— Нет.

— Что — нет? — Лестер, на минуту был совершенно сбит с толку.

— Вальтер… — вскочил Хэм. Он пытался меня прервать, но я, с трудом поднявшись, жестом подал ему знак помолчать.

Мой голос вдруг стал очень тихим:

— Нет, я не буду это переписывать.

— Вы…

— Я больше ничего не буду переписывать, господин Лестер, — продолжал я. — Я больше никогда не буду ничего переписывать. Делайте это вы, господин Лестер.

Низкорослый главный редактор подпрыгнул — он был смешон за своим огромным письменным столом — и заорал:

— Какая наглость! Я уже давно замечаю эту обструкцию! Не думайте, что я ее не замечаю! Но со мной это не пройдет! Я и не с такими справлялся! Я вас уничтожу, Роланд, я размажу вас!

— Вальтер! — воскликнула Фландерс. — Будьте же благоразумны, прошу вас! Ради меня!

— Я абсолютно благоразумен, — ответил я. — Мне жаль, Анжела, сожалею, Хэм, если я поставил вас в затруднительное положение, в самом деле. Но так… так… так дальше не пойдет!

— Вальтер, ради Бога, Вальтер! — вмешался Хэм. — Заткнешься ты, наконец! Ты что думаешь, для нас это сплошное удовольствие? Но что поделаешь! Это же бессмысленно! Номер должен быть сдан! Продолжение надо переписать!

— Только не я, — сказал я жестко. — Я пьян, я знаю. Но не настолько, чтобы не понимать, что говорю! Я не буду переписывать продолжение! Evviva la torre di Pisa!^[69]

— Ну, это мы еще посмотрим! — взревел Лестер. — Вы еще станете у меня вот таким, вот таким… он соединил большой и указательный пальцы. — Вы… Вы алкоголик! — Лестер любил орать. Это было известно всем и каждому на фирме. Армейская дисциплина. Там все просто и ясно. Почему же здесь должно быть иначе? — Еще раз повторю вам, господин Роланд: вы опускаетесь, — рявкнул Лестер. — Ваша писанина давно уже не такая, какой была когда-то! И это не только мое мнение! Это подтверждается и анализами отдела исследований!

— Анализы отдела исследований — это какашка.

— Ну, это… это же… Да что я так волнуюсь?! — орал Лестер. — Это все шнапс! Вам же в мозги ударил шнапс! Последнее продолжение — это же просто скандал! Кое-как сляпано! Кое-как размалевано! И за такой огромный гонорар! И когда я требую переписать, то вы еще и отказываетесь? Хорошо! Очень хорошо! Издатель очень обрадуется! — Лестер орал так громко, что это слышали уже все в стеклянных боксах. Некоторые вышли из своих отсеков и подошли поближе. Редакторы, авторы, секретарши у внешней стены кабинета шефа, как возле аквариума, прекрасно все видели и прекрасно все просекали. Подтягивались все новые сотрудники, с любопытными, возбужденными, напуганными, ухмыляющимися, обеспокоенными или крайне довольными физиономиями — Лестер получил, наконец, по заслугам.

Вперед головой, медленно, очень медленно двигался я мимо Хэма, который безуспешно пытался меня остановить, к столу, прямо на Лестера.

То, что я потом сказал, я, выдержавший четырнадцать лет в этом аду за счет своего здоровья и нервов, напившийся сейчас до потери пульса, — все сказанное мной было пропитано ненавистью и гневом на всю эту отрасль. Что странно, я не кричал, просто говорил — очень медленно, очень тихо и очень четко:

— Годами я писал то, что вы от меня требовали, господин Лестер! Любую дрянь! Любое оболванивание народа! Как мы, оказывается, победили под Сталинградом! Как германский кронпринц, самый лучший кронпринц на свете, оказывается, все-таки победил под Верденом! Всю героическую немецкую историю я, по вашему заданию, последовательно и бодро переврал и поставил с ног на голову, чтобы она стала действительно героической! Каких героев я только для вас ни придумал! Насильники над детьми! Потрясающие судьбы проституток! Я даже писал мемуары выпущенных из тюрем нацистских военных преступников, поскольку эти братки не могли составить ни одного правильного предложения на немецком языке!

