- Начинаем, Джарвис… - она надела очки, закрепила датчики на голове и устроилась в офисном кресле.
Несмотря на скорость мелькания фотографий перед глазами Алиса успевает разглядеть лица. Но это больше похоже на метро в час пик, когда вы просто смотрите на других пассажиров, спешащих в разные стороны – в вагон, на эскалатор, к кофе-автомату или к газетному ларьку. Несколько раз процесс поиска останавливался, когда она больше не могла продолжать из-за головной боли или усталости, но Алиса приказывала себе держаться и упрямо воскрешала в памяти образы загадочных Доу и Смита.
Джон Доу - молодой парень, может лет двадцати пяти-тридцати, очень худой, со впалыми щеками и темными кругами под глазами. У него болезненный вид, официальный костюм болтается на нем, как на вешалке. Но в глазах… В глазах его, даже на фотографии, горит такая тяга к жизни, как у человека, который долго болел, а теперь узнал, что болезнь отступила, и он абсолютно здоров.
Дэвид Смит в противоположность своему спутнику строг и сдержан. Его лицо больше похоже на маску, кажется, что если провести по нему пальцами, то сможешь разорвать силиконовую накладку, а под ней будет нечто ужасное и омерзительное. Он старше Джона, его темные с сединой волосы гладко зачесаны назад, подбородок чисто выбрит, на коже нет ни пигментных пятен, ни глубоких морщин, словом, никаких признаков возраста. Выдают только глаза: зоркие, хитрые, как у человека с большим жизненным опытом, холодные и блеклые. Даже на цифровой фотографии он кажется неприятным субъектом.
Глубокой ночью Шутер засыпает прямо в углу лаборатории. Джарвис включает подогрев пола именно там, где она лежит, а Дамми приносит одеяло. Из трех мониторов остается только один, что призраком висит и светится в глухой темноте. Количество фотографий на нём больше двух, это объясняется тем, что пусть она и представляла себе определенных людей, но компьютер нашел еще несколько совпадений. Возможно, она видела и этих людей в толпе, или замечала объявления о пропаже, или… Раньше Алиса могла не спать сутками, но почему-то именно сегодня её срубила страшная усталость, поэтому она оставила результаты своих поисков и уснула. Уснула. Она просто уснула, положив ладонь под щеку.
Сожаления нахлынули утром. Да, мышцы, отвыкшие от таких экстремальных условий, болели, но сводило с ума другое. Ненависть к себе, яркая, острая, до того отчетливая, что показалась привычной. Она уснула, с какого она позволила себе спать в такое время. Почему она все ещё не напала на след Бетти! Раньше, стоило ей получить в руки информацию от Фьюри, как такие потребности организма, как сон и еда, и, тем более, общение, отпадали сами собой. Внешний мир вообще переставал существовать, а она с головой ныряла в планы операций. А что теперь? Минимум шесть часов сна и не часом меньше, завтраки-обеды-ужины едва ли не по расписанию вместе с лекарствами, в которых уже отпала необходимость. И особенно её забавляла фраза Бартона: “Уж не тебе ли не знать, что свое прозвище я получил не за красивые глазки, а именно за зоркие, поэтому просто поверь – я за тобой прослежу”. Алиса билась в истерическом смехе минут пять, смеялась так, что на простреленном боку слегка раскровились недавние швы. Даже сейчас, вспоминая серьезное выражение лица стрелка, когда он, окрыленный ответным признанием, утверждал, что теперь строптивой мелкой никуда от него не скрыться, ей становилось смешно. Право слово, куда она могла от него деться. С кровоточащим боком, гипсом и наркотическим поветрием в сознании? Право слово, куда могла сбежать влюбленная девушка, получившая ворох доказательств серьезности чувств того, кого любила всю свою короткую (в перспективе – длинную, долгую и счастливую) жизнь.
