Все это я знал, прекрасно знал, но, вероятно, забыл в этот день. Я был просто сам не свой при мысли о том, что у меня появился шанс снова стать самим собой.

Ошибка номер один: то, что радио не работало, должно было озадачить меня. В моей ситуации мне нужно было самому исследовать его и позаботиться о том, чтобы оно вообще больше не могло работать, не важно как и в какой форме, вместо того, чтобы вызывать незнакомого мне электрика.

Ошибка номер два: я не имел права покидать номер, пока там работал этот электрик. В номере ни в коем случае не должны были оставаться сотрудники или посторонние, если хотя бы один из нас троих — Ирина, Берти или я — не присматривал за ними.

Ошибка номер три: я был взволнован, как самый паршивый новичок, и каким-то невероятным образом поставил включенный магнитофон рядом с пишущей машинкой. Это случилось из-за того, что я все время машинально теребил кнопки, пока прокручивался разговор с двумя господами из Ведомства по охране конституции. Потом я машинально нажал и на запись.

До сих пор это еще не было ошибкой. Но когда я позже вновь взял магнитофон в руки, я увидел, что он выключен, и посчитал это совершенно естественным. Он же отключился автоматически, после того как в кассете прокрутилась вся пленка. И тут я совершил головотяпство. Как всегда, я был в жуткой спешке и по ошибке решил, что кассета полная. Я ее вынул и отложил, а чистую вставил. Когда я, наконец, прослушал кассету и услышал, что именно там было записано, было уже слишком поздно, несчастье уже случилось.

8

Звук нажатия на клавиши радио.

Гудение пылесоса.

Мой голос: «Говорит 423-й, Роланд. У меня сломано радио. Будьте добры, пришлите мне электрика».

Это было первое, что записалось после беседы в полицейском управлении.

Далее следовали мой разговор с электриком и мой уход. Потом шла пауза, звуки уборки.

Затем голос электрика: «Дело в микрофоне. Микрофон отошел».

Разъяренный голос без акцента: «Болван! Жалкий болван! Надо быть идиотом, чтобы встраивать микрофон. А что бы я делал, если бы Роланд вас сейчас не вызвал?»

Голос электрика: «Прошу прощения. Я очень сожалею. Это не моя вина. Два винта ослабли и…»

Голос без акцента: «Потому что вы их как следует не затянули! Все было бы кончено, если бы Роланд — уж не знаю почему — не стал ковыряться в радио и не заметил бы, что оно не работает!»

Голос электрика: «Это больше не повторится. Я ведь делаю все, что вы от меня требуете, я сделаю все, если вы только сдержите свое слово».

Голос без акцента: «Свое слово я сдержу, если все пойдет нормально и ничего не случится по вашей вине. В противном случае можете забыть о моем слове, вы, недотепа!»

Голос электрика: «Послушайте, я ради вас всем рискую! Мое место! Сообщение о правонарушении! Тюрьма!»

Голос без акцента: «Ради меня? Вы хотите сказать, ради вашего отца!»

— Да, да, конечно…

Потом звуки производимой работы. Откручивание, царапанье, опиливание, легкое постукивание:

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Как теперь звучит?

— Теперь снова звучит хорошо. Уму непостижимо. Встроить микрофон — уже проблема для человека!

— Я прошу извинить меня!

— Вы поставляете хорошую работу. Мы поставляем хороший товар. — Короткий смешок: — Мы не поставляем хороший товар, хотел я сказать.

Звуки работы. Около пяти минут.

Потом:

— Теперь все снова встроено.

— Соберите свои вещи и отнесите Роланду его ключ.

— Будет сделано. Еще раз спасибо. Спасибо… Спасибо…

Потом кассета докрутилась до конца, не записав больше ничего, кроме удаляющихся шагов электрика и звуков открываемой и закрываемой на ключ двери.

Вот так.

Четвертую и самую большую ошибку я совершил сразу после этого, но она единственная была неизбежна.

9

Я вошел в салон, в котором сидели Ирина и Берти. Они действительно ждали меня. Я был растроган.

— Мы уже заказали, — сказал Берти. — «Леди Курзон». Морской язык «Валевска». «Пеш Мельба». Мозельское, хорошего позднего сбора, порекомендовал официант. Тебя это устроит?

