— Но она могла сказать мне, — рассеянно произнес Бартон. — Могла сказать, что лекарства не действуют или делают еще хуже. Она могла сказать мне о галлюцинациях или что там еще было с ней.

Но, произнеся это, он понимает, что Ал бы никогда не сказала ему об этом. Чтобы не волновать, чтобы не делать ему больно, чтобы не отвлекать его от ситуации с Барбарой. Чтобы он не думал, что должен ей за то, что сделал с ней, мол, «ты заставил меня жить, теперь ты отвечаешь за меня». Или «Это из-за тебя я здесь, из-за тебя я едва не убила себя, чтобы ты жил, и эти последствия тоже твоя вина». Потому что, по мнению Ал, ей достаточно того, что он просыпается утром и пьёт свой кофе, проводит тренировки два раза в день и возвращается живым.

— Я мог заметить сам, чёрт возьми! — вскричал он. Он мог заметить какое-то напряжение, равнодушие или даже страхи. Внезапные спазмы и резкие сокращения мышц, причинявшие сильную боль. Мог не списывать на что-то другое, когда у неё начинала идти из носа кровь. Мог признать за тревожные сигналы её драку с Бобби. В здравом уме Ал бы никогда не накинулась на неё, пусть даже Барбара и пыталась бы вывести её из себя. Он бы мог остаться в тот момент в комнате, успокоить её, спросить что случилось, но он был слишком обозлён безрассудством своей девушки.

— Я мог заметить, как командир, я всегда должен знать, что нужно моим людям, — Роджерс тяжело опустил ладонь ему на плечо. — Наташа могла заметить, потому что они с Ал очень дружны. Брюс мог заметить, как доктор. Каждый мог что-то заметить, но не заметил. Думаю, мы узнали бы об этом, только когда стало бы совсем поздно.

— Уже поздно, — вывернулся Бартон. Он еще раз посмотрел на зацикленную картинку разрушения абстрактного мозга, которая крутилась на прозрачном экране, и спешно вышел, не желая, чтобы кто-либо видел его в этом приступе слабости и отчаяния.

Снижение чувствительности… Для Ал это сродни катастрофе. Если обычные люди больше доверяют глазам, то для неё мир гораздо больше. И звуки, и ощущения, и запахи. Она перестала прикасаться к нему, она перестала наслаждаться поцелуями так, как делала это раньше, она не морщилась, когда пила приготовленный им сильно разведенный кофе. Она не откликалась сразу, если её звали, она переспрашивала вопросы. Она не могла сразу ответить, она часто зависала в своих раздумьях.

Бартону хотелось биться головой об стену, хотя он понимал, что это бессмысленно. Он обещал заботиться о ней, а в итоге она так и осталась вечной жертвой каких-то высших целей, теперь уже не своих. Будто есть у него заботы важнее её. Ему казалось, что в Башне никто не делает ничего, чтобы спасти Ал, чтобы найти её. По его мнению, расшифровка информации велась слишком медленно, они чего-то ждали, какого-то чуда, того, что однажды Ал придет сама, поднимется на лифте и с разбегу упадет на диван в общей гостиной, если у неё не будет сил, чтобы дойти до комнаты и нырнуть к нему под бок. Но чудес не бывает, Алиса не вернётся сама.

Клинт быстро идет по коридору, возможно, он резок в своих суждениях, возможно, распад ЩИТ стал шоком для всех и команда сейчас прежде думает, как защитить их, и в этих масштабах одна жизнь не играет какой-либо роли. Но это Алиса и это «Мстители», здесь не может быть по-другому. Но почему они тянут?! Какие еще должны быть доказательства того, что его девочка в опасности? Что делать ему? Вновь бросаться с головой в гнездо Г. И.Д.Ры с большей вероятностью того, что он уже не выберется? Он единственный может защитить Алису и спасти её, но как он это сделает, если не сможет защитить себя?

— Клинт? — Барбара встречает его возле двери в их комнату.

Она вернулась вместе с ним, довезла его до Башни и поднялась наверх, чтобы поговорить с Капитаном. Она хороший агент и хочет остаться в одном из проектов ЩИТ, чтобы сохранить хотя бы видимость своей работы на шпионскую организацию. Она всё еще хочет защищать свою страну и жизни людей.

— Что они сказали тебе? — с тревогой спрашивает она.