Возможно, кардинальные перемены в жизни происходят именно так. Ты не спишь три ночи из четырех, теперь же тебя заставляют спать четыре из четырех. Ты тренируешься пятнадцать часов из двадцати четырех, а тебя гонят из спортзала через четыре и только потому, что: “Я хочу, чтобы у тебя были мышцы, а не жилы и кости”, и сильно сжимают под ребрами. Возможно, пора привыкнуть есть, и спать, и тренироваться, сколько положено и не бояться больше. Вот только лишние глаза, наблюдающие за ней, постоянно не дают расслабиться. Алиса не может спать под этим чужим холодным взглядом. Алиса хочет тренироваться и сражаться с иллюзорными противниками сутки напролет, чтобы, когда этот кто-то решит выйти из тени, она смогла бы дать ему отпор. Потому что она чувствует тревожный вой собственной интуиции. Что-то не так в их сказке о “долго и счастливо”, что-то грядет, как шторм в море, грозящий раздробить на крохотные щепки их крохотную лодку. Дело почти не в Барбаре Морс. Дело почти не в Бетти. Дело почти не в слепоте, подбирающейся к ней. Дело в том, что это все смешивается и наваливается сплошным потоком. За которым последует более мощный и сильный. Животные всегда чувствуют приближение стихии. Алиса Шутер все же выросла на инстинктах.
Она идет в душевую спортзала. Это лучше, чем возвращаться в свою комнату и неосторожно разбудить Клинта своим копошением. Пять утра не самое лучшее время для побудки, пусть он думает, что она все же спала столько сколько положено. Минимум шесть проклятых часов, а на два с хвостиком. Вообще когда суровый мужик начинает вести себя как курица-наседка это более чем пугает. Пусть, пусть Клинт делает то, что ему хочется, если ему это нужно, то пусть. Ему сейчас нелегко, когда ему вообще было просто. Алиса небезосновательно считала, что накинула ему еще массу проблем своим появлением. И то, с каким рвением он взялся за неё, вызывало даже не уважение – восхищение. Теперь еще и Бобби с Нэнси… “Долго и счастливо” никак не складывалось, впрочем, когда она начала верить в сказки?
Ал откручивает вентиль с холодной водой, упрямо идет под обжигающе-ледяной поток. Только так у неё в последнее время получается прочистить мозги. Конечно, лучше удариться головой пару раз об стену, но без шишки не получится, а волосы сейчас не такие длинные, чтобы её скрыть. Когда кожа немеет от холода настолько, что какие-либо ощущения чужих перестают о себе напоминать, Шутер добавляет горячей воды. Теперь у неё есть несколько минут одиночества. Она упирается ладонями в кафельную стену и подставляет спину. Вода из лейки колотит по беззащитной коже сильным напором, удары тупой болью отдаются в висках, волосы висят сосульками, под правой лопаткой будто свербит и тяжело с самого пожара. По позвоночнику пробегает знакомое ощущение – она вновь ощущает чужое присутствие. Значит, пора выходить.
В зеркальном шкафчике над раковиной среди разных мелочей находится плоский гребешок. Она промывает его под горячей водой и расчесывает волосы. После толстой и длинной косы, которую она носила в течение стольких лет, проснуться с короткими волосами показалось ей странным. Заново волосы начали отрастать с бешеной скоростью, будто стремились достигнуть прежней длины. Исчезла проблема колтунов, в которые длинные волосы периодически сбивались из-за того, что их было трудно и просто некогда тщательно расчесывать. Алиса пыталась думать о чем угодно, но только не о призрачных ладонях, давивших на затылок.
Она смывает с гребешка вырванные волоски и поднимает взгляд вверх, на зеркало, чтобы проверить прическу. И не кричит от ужаса только потому, что звук застревает в горле плотным комом, когда она видит того, кто стоит рядом с ней, прижав ладонь к затылку. Его голова будто застряла в мясорубке: верхняя часть лица отсутствует, а на нижней рот изгибается в до боли знакомой улыбке и густая с проседью борода залита засохшей бурой кровью. Одежда на нем та самая, у него вообще гардероб был не самым разнообразным, как не ругалась Алиса, штопая …дцатую дырку на старых штанах. Потертая куртка с торчащим из-под воротника мехом, в которой он ходил на охоту; Френсин еще помнит, как он укрывал её маленькую этой курткой в холод, помнит острый запах старой кожи и пота, запах дома и безопасности. Ворот серого свитера крупной вязки из грубой, но толстой и теплой домашней пряжи; чтобы купить её Френсин охотилась четыре дня подряд. И большие беззащитные ладони с мозолями от тетивы и ножа, мелкими шрамами и следами морозных ожогов, навсегда застывших. Но все это залито кровью. Его кровью. Кровью охотника Френа.