— Замечательно, — воскликнул я, широко улыбнувшись Ирине. Она ответила серьезным взглядом. Она была почти не накрашена и все еще в своем голубом жакете и кофте и полуботинках на низком каблуке. Она молчала. Берти позвонил кельнеру. Тут же дверь распахнулась. Была вторая половина дня, и сейчас должен был дежурить, как сказал утренний кельнер, мой друг господин Оскар. Однако дежурил не он. Большой стол на колесиках, накрытый камчатной скатертью, с подогреваемыми тарелками, вином и супом, вкатил не господин Оскар, а совершенно не знакомый мне официант.

— Добрый день, месье, — приветствовал он меня, приступив к сервировке. Он говорил с французским акцентом. На нем был черный костюм с коротким пиджаком до талии, белая рубашка с черным галстуком и белый фартук.

— Добрый день, — ответил я. — Я думал, сегодня с двух дежурит господин Оскар.

— Он и дежурил бы, — ответил незнакомый кельнер. У него были проблемы с произношением. — Но утром я имею дела, поэтому мы поменялись.

— Как вас зовут?

— Жюль, месье. Жюль Кассен. — Он поставил на стол черепаший суп и налил немного белого вина в мой бокал. Я попробовал. Вино было великолепное, и я сказал ему об этом.

— Мерси, месье. — Наполнив все бокалы, он удалился.

— Ну, тогда приятного аппетита, — произнес я подчеркнуто бодро. Мы начали есть. Никто не говорил ни слова — мы как будто сидели за столом, за которым не хватало трех людей. — Что это с вами? — спросил я наконец.

— Ах, фройляйн Индиго, — вздохнул Берти. — Она все время одна. Ее посещают грустные мысли. Она волнуется. Вот и рассказывала мне сейчас об этом. Ее можно понять.

— Разумеется, ее можно понять.

Тут мы оба начали утешать ее, Берти шутил, очень деликатно, и я подумал, что действительно влюбился в Ирину и что мне только этого не хватало. Я погладил ее по руке и сказал, что через пару часов мы будем знать гораздо больше. Официант Жюль пришел с морским языком на другом столике и сервировал все исключительно элегантно. Это был уже немолодой человек, за пятьдесят, двигавшийся с присущей французским официантам грациозной ловкостью. Морской язык был восхитителен. Мое настроение моментально улучшилось, я перестал нервничать и сказал Берти, что нам дают четыре полосы и все в восторге от его фото. Ирина ела молча, с опущенной головой, и не произносила ни слова.

Жюль Кассен принес мороженое «Пеш Мельба» и спросил, не желаем ли мы мокко.

— Да, — сказал я. — И коньяк. «Реми Мартен», но в наш люкс, пожалуйста.

— Будет исполнено, месье. Я накрою у вас. Вот, пожалуйста, ваш ключ. Его передал мне наш электрик. Радио в порядке.

— Спасибо, господин Жюль, — поблагодарил я. В салоне горела люстра, на улице из-за затяжного дождя очень рано стемнело, там было просто омерзительно, а нам предстояло скоро опять выходить. Мы ели мороженое, и я сказал Ирине: — Я вам кое-что принес. Подождите, пожалуйста, в нашем салоне, пока мы все распакуем и красиво разложим в спальне.

Она вдруг улыбнулась.

— Ой, как замечательно! — произнесла она.

Мы с Берти улыбнулись друг другу, а я радовался улыбке Ирины, словно восходу солнца, которого ждал так долго, что весь продрог. Я не думал о том, что это могла быть безрадостная, фальшивая улыбка, ведь Ирина изучала психологию, я думал лишь о том, насколько она была красива, изумительно красива. Я позвонил. Пришел старший официант по этажу Жюль, и я сообщил ему, что мы возвращаемся в люкс.

— Отлично, месье. — Я заметил, что он делает мне знак, отдал Берти ключ и, делая вид, что ищу в кармане деньги на чаевые, сказал им:

— Идите вперед, я сейчас приду.

Они ушли.

Я спросил:

— Что случилось, господин Жюль? — и протянул ему двадцать марок.