Барбара роется в сумке, ничуть не стесняясь своей наготы. Клинт отворачивается и проходит на кухню, чтобы сварить кофе. Алиса сидит в кресле и считает до ста, потом до пятисот, потом до тысячи. Со стороны кажется, что она пытается успокоиться, рассуждать здраво, и не размазывать сейчас кровь Пересмешницы по полу. На самом деле она так и думает. И мелькающим в её голове планам убийства позавидовали бы самые искушенные маньяки. Или Алиса из прошлого, расправляющаяся со своими врагами быстро и жестоко. Барбара смотрит на неё с презрением и даже не представляет, что её кости уже отделены от тела и белеют под светом мутного абажура. Алиса уверена, что сделает это на автомате, быстро и уверенно, как на охоте: убить или оглушить жертву, если нужен мех, сделать надрезы на брюхе, пустить кровь, потом аккуратно срезать шкуру, выпотрошить, отделить требуху от мяса. А дальше в соответствии с целью охоты – бросить требуху лесным жителям на корм, вычистить шкуру и отвезти скорняку, кости – умельцам-резцам, мясо - или в лавку на продажу или домой, на ужин. Человек. Раскромсать так человека не составит труда.

Напряжение в комнате можно резать ножом, увидеть, пощупать, врезаться со всей дури, но не разбить. Такого давно не было, в жизни Шутер точно. Две женщины, один мужчина. Что чувствует к Клинту Барбара не ясно, прошло столько времени, они оба изменились, но вдруг… Вдруг она здесь, чтобы его отнять? Кажется, она из тех людей, которые были на многолетних заданиях, о которых недавно был разговор. И задание она получила, когда ещё была с Клинтом. В уши льётся ядовитый издевательский смех, по позвоночнику течёт ток, холодные призрачные пальцы обхватывают запястье, ведут руку к спрятанному за поясом ножу. Холод вокруг адский, он словно вымораживает воздух, превращает его в непригодное для дыхания месиво газа и льда, царапает горло и лёгкие.

Шутер трёт руками лицо, запускает пальцы в волосы, встрёпывает и без того нелепую причёску. О чём она думает? О чём она вообще думает, прошло то время, когда нужно было убивать, теперь всё по-другому, пожирающая тьма загнана в угол, если вообще всё ещё существует. Так почему же она только что идеально распланировала убийство совсем не знакомой женщины? Клинт замечает это, конечно, он всё видит, недаром же Соколиный Глаз. Поэтому зовёт её помочь накрыть на стол.

- Что с тобой? – шёпотом спрашивает он, разливая из помутневшего от времени кофейника чёрную жидкость в разнокалиберные чашки. Ал вздрагивает, холод проникает дальше, тянется к живому сердцу, словно вновь хочет убить его.

- Больно, - она не пытается солгать, говорит, как есть. Больно и холодно. И страшно.

Клинт мягко улыбается, наклоняется ближе, лбом прижимается к её лбу.

- Всё хорошо. Это ничего не значит. Я твой, помнишь? – он безошибочно коснулся пальцем того места, где под рубашкой была спрятана цепочка с жетонами и кольцом.

Она не отвечает, только молчит, позволяя тёплому дыханию согревать её губы и нос. Холодно, Господи, почему так холодно? Откуда жарким летним днём этот ужасный холод?

- Ты не удивился, что я жива, - насмешливый голос звучит из каких-то глубин, заставляя их вздрогнуть и отойти друг от друга.

- Сейчас многие восстают из мёртвых, Бобби, - ответил Клинт. – Я думал, что если и с тобой такое случится, то ты позвонишь или встретишься со мной, но не станешь вламываться в мою квартиру.

- Ты же теперь супергерой, как мне с тобой связаться? Живёшь в башне Старка, общаешься с богами, сражаешься с инопланетянами… Какое тебе дело до таких, как я? – имя “Пересмешница” было дано Барбаре Морс за привычку осмеивать противника во время боя. Теперь она полностью его оправдывала, только не ясно, кого здесь она считает врагом: Клинта или Ал?