— Вальтер! — ко мне заспешил Хэм. С несчастным видом он, запинаясь, сказал: — Одумайся… прошу тебя, Вальтер… Будь благоразумным…

Я как раз дошел до письменного стола и, огибая его, руки за спиной, наклонившись вперед, пошел прямо на Лестера.

— Благоразумным, — сказал я. — Нет, Хэм, я больше не хочу быть благоразумным. Уж простите! И вы тоже, Анжела. Вы оба мои друзья. Мне жаль, что вы сейчас здесь. Я хотел бы сейчас быть с этим господином наедине…

— Что вы здесь устраиваете! — закричал главный редактор, с побледневшим лицом, руками, прижатыми к груди. А в проходе прижимались к стеклам носы любопытных — с жадностью, со злорадством, с ужасом — теперь там столпились все, кто работал на этаже.

— А кто все время взвинчивал тираж нашего журнала? — спросил я со зловещим спокойствием в голосе. — Я! По вашему приказу я сделал из порядочного иллюстрированного издания клоаку!

Теперь я уже склонился над Лестером. Он сделал шаг назад. Еще один.

— Господин Роланд, я требую, чтобы вы немедленно…

— Ни черта вы не можете от меня требовать! — перебил я.

Лестер отступил еще на два шага. С раскрытыми ртами, затаив дыхание, следили стоявшие в коридоре за каждым словом, за каждым движением. Какая-то девушка вскрикнула. В кабинет ворвалась возмущенная Цшендерляйн.

— Господин Лестер, что…

— Вон! — сказал я, мой голос прозвучал тихо, но с такой угрозой, что Цшендерляйн сочла за благо спастись бегством.

— Вы, жалкий дерьмовый пропойца, вы позволяете себе…

Я в первый раз выпрямился и закричал, тоже в первый раз, как озверевший унтер-офицер:

— Молчать, скотина!

После этого случилось что-то невообразимое: Лестер вытянулся во фрунт. Это выглядело точно так, как в армии принимают стойку смирно.

Анжела Фландерс, рыдая, закрыла лицо ладонями. Хэм беспомощно опустился в кресло, его трубка погасла.

Лестер опомнился, но это уже не спасало, все видели, все, столпившиеся в проходе за стеклянной стеной. Они видели, и они, конечно, расскажут всем остальным!

Лестер хватал ртом воздух. Потом заговорил:

— Вы… вы…

Но теперь я гонял его все быстрее по просторному стеклянному боксу, я шел на него шаг за шагом, а он так же отступал. Мы двигались по кругу, по кривой. Это выглядело карикатурно, но ни один человек не смеялся, ни один. Лица, расплющенные о стекла, казались гримасами.

Я продолжал гонять своего главного редактора по кабинету.

— Что мы с вами наделали, господин Лестер? От чудодейственных средств против рака мы доболтались до полного вздора! Совокупление подняли до уровня мировоззрения! — Хотя я снова говорил совершенно спокойно, в тот момент я абсолютно не был в состоянии отвечать за свои поступки. Отвращение, унижение, скорбь по утраченным годам — все это сдавило мне горло. — О, какие у нас заслуги перед Отечеством, у нас обоих! Нам за это полагается Бундесфердинсткройц!^[70] Какие у нас достижения! И лучшее из них — немецкие оргазмы! Читайте «Блиц» — и вы станете как арабский жеребец, как кобыла во время течки! Читайте «Блиц» — журнал с духовным уровнем его главного редактора!

— Вы сукин сын! — дико взвыл Лестер. — Я буду…

Но мы так и не узнали, что он будет делать, потому что в эту секунду под потолком включился один из динамиков, висевших в каждом кабинете и приводившихся в действие с центрального пульта. Это была установка для вызовов у нас в издательском доме.

Из динамика раздался равнодушный девичий голос:

— Прошу внимания! Господина главного редактора Лестера, господина Крамера, господина Роланда и господина Энгельгардта просят немедленно зайти к господину Херфорду. Повторяю: господин главный редактор Лестер, господин Крамер, господин Роланд и господин Энгельгардт, пожалуйста, немедленно к господину Херфорду!

18

— Со своей невестой…

— Да.

— Но это я его невеста!

— Ну…

— Значит, у него была еще одна?

— Очевидно.

— Она была у него еще в Праге! Портье же рассказывал, что эта девушка говорила с чешским акцентом и что этот Михельсен сказал, что Ян привез ее с собой из Праги!