– Его жизнь, скот и женщин может взять всякий, кому это по силам, – отозвался коренастый чернявый кубай с темными блестящими глазами, похожими на маслины. – К чему ты клонишь, Тегирим?

– Это я к тому, Казим, что нарушивший запрет вне закона. А значит, с ним можно поступить по праву сильного. То есть как вздумается. Аман просил прохода через наши земли – мы позволили. Он бежал на русов. А нам до них дела нет. Когда он возвращался на Карлук, дал овец и коров в уплату. А потом, без красного копья[36], напал на наши стоянки, мы войско не успели собрать, пусть имя Амана и его сыновей проклянут и забудут. Перед нами его кровь – Азамат, младший султанчи, пусть ответит!

Кубаи одобрительно загудели. Снова заговорил Бырьэке:

– Аман поступил отвратительно, за это Бархудар его поразил: нарушенный закон рухнет на любого, на владыку или простого пастуха, помните об этом.

Молчавший до этого кубай, чуть моложе Бырьэке, грузный, с длинными рыжими волосами, проговорил:

– Послушайте, Шестеро! Бырьэке и я помним времена, когда даже Тегирим не мог ничего сказать здесь, а сейчас он отмерил сорок зим.

– Но-но, зачем вспоминать старое, – начал было Тегирим, но примолк, потому что сидевший рядом рыжий кубай, которого он прервал, молниеносным движением приставил к его шее свой меч. Говоривший продолжил как ни в чем не бывало, не отрывая оружие от сонной артерии Тегирима:

– Считалось, что молодые слишком горячи и не могут дать дельный совет. И уже в те времена никто не посылал друг другу красное копье, а все кочевья нападали тогда, когда враг этого не ждет. Сейчас хороший момент напасть на Аманово отродье, а мы теряем время за пустой болтовней. Все пастухи на стоянке, пусть кричат и пируют. А мы сделаем крюк вокруг лазутчиков-мрассу и двумя колоннами…

В этот момент в шатер ворвался человек причудливого вида: на голове его красовался череп какого-то хищного животного, перед лицом висели на шнурках маленькие сушеные головы каких-то зверьков и птиц. Одет он был в одежду из шкур медведя и волка, причем сшита она была подобно одеянию арлекина, только вместо ромбов штаны и рубаху покрывали серые и бурые овалы.

Никем, кроме шамана, это чудо природы быть, конечно, не могло. Не успел я об этом подумать, как колдун сразу доказал, что он не какой-нибудь шарлатан, а самый что ни на есть чародей. Он истошно завопил и указал рукой прямо на меня, кричал он что-то вроде: «Аз-ром», а может, «Рос-газ!» – не расслышал с перепугу.

Я не знал, что случится, но инстинктивно отлетел в сторону. И вовремя: шатер за тем местом, где я находился, вспыхнул синим газовым пламенем. Мне сразу же захотелось назад, в лагерь. Я рванулся было к телу, но не тут-то было, меня дернуло обратно, за шею, с такой силой, что я перекувырнулся в воздухе.

Горло сдавила невидимая удавка, а шаман упирался на земле в такой позе будто тянул за веревку. Я пытался просунуть пальцы под аркан, но не смог его нащупать. Тогда я напряг мышцы шеи и приказал тугору лететь к телу, несмотря ни на что. С трудом, но я начал набирать высоту. Когда начал вылетать из дыры, прожженной магией, меня снова рвануло вниз.

Оглянувшись, я увидел, что шаман висит над землей, а за ногу его держит Бырьэке и пытается схватить невидимый аркан. Но и у него ничего не вышло – магическая веревка не позволяла к себе прикасаться. Тогда старейшина кубаев стал отходить назад, удерживая по-прежнему шамана за ногу и затягивая меня в шатер. Следуя звериному инстинкту, я рванулся вверх, чем сделал себе еще больнее.

Страдание порождает ярость. Я резко развернулся и полетел назад. Бырьэке не смог удержаться на ногах и упал вместе с шаманом. Я сделал две петли вокруг шеи колдуна: удивленный чародей ухватился за горло и полетел вслед за мной.