- Я даже знаю, с кем ты пообщалась, - буркнул он, добавляя в чашку сахар, сливки едва ли не до краёв и отдавая сильно разбавленный кофе Ал. Та только фыркает, хотя и понимает, что крепкий чёрный кофе теперь под запретом – слишком возбуждает психику и выводит из равновесия, да и в сочетании с принимаемыми лекарствами может вызвать неоднозначную реакцию. И сейчас, в скачками накаляющейся обстановке, кофе доведёт её до крайности. – Только не понимаю, зачем ты пришла сюда? Наш общий дом я продал почти сразу после твоей “смерти”, - Клинт показал пальцами кавычки в воздухе. – Да и расстались мы, как ты помнишь, не лучшими друзьями.

- Это было одиннадцать лет назад!

- Вот именно, Бобби, это было одиннадцать лет назад! Ты не думала, что у меня теперь другая жизнь, что я другой человек? За это время многое изменилось.

- Я уже поняла, что у тебя кризис среднего возраста, и ты заглядываешься на молоденьких девочек, - Барбара сложила руки на груди, дернула подбородком в сторону притихшей Алисы. – Никогда не замечала у тебя склонности к педофилии.

- А это уже не твоё дело, с кем я встречаюсь…

Шутер спрашивает разрешения уйти вниз, переждать в машине. Клинт задерживает на ней взгляд и внутренне содрогается, до того у неё странные глаза: пустые, безжизненные, словно они вернулись на полтора года назад и, сидя на крыше, говорят о войне. Ей нельзя сейчас срываться, но эта язвительная женщина буквально вытягивает её на спор и драку, возможно, с не самым хорошим исходом. Поэтому он отдаёт ей ключи и у входной двери долго, назло Пересмешнице, со вкусом целует. Сам он спускается через полчаса злой и дёрганный, и до самой Башни не говорит ни слова. Но, едва они оказываются в лифте, вновь целует, вытаскивает заколку из волос, прижимает к прохладной металлической стене. Он всегда предпочитает действия словам. Руки скользят по напряжённому телу, каменным мышцам, пока умный лифт мерно отсчитывает этажи. Утвердить свою власть, показать, кому принадлежит это тело, этот человек, и к чёрту, что могут увидеть, и насмешек потом не оберешься. Они сталкиваются зубами, носами, языками, пальцы впутываются в волосы. Воздуха не хватает катастрофически, но в противовес того, что было в квартире, их сжигает огонь. Это так сладко. Это так жестоко. Кажется, это самая лучшая смерть – в объятьях любимого человека, умирая, отвечать на его поцелуй.

Поздним вечером, когда дневная духота сменяется относительной прохладой, они вдвоем выбираются на крышу, в то самое гнездо, которое теперь общее. Спальник, подушки, одеяло, люминесцентный кемпинговый фонарь, несколько книг, запас сухого печенья и чая в термосе - уют только для них двоих на самой вершине мира.

Читать по очереди вслух - тоже уютная привычка. Клинт растирает ей ногу, пока Алиса читает, она никогда не жалуется на боль, не в её правилах, но пулевые ранения беспокоят в зависимости от погоды или интенсивности жизни, кому, как не ему знать. Пока читает Клинт - она слушает, прижимается к его боку и не шевелится. Думает или вспоминает, не разобрать. Но сегодня им не до книг. Бартона ест происшествие с Бобби, то, как она нагрубила его девушке, то, что поганые сплетни дошли и до них, хотя он всеми силами старался оградить Ал от этой грязи.

Да, сколько ни скрывайся и не прячься, а счастье не утаить за непроницаемым выражением. Какая разница сколько им лет. Девятнадцать и тридцать пять, подумаешь. Они счастливы, это главное. Алиса выглядит младше, но она давно отвечает за себя сама и имеет право выбрать того, с кем ей действительно хорошо. И она выбрала Клинта, давно выбрала, как и он выбрал её. Не объяснишь этим людям, насколько всё глубоко и интимно, чем они рисковали, что хотели отдать друг за друга, когда всё стало сложнее и одновременно проще. Разница в возрасте - совершенный пустяк по сравнению с тем, что им вместе просто за-ме-ча-тель-но.

- И что ты намерен делать с этим? - Ал вытягивает ноги, кладет на колени Бартона, ещё смущаясь, но не пытаясь сопротивляться. Он может быть убедительным, когда хочет, в случае с Ал достаточно только внушающего взгляда. Кажется, она никогда не научится ему сопротивляться.

- Ничего. Мы взрослые люди, и неужели она думала, что через одиннадцать лет я соглашусь попытаться спасти наш брак. Да и брак у нас был ни к черту, если честно.