– Сударь, – ответил ему Ганелон, бросив на собеседника острый взгляд, – нет таких советчиков у моего короля. Разве что один Роланд, королевский племянник, смущает своего дядю надменностью, что ни день играет со смертью, убеждает его не прекращать с вами войны, ищет себе погибели и позора!.. Видел я однажды, когда отдыхал Карл, скрываясь от зноя в тенистом саду, как подошел к нему Роланд – дорожная пыль покрывала его латы, кровь засохла на беспощадном Дюрандале. Перед тем разграбил он вашу Каркасону, сравнял с землей ее башни и стены, убил сарацинских героев – Тимиза и Бальдрага. Так вот, вижу я: подносит он Карлу пурпурное яблоко – символ императорской власти – и говорит: «Вот так же, дядя, преподнесу я вам в подарок венцы и короны всех земных государей!» Пора бы, – добавил Ганелон, – укротить норов этого хвастуна, покарать его дерзость и чванство. Кому не ведомо, что он каждый день рискует головой? Умрет обидчик – и воцарится на земле долгожданный мир и покой.
– Я наслышан о жестокостях Роланда, – сказал Бланкандрен, удерживая своего ретивого скакуна. – Однако неужто он так зол и беспощаден, что решил завоевать все земли и поработить все народы? Отчего же он так храбрится? Где найти ему рать для таких войн?
Ганелон криво улыбнулся:
– Вы, видимо, не знаете, сударь, как его любят франки. Он им дорог и мил, и они ему верны. Никогда они не изменят Роланду. К тому же он не жалеет для них ни серебра, ни золота, дарит им коней и мулов, дает им вволю шелков и доспехов – всего, чего им угодно! Карл души в нем не чает, что ни попросит племянник – все исполнит. Помяните мое слово: не только Запад, но и весь Восток покорит этот рыцарь своему владыке!
Далека дорога до Сарагосы. Ехали наши путники проезжими путями и лесными тропами, пересекали реки и взгорья. Понял Ганелон, что запали его слова в душу Бланкандрена, что пуще всех недругов возненавидел сарацинский посол королевского племянника. Раскусил араб и характер франкского графа, оценил его трусливое лукавство. Так долго странствовали они вместе, что успели столковаться. Дали они клятву друг другу погубить Роланда.
Добрались послы до сарацинской столицы и поехали прямо ко дворцу Марсилия. Там сошли они с коней под вечнозеленым тисом, прошествовали туда, где в саду, под сосной, стоял высокий трон испанского повелителя. На александрийской парче, в окружении двадцати тысяч мавров, сидел правитель и в глубоком молчании ждал, когда приблизятся к нему Бланкандрен с Ганелоном.
– Да хранят вас, государь, наши боги Магомет и Аполлен! – сказал сарацинский посол, поклонившись Марсилию. – Я изложил вашу волю императору Карлу, но он не дал ответа, лишь воздел руки к небу, вознося хвалы своему богу. Карл прислал к вам этого франкского графа, благородного и честного. Пусть он сам скажет, что привез – мир или войну.
– Послушаем посла, – молвил Марсилий.
Опытный Ганелон успел по дороге обдумать ответ и повел речь умно и искусно:
– Мой владыка Карл Великий повелел тебе передать вот что. Коль примешь ты Христов закон, даст тебе король во владение половину Испании. А коль не согласишься, прикажет тебя схватить и отправит в цепях в наш стольный город Ахен. Там тебе вынесут правый приговор и предадут позорной казни.
Марсилий прямо пятнами пошел от гнева, слыша такие дерзкие речи. Схватил он свой златоперый дрот и хотел метнуть его в наглого графа. Насилу удержали его мудрые вельможи.
А Ганелон схватился за меч и вынул его из ножен на два пальца.
– Мой Морглес! – воскликнул франк. – До чего же ты красив и светел! Пока я тобой препоясан, пока сжимает моя длань твою рукоять, не скажет про меня император, что в чужом краю погиб я один. Нет! Со мной погибнут лучшие из недругов!
Переполошились арабы.
– Надо их развести! – кричат. – Не допустим смертного боя!
Уняли они своего повелителя, вновь усадили на трон, покрытый драгоценной александрийской парчой, и один из вельмож воскликнул:
– Напрасно, государь, замахнулись вы дротом на посла. Не грозить ему должно, а внимать!
