Дождавшись, когда огненные стрелы подожгут соломенную крышу у дома старосты, Терлей немного выждал и поднялся навстречу врагу, засевшему в окруженной усадьбе. Тяжело передвигая ноги, он метнулся, как раненая черепаха, через всю улицу, освещенную разгорающимся на крыше пламенем, перевалился за плетень и заполз за приземистую бревенчатую баню.

Собственно говоря, он не знал, что это за зверь такой, но воевода объяснил, что это сильный и очень быстрый хищник, поэтому такой воин, как Терлей, должен соответствовать этому названию. Вот только вторая кольчуга, толстый длинный халат и нелепая бармица на лицо, которые силком на него напялили и которые сидели на нем, как на чучеле, не давали соответствовать столь грозному и стремительному зверю, поэтому воевода добавил, что пусть черепаха будет раненой.

Однако лишняя защита не помешала и от хлестких ударов стрел спасала очень даже неплохо. Впиваясь в центр скрученного из проволоки кольчужного колечка, стрела тратила свою энергию, чтобы расширить эту спиральку, и проходила внутрь всего на палец-другой, а уж при наличии дополнительного доспеха воин превращался в настоящую ходячую крепость.

Правда, на глиняных ногах, но тут уж Терлею приходилось прилагать все свои усилия, чтобы быстрее их переставлять.

«Хорошо все-таки, что поддел длинный халат, – рассуждал он, передвигаясь ползком вдоль сруба. – А то попадет срезнем ниже кольчужки и останешься без ноги… Так, теперь надо немного высунуться и прокричать то, чему научил его воевода… Хм, вроде перепутал местами, но яростные крики и град стрел в край бревенчатой стены говорят о том, что это не сильно важно, так что можно еще разок попробовать… И еще…

Ох, не приврал ради красного словца Пычей, сказывая нам про гнев Инмаров, да я и сам один раз слышал его… – подумалось вздрогнувшему Терлею после громовых раскатов с противоположной стороны усадьбы. – Как будто лупит кто огромным молотом по земле. Раз за разом, без перерыва… Надо и мне подниматься, негоже без поверженного врага остаться в такой битве».

Выскочив из-за бани, Терлей с разбегу упал на спину тщедушного буртасца, кружащегося с саблей вокруг воеводы, который почему-то отмахивался от вражеского воина оружием Инмара и даже не пытался достать меч из ножен.

– Ох! Для меня ворога оставил… благодарствую тебе, воевода, – прокричал Терлей, осознавая, что тот его не поймет.

Одновременно он забирался руками под бармицу буртасца, пытаясь ножом нащупать шею слабо барахтающегося под ним воина. Когда Терлей поднял голову и приподнялся, вытирая полой халата чужую кровь со своего лица, то увидел лишь лежащие во дворе тела и двух своих сородичей, методично прохаживающихся между ними и добивающих буртасов, подающих признаки жизни.

Инмаров гром гремел уже за тыном.

– Значит, ничего не делали, рук не распускали, баб не трогали, невинные как овечки? А шли за компанию, мир посмотреть да себя показать, так? Ага. Может, наградить вас золотом да каменьями, оружием парадным или вовсе девицу подарить? Нет? Точно не надо? Алтыш, ты все правильно перевел? Как-то странно они отказываются от подарков, того гляди головы открутятся. Ладно, с вами двоими все ясно, уводи их, Пычей… Да нет, в воду связанными бросать или другим каким способом кончать их пока не надо, послужат еще… может быть. На весла пока посади, привяжи только да поглядывай в их сторону.

Иван поудобнее устроился на тюфячке, который еще никто за занятостью не пытался распаковывать.

– Ну а ты, мил друг, что молчишь, язык проглотил? Вон как твои дружки распелись. Может, ты поддержишь их и станцуешь? Да переводи ты ему все дословно – его дело, поймет он или нет…

Обращался Иван через Алтыша к буртасу, который за пятнадцать минут импровизированного допроса на лодье, ходко шедшей в сторону веси, не вымолвил ни слова.

Только ухмылялся, зажимая расквашенное обухом топора ухо, да посмеивался над своими говорливыми соратниками, вызывая этим даже некоторое уважение.

Те, как объяснил пленный десятник, профессиональными воинами не были, хоть и имели плохонькие кожаные доспехи. Так, подай-принеси, сготовь-подремонтируй, парус поставь-убери, в общем, матросы-разнорабочие, как окрестил их Иван. Даже воинской доли в добыче у них не было.