Клинт всей душой желает повернуть колесико нового слухового аппарата и погрузиться в тишину вновь. Потому что разговаривать с той, что спровоцировала уход Ал из дома, после которого она уже не вернулась, он хочет в последнюю очередь.

Наташа появляется как из воздуха. Видеть знаменитую Чёрную Вдову в свободной одежде и с выделяющимся животом, такую милую и домашнюю, расслабленную, непривычно. Но она все равно осталось той, кем была, только стала еще опаснее. Романофф мягко берет друга под локоть, даёт ему свою поддержку, показывает, что он не один.

— Это личные дела команды, — цедит она сквозь сжатые зубы, зло смотря на Бобби.

— Я теперь тоже часть этой команды! — отвечает Бобби, но Наташа уже не обращает на неё внимания.

Женщина ненавязчиво подталкивает Бартона к двери, в полумрак его комнаты. Она знает, что мужчине лучше сейчас принять душ, смыть с себя запах больницы в Адской Кухне и лечь спать. Наркотики под маркой лекарств исчезли с прикроватной тумбочки, Брюс забрал их для исследований. Вместо них — всего одна оранжевая баночка со знакомым обезболивающим, проверенным, без примесей. Клинт замирает, крутя в руках пузырек.

— Ты ведь не доверяешь ей? — Наташа начинает издалека, стараясь отвернуть его от всей ситуации с ядами. Потому что она знает, что думает Клинт о промедлении. Потому что она думает то же самое.

— Бобби? — переспрашивает он. – Нет, я не верю Бобби. И этому, — Бартон с коротким замахом выбрасывает лекарство в корзину, — тоже не верю. И тебе не верю, — мужчина говорит это спокойно, будто объясняет очевидное, но по мелкой дрожи кончиков пальцев и тому, как стукнулась о край корзины банка, перед тем как упасть, понятно, что внутри он кипит.

Наташа не отвечает на этот выпад. Она тяжело вздыхает и идет к двери.

— Знаешь, приходи, когда выспишься. Алиса важна не только для одного тебя, — говорит она, закрывая за собой дверь и оставляя мужчину одного в пустой комнате, где всё напоминает о том, что её делят двое.

На короткую секунду Клинт хочет достать самую большую коробку и сбросать туда все вещи, выбросить в окно разноцветные футболки и носки, толстые папки с вырезками и привычкой Ал всё держать в порядке. Выбросить непонятные книжки, фигурку китаянки от туалетной воды с запахом киви и большую тетрадку в твёрдой обложке (какие-то дистанционные курсы, его девочка хочет нагнать всё упущенное), ворох бумаг, оставшихся от расследования. Жесткий диск с фильмами и сериалами. Ноутбук с чёрной матовой крышкой. Фотоаппарат. Копилку в виде свиньи, в которую она собирает мелкие монетки. Он берет в руки путеводитель по Санкт-Петербургу с мечтами однажды приехать туда и снять квартирку на месяц, гулять по улицам, пропитанным историей, смотреть на красивые здания и каналы, стоять близко-близко к холодной воде и смотреть, как волны разбиваются о гранит.

А еще ему хочется вздохнуть с облегчением, выпустить весь воздух из легких и не вдыхать больше. Голова вдруг проясняется, будто с исчезновением девушки исчез какой-то влюбленный дурман, и Бартон вернулся к своему привычному, равнодушному ко всему состоянию. Только это безумие. Потому что возвращаться он не хочет. Потому что это не дурман и не магия. Испытав на себе гипноз, он сможет отличить свои настоящие желания от чужих. Тогда он задыхался под чужой волей, не мог бороться, лежал в углу собственного сознания и тихо скулил. Сейчас, когда рядом Ал, он чувствует себя свободнее и счастливее, чем когда-либо. Но в данную минуту он тоже лежит на собственной кровати и тихо скулит от боли, не отводя глаз от кусочка голубого неба за окном.

Наташа отходит от комнаты Клинта и прижимает ладони животу, ища поддержки у малыша. Шестой месяц даёт о себе знать зудом растягивающейся кожи и болями. Эмоции больше не плещутся бурлящим океаном, наступает какая-то моральная усталость и рассеянность. Недавно кроха начал легонько касаться её изнутри, почти неощутимо, но Наташа замечает.

— Знаешь, твоя старшая сестра очень хорошая, но такая неугомонная, — говорит она.