– Не впервой, – промолвил граф Ганелон, – сносить мне тяжкие обиды, хватит у меня на то силы и разума. Но даже если ты предложишь мне все золото, что есть на свете, дашь все сокровища, которыми славятся испанские земли, все равно я не стану молчать и без обиняков скажу то, что просил передать император Карл своему смертельному врагу!
Сбросил он с могучих плеч плащ, подбитый соболями, наполовину вытащил меч из ножен, сжал грозно правой рукой золотую рукоять.
– Ай да боец! – вскричали в восхищении неверные. – Вот смелый рыцарь!
– Государь, – продолжал между тем франкский посол, – ни к чему не приведет твой гнев. Крестишься – и получишь половину Испании. Другую половину возьмет себе граф Роланд. Будет у тебя соправитель гордый и кичливый, но так распорядился король наш, великий Карл. Сам прочти, что он пишет.
Выхватил Марсилий королевское письмо из рук Ганелона, сорвал в ярости печать, бросил наземь воск, развернул тонкий пергамен, на котором писал свои грамоты франк-завоеватель.
– Король припоминает мне свои обиды, – сказал он маврам, – поминает своих послов Базана и Базилия, которых я предал казни у Антильских гор, и велит отдать ему в заложники моего дядю-альгалифа. Не то, пишет Карл, лишусь я и чести, и жизни.
Тут бросился к царскому трону юный Журфалей, сын Марсилия.
– Отец! – вскричал он. – Вижу я, что франкский посланец явился сюда осрамить нас и обидеть. Разреши мне сквитаться с ним за его дерзость, а я уж заставлю его распроститься с жизнью!
При этих словах Ганелон, ни секунды не промедлив, обнажил меч и прижался спиной к высокой сосне.
– Постойте, государь! – шепнул Бланкандрен Марсилию. – Не доведите до расправы – так все дело можно погубить! Франк по дороге мне поклялся, что будет нам другом.
– Вот как? – удивился Марсилий и отвел в сторону графа Ганелона.
– Граф, – сказал он послу. – Кажется, я вас обидел понапрасну. Чуть не убил вас в сердцах моим дротом. Примите же в залог нашей дружбы этот соболий мех – надеюсь, дорогой подарок загладит вашу обиду.
– Охотно принимаю ваше подношение, государь, – почтительно ответил Ганелон, – и пусть Господь ниспошлет вам милость!
– Поверьте, граф, я готов полюбить вас всей душой, – продолжал Марсилий, – и хочу побольше узнать о вашем славном Карле. Говорят, он уже совсем стар, одолели его труды и годы. Сколько земель он завоевал! Сколько мечей отразил его непробиваемый щит! Сколько властелинов он пустил по миру! Когда же наконец он перестанет сражаться и укротит свой норов?
Тут-то Ганелон и открыл свое мстительное сердце.
– Смел Карл и неподкупен, – произнес он, – и не будет мира, покуда жив Роланд, покуда живы отважные королевские пэры, покуда жив любимец Роланда доблестный Оливье! А до тех пор, пока они окружают Карла и пока состоит при нем его отборная двадцатитысячная рать, никто не смутит его сердце, ничто не поколеблет его могущество!
– Любезный граф, – улыбнулся сарацинский владыка, – у меня хватит сильных и красивых воинов, чтобы собрать войско не в двадцать, а в четыреста тысяч человек.
– Нет, этим вы не испугаете Карла. Не тешьтесь понапрасну своей силой, не миновать вам страшного урона. Следует поступить не опрометчиво, но мудро. Сдается мне, нужно послать Карлу такую дань, столько золота и подарков, чтобы кругом пошла голова у каждого франка. Когда же Карл отправится назад, в свою милую Францию, оставит он позади своего войска арьергард под началом Роланда и храброго Оливье. Вот тут вы на них и нападете – будет в арьергарде двадцать тысяч, а вы двинете на них все сто тысяч своих воинов. Нет для засады лучшего места, чем Ронсевальское ущелье, не выберутся франки из такой западни. И Роланд, и Оливье найдут смерть в этом походе, вы же будете вечно жить в покое и мире.
Обнял Марсилий Ганелона и повел его смотреть свои сокровища.
А потом поклялись они оба: один – предать, а другой – сгубить Роланда. Один – на мощах, вделанных в рукоять Морглеса, другой – на своей языческой книге.