А вот рядом, ухмыляясь, сидела важная птица, да такая интересная, по словам Алтыша, что отяцкий воевода оставил его на сладкое. Хотя какое там сладкое – почти одна горечь осталась: столько просчетов, столько потерь…

Начиналось все вроде хорошо, лодья была взята безукоризненно, но вот потом…

Нарвались на засаду – раз.

Ратники из отяков и охотников получились, прямо скажем, никакие. Это два.

Когда начали засыпать стрелами выбегающих из горящего дома буртасов, то было еще ничего, да и Терлей хорошо помог в обнаружении позиций лучников во дворе усадьбы. Но вместо дальнейшей стрельбы по освещенному пятачку разгоряченные головы попытались вступить с буртасами в прямую сшибку, и это чуть не привело к поражению.

Пришлось ему вступить в дело со своим ружьем, иначе бы дело не закончилось двумя трупами и тремя ранеными с их стороны.

Да и сам тоже хорош: вылетел с разряженным ружьем прямо на одного из вражеских ратников. Тот был хоть и ранен, но зарезать его вполне мог бы успеть. Спасибо Терлею.

Из-за этой несвоевременной сшибки часть буртасов сумела прорваться к тыну и перемахнуть через него. Прямо на выставленную засаду… Но! И тут его вина полностью. Под номером три.

У неодоспешенных отяцких охотников почти не оказалось каленых стрел. Переяславцы не догадались, да что греха таить, и не захотели бы без прямого приказа ими поделиться. А тем малым количеством, которое у них имелось, отяки положили только трех убегающих воинов. А сами получили двух раненых.

В итоге трое или четверо буртасов сумели удрать в сторону реки, а там увели одну из брошенных лодок… И тут ведь не проследил, чтобы заранее их попрятать! И ушли…

Хорошо, что лодья в этот момент перегораживала путь наверх, и те уплыли вниз по течению под градом стрел с судна. В темноте такой обстрел, скорее всего, ни к чему не привел, однако, судя по скорости, с которой буртасы улепетывали, останавливаться и идти вверх к своим они не собирались.

В любом случае через полчаса должен был наступить рассвет, и отяцко-переяславскому воинству надо было выдвигаться по реке, так что дойти до веси по берегу сбежавшие вряд ли вовремя успеют…

Да, все оказалось не так, как с засадой в лесу…

Хотя, может, и не стоит наговаривать на себя и других? С задачей справились, а пять убитых и шесть раненых… ох, не шесть, еще на изгороди пару человек зацепило, значит, восемь… Так вот, как можно сравнивать такие небольшие потери со своей стороны и то, что буртасы потеряли почти три десятка убитыми?

Тридцать воинов мы положили, а не хухры-мухры! Так что может оказаться, что нам в очередной раз повезло. Заодно и свой численный состав скомпенсировали вступившими в рать полоненными сородичами Пычея. Те просто горели желанием скорее поквитаться с остальным вражеским воинством.

Сборы были очень недолгими, и лодья в сопровождении однодеревок с рассветом отправилась вверх по реке.

С полной загрузкой.

Пять с половиной десятков человек в боевом облачении готовились на судне к решающему бою, оставив раненых и убитых на попечение баб и нескольких мужей, выделенных им для охраны. Пятьдесят пять человек, полностью пропесоченных всеми матерными словами, которые Иван только вспомнил.

Правда, для большинства все прошло в переводе Пычея, что несколько ослабило воздействие. Да и переяславцы, пожалуй, поняли далеко не все. Но, посмотрев в разъяренное лицо воеводы, все осознали, что без приказа соваться куда не следует – категорически воспрещается. Ну, или сделали вид, что осознали…

«Вот только что теперь делать по приходе в весь? – размышлял Иван, не глядя на допрашиваемого и переводчика. – Судя по всему, придется таранить оба судна, стоящих довольно близко. Иначе прорвутся буртасы и утекут, чего не следует допускать ни в коем разе. Те трое-четверо, что сбежали, еще сослужат хорошую службу: ими потом можно попугать отяков для большей консолидации… А вот остальных буртасцев надо добивать, а сотника особо. Иначе он может привести еще одну, более сильную рать, от которой уже не отбиться…