надежда умирает последней: она не реагировала ни на настойчивый стук в дверь, ни на звуки аккуратного взлома несчастной утеплённой деревяшки, ни на скрежет собираемого в кейс костюма, ни на тяжёлые шаги по лестнице вверх. И тем более, она не откликалась на зовущий её голос Тони Старка. Но надежда дёрнула лапками в предсмертной агонии, когда дверь в маленькую спальню с шумом открылась, и на кровать с разбегу упало чужое тело, пахнущее горячим металлом, машинным маслом и дорогим одеколоном. Упало, и с энтузиазмом начало откапывать её из одеяльного кокона, бормоча что-то не понятное. Наконец, ватное одеяло соскользнуло на пол, а к шее упирающейся Пеппер прижались тёплые губы, да чуть царапнула нежную кожу отросшая щетина.

- Нашёл! Теперь ты водишь! – для Тони всё шутки, а Пеппер отбивается от него, и не замечает, как оказывается на полу, благо, одеяло смягчает падение.

- И что, позволь узнать, ты здесь забыл? – она наспех запахивает слишком свободную пижаму, смотрит на ухмыляющегося Старка зло и с раздражением, но, в принципе, нет в этом взгляде ничего, что могло бы удивить.

- Как что? Тебя ищу, конечно же, - Тони помогает ей вернуться на кровать, укладывает рядом с собой, собственнически обнимает. – Хорошее место ты выбрала, спокойное такое. Могла бы и меня с собой позвать. Хотя, я бы не выжил в этой глуши, здесь даже Интернета нет. Зато мягкая кровать, - он поворочался, удовлетворившись ответным скрипом пружин под собой.

- Тебе не кажется, что поэтому я и выбрала такое место, чтобы ты меня не нашёл.

- Но я же нашёл, - изогнул бровь Старк.

- Для чего? Чтобы вновь свести меня с ума? Чтобы вновь устроить большой взрыв? Господи, Тони, хоть сейчас давай поговорим серьёзно! – она быстро встала с постели и спряталась за деревянную расписную ширму, чтобы переодеться. – Видишь, до чего ты меня довёл? Я даже спать нормально не могу, мне чего только не мерещится, а тебе всё мало! Это твои вечеринки, драки, риск - ты вообще отдаёшь себе отчёт в том, что творишь? Хотя, ты никогда этого не делал, почему сейчас я спрашиваю!?

- Я умирал, Пеппер, со старым реактором мне оставался максимум месяц-полтора, – глухо ответил он, садясь на постели.

- И почему ты мне не сказал? Ты настолько мне не доверяешь? – теперь обычно спокойная и собранная Вирджиния “Пеппер” Поттс взорвалась. Накопившиеся пласты страха, раздражения, гнева, волнения и иже с ними плавились от возрастающего негодования и грозились вырваться наружу, как лава из дремлющего вулкана, чтобы накрыть спокойно живущих у его подножия людей. В данном случае – Энтони Старка. Пижамная рубашка, брошенная слишком сильно, не повисла на ширме, а соскользнула на пол.

- Я не хотел, чтобы ты меня жалела. Я не хотел, чтобы ты волновалась.

- Да? А сейчас я, по-твоему, спокойна, как стадо бегемотов в жаркий день? И вообще, я… я… я увольняюсь, всё, с меня хватит, я больше так не могу. Кажется, здешней хозяйке нужен специалист по рекламе, вот и попрошусь к ней. А что, хорошее место, тихое и спокойное.

- Ты права, здесь вполне можно жить. Поставить телекоммуникационную вышку и вообще будет рай, - голос Тони раздался совсем близко, он незаметно успел встать и приблизится вплотную так, что их разделяла лишь тонкая перегородка ширмы, да и та была слишком уж хлипким убежищем. – Пепс, сейчас, на чистоту, честно, без всяких там… Я чуть не сдох, и ещё не ясно, сколько раз такое произойдёт…

Тихий и вкрадчивый голос, она даже не помнит, разговаривал ли Тони так с кем-то, когда-то, это настолько с ним не связывается, что она осторожно приподнимается на небольшую табуреточку и осторожно выглядывает, старясь не опираться на тонкую рейку. Ширма слишком легкая, она не выдержит никакого веса, когда Пеппер её увидела, она подумала, что этот предмет интерьера вообще сделан из рисовой бумаги и бамбука, как японские оригиналы, и служит прикрытием какого-либо дефекта комнаты. Но за ширмой обнаружился медный умывальник на витых ножках, туалетный столик и платяной шкаф. Ей это настолько понравилось, что она решила однажды обзавестись такой же прелестью. Тони же опасно прижался плечом и боком к неустойчивой ширме и скрёб обломанным ногтем полезший лак. При этом у него был такой обиженный и скорбный вид, что Пеппер захотелось свесить руку и потрепать его по взлохмаченным волосам.

- Я чувствую себя Ромео под балконом Джульетты. Подожди, - он прокашлялся и положил свои ладони на рейку, рядом с руками Поттс. - Но тише! Что за свет блеснул в окне?

О, там восток! Моя Пеппер – это солнце.

Встань, солнце ясное, убей луну –

Завистницу: она и без того

Совсем больна, бледна от огорченья,

Что, ей служа, ты все ж ее прекрасней.

Не будь служанкою луны ревнивой!

Цвет девственных одежд зелено-бледный

Одни шуты лишь носят: брось его.

О, вот моя любовь, моя царица!

Ах, знай она, что это так!

Она заговорила? Нет, молчит.

Взор говорит. Я на него отвечу!

Я слишком дерзок: эта речь – не мне.

Прекраснейшие в небе две звезды,

Принуждены на время отлучиться,

Глазам ее свое моленье шлют —

Сиять за них, пока они вернутся.

Но будь ее глаза на небесах,

А звезды на ее лице останься, —

Затмил бы звезды блеск ее ланит,

Как свет дневной лампаду затмевает;

Глаза ж ее с небес струили б в воздух

Такие лучезарные потоки,

Что птицы бы запели, в ночь не веря.

Вот подперла рукой прекрасной щеку.

О, если бы я был ее перчаткой,

Чтобы коснуться мне ее щеки!

- Да, Тони, я прекрасно знаю, что ты прекрасно знаешь Шекспира, - она даже улыбнулась своей тавтологии, но Тони уже было не остановить. Он попытался подтянуться ближе, ширма опасливо треснула и пошатнулась, поэтому он бросил это дело, но продолжил свой монолог:

- Она сказала что-то.

О, говори, мой светозарный ангел!

Ты надо мной сияешь в мраке ночи,

Как легкокрылый посланец небес

Пред изумленными глазами смертных,

Глядящих, головы закинув ввысь,

Как в медленных парит он облаках