Тегирим и Таргол прыгнули одновременно за шаманом, но помешали друг другу и не смогли его поймать. Я взмыл вверх, через дыру в потолке, колдун только ногами задергал. Теперь я взял уверенный курс на русский лагерь. Кубайский чародей, кувыркаясь, продел веревку под мышками, и она перестала его душить. Наверное, он мог и вовсе от нее избавиться, но мы набрали немалую высоту. Мне было не особо уютно, но я как-то притерпелся, тем более что тугору дышать не нужно и боль в очередной раз просто обман восприятия.

Лагерь очень быстро приближался, и, чтобы вражеский служитель культа не расслаблялся, я резко спикировал вниз и шваркнул шамана башкой о телегу. Он упал безвольным кулем меха и потерял свой шлем-череп. Давление на горло сразу прекратилось. Как только я влетел в тело, сразу почувствовал свои затекшие руки-ноги, пересохшее горло. Я крикнул Гришке, чтобы воды принес, и аккуратно встал. Мой верный соратник подал мне ковш, и я сразу отправил его к Петру, передать весть о нападении кубаев. Сергию поручил, чтобы взял пару человек и вышел из лагеря забрать мой трофей – шамана.

Дворовые странно посмотрели на меня, но ничего не сказали, а бросились исполнять мои указания. Направив локти с косцами назад, я пошел к шатру главного конника. В лагере поднялась суета, обозные тащили припасы в середину круга, образованного телегами, которые они уже поставили на бок и засыпали их землей. Окапывали лагерь рвом. Кавалеристы седлали коней за импровизированным укреплением. Петр вышел из своего шатра в полном вооружении, гладкие сверкающие доспехи мерцали в свете костров. Его косцы угрожающе блестели отточенными лезвиями, на щите – изображение вздыбленного коня. Я невольно залюбовался этой машиной смерти, готовой к бою.

– Откуда про кубаев знаешь? – спросил Петр.

Я все ему рассказал, но соврал, что сделал вылазку. Про моего своевольного тугора Жеребцову знать незачем. Глава конников молча выслушал, пожурил меня за самоуправство и стал громко раздавать приказы:

– Обозным лагерь укрепить и за рвом схорониться. Полусотне Тимохи Гладкого коней отдать, в лагере остаться. Лучникам глядеть в оба, за припасы башкой отвечаете. Тве с сотней следовать за нами. Захар Кошка со своим десятком пусть за Тримайло глядит. Трегуз старшим среди большаков идет второй линией, тролли следом. Едем слева от лагеря в колоннах по десять человек, – и, уже тише, – ты, Василий, к Трегузу поспешай, Захар присмотрит. Мрассу я весточку отправил, они нашу атаку поддержат. Рыжий, которого ты видел, – Чичегул, самый опасный из Шести. Если встретишься, уклоняйся от боя, старайся прижаться к большакам, на него вдвоем, а то и втроем наседать надобно… Ну, с Богом!

Я унял дрожь в руках, от внутреннего напряжения пересохло во рту. Подъехал Тве, сунул оплетенную флягу, я машинально отхлебнул. Сладковатая жидкость приятно согрела горло перцем и пряностями – сбитень. Тве хлопнул меня по плечу со всей пролетарской дружелюбностью так, что, если бы не закрепленные намертво ноги, я мог вылететь из седла. Ассам фыркнул на бьернене тролля. Но Тве уже возвращался к своим, потрясая всеми четырьмя руками, оружием и щитом. Подъехал суровый кавалерист со шрамами на лице, представился:

– Я, Захар Кошка, приставлен ноги охранять.

– Не понял, – удивился я.

– В сече поймешь, ты, главное, вокруг поглядывай, своих не затопчи и в куче не застывай надолго, конный бой простор любит. Поехали, что ль, – тронул своего коня Захар, держась справа. Слева пристроился еще один всадник, остальные восемь плавно образовали колонну по два, следовали сзади. Такие же небольшие отряды двигались за всеми большаками. Недалеко рысил Трегуз, помахивая своим Дубасом[37]. Справа ехал незнакомый сын грома, он достал из ножен длинный прямой меч и положил его поперек седла. Команды и разговоры смолкли, и в предрассветных сумерках слышен был только топот копыт. Так мы двигались некоторое время, вглядываясь в туманную степь. Как вдруг к ставшему уже привычным мерному перестуку копыт добавился едва слышный шепот: «Слышь? Ссышь?»

Захар скомандовал:

– Щиты!!!

Среди конных рядов слово отозвалось эхом подхваченного приказа: