Майка удивилась такому вопросу. Шавка была совсем не страшная, по-своему даже милая. Чего ее бояться? Маэстро, видимо, заметил ее удивление и сказал:
– Вижу, что не испугаешься, – потом повернулся к женщине-кошке и добавил: – И дочка такая же отчаянная. Вся в тебя.
Майка тоже обернулась к женщине-кошке: что она на это скажет? Но та ничего не ответила.
Глава 4
Кто ты такая?
В ожидании пассажирской дрезины на станционном перроне собралось около десяти человек.
«Девять, – уточнила Гончая, пробежав взглядом по лицам и фигурам отъезжающих пассажиров. – Семеро мужчин и две женщины».
Среди мужчин оказались два брамина из Полиса, которые встретились ей в баре. Остальных пассажиров она видела впервые. На первый взгляд никто не представлял опасности, и Гончая позволила себе еще немного отпустить сжатую внутри пружину.
Слегка расслабилась она, когда цирковая труппа пересекла границу, отделяющую Белорусскую-кольцевую от радиальной. На самом деле граница не просто разделяла две соседние станции – она отделяла сытую Ганзу от всего остального мира Московского метро. Попасть на Ганзу оказалось на удивление легко, хотя Гончая подготовилась к любым неожиданностям и внутренне настроилась на отчаянную схватку. Но единственной неожиданностью для нее стала формальность проверки, устроенной пограничниками.
Один из них, и то лишь для порядка, мельком взглянул в поданный Маэстро пропуск, другой сразу принялся отодвигать загораживающий проход барьер. К стоящему на телеге ящику с собакой – «чудовищем» и «красавицей» – Майкой никто из них даже не подошел. Маэстро, похоже, не сомневался в таком исходе или умел владеть собой не хуже Гончей, а вот Баян заметно нервничал, хотя ганзейские пограничники не обратили внимания на его тревогу.
На кольцевой станции, где труппа Маэстро дала представление, прежде чем перебралась на радиальную, возвращение цирковых артистов никого не заинтересовало. Возможно, после представления жители Кольца утратили к циркачам интерес, а скорее всего, считали всех пришлых и транзитников чужаками, недостойными их внимания. Никто и не заметил, где и когда к трем цирковым артистам присоединилась маленькая девочка, которую Гончая и Маэстро незаметно достали из ящика.
Запертая там двухвостая собака обиженно тявкнула, тоже просясь наружу, но Маэстро быстро захлопнул крышку, и она замолкла. Майка тоже молчала – выдерживала характер и только стреляла любопытными глазенками по сторонам.
Она впервые попала на Кольцо, и для нее все здесь было в диковинку. Но задерживаться на Белорусской, пусть и кольцевой, Гончая не собиралась. Маэстро в этом был с нею солидарен и сразу покатил телегу с реквизитом к той части платформы, которая на Ганзе, и только на Ганзе, гордо именовалась Перрон.
Из всех линий Московского метрополитена только на Кольце было организовано регулярное движение пассажирских и грузовых дрезин, и Ганза этим очень гордилась. Каждый местный житель считал своим долгом непременно сообщить всем прибывающим о существовании железнодорожного сообщения между станциями Кольцевой линии, поэтому когда чужак забредал на Ганзу, об этом ему рассказывали буквально все. Проезд стоил относительно недорого: пять патронов с человека и от трех до десяти за каждое место багажа в зависимости от его размера.
Акробатка Глори прошла пограничный контроль до цирковой труппы по своему паспорту и, следуя указанию Маэстро, ожидала остальных артистов на перроне. Рядом прогуливались, стояли или сидели на своих узлах и чемоданах остальные пассажиры. Маэстро вкатил на перрон телегу с цирковым инвентарем и, оставив ее на попечении Глори и Баяна, отправился на поиски работника станции, ответственного за пассажирские перевозки. Пока он отсутствовал, Баян попытался выяснить у дородной женщины, облапившей здоровенный тюк, скоро ли отправится следующая дрезина, но ничего от нее не добился и обратился с тем же вопросом к другим пассажирам. Однако никто ничего толком не знал.
Гончую это не удивило. Несмотря на то что Ганза громогласно объявила на все метро об открытии у себя регулярного железнодорожного сообщения, дрезины ходили не по расписанию, а по мере их заполнения. Сейчас никакой дрезины на путях не наблюдалось, и ожидающие отправки пассажиры заметно нервничали, а Баян своими расспросами только подлил масла в огонь.
Майка крутилась на перроне, глазея по сторонам, однако от своей названой «мамаши» дальше чем на десять шагов не отходила. Гончая предпочла бы, чтобы она не шныряла вокруг, а сидела рядом и молчала, чтобы не привлекать к себе и «мамаше» ненужного внимания, но не осадила девчонку. Майка и так сердилась на нее после их последнего разговора, и лучше было не усугублять возникшую размолвку.
Однако ситуация оставалась сложной и необъяснимой. Да и заданные девчонке вопросы требовали ответов. Убедившись, что пассажиры заняты своими делами и за ней никто не наблюдает, Гончая уселась на пол, отгородившись от всех остальных тюками и коробками с цирковым инвентарем, достала из кармана скомканный листок и, разгладив его на колене, вгляделась в последний Майкин рисунок.
Девчонка заявила, что просто придумала ей новую одежду. Но это была та самая одежда – одежда Валькирии, никаких сомнений! Даже наклон застежки-«молнии» на кожаной куртке был передан с поразительной точностью! Допустить, что Майка случайно угадала одежду, как она говорит, – полный абсурд! С другой стороны, как могла малолетняя девчонка с нищей Маяковской попасть на факельное шествие или парад штурмовиков Рейха? Да никак! Неужели тайно пробралась с Маяковской на Тверскую, Пушкинскую или Чеховскую и там подглядывала за Валькирией?
Гончая вспомнила реакцию Майки на ее слова.
Я не видела… просто представила и нарисовала.
«Не лги мне!»
Я не вру. Я не знаю, откуда это берется. Просто закрываю глаза и вижу.
Похоже, девчонка действительно не лгала. Во всяком случае, никаких внешних признаков лжи Гончая у нее не заметила.
Просто закрываю глаза и вижу.
Повинуясь внезапному порыву, Гончая выхватила из походной сумки остальные Майкины рисунки. Мельком она уже просматривала их, но, похоже, настала пора взглянуть на художества девчонки более внимательно.
Большинство рисунков оказались будто отражением жизни в московской подземке: темные туннели, мрачные или, наоборот, светлые станции, какие-то незнакомые Гончей люди. Но несколько рисунков, точнее три, выделялись из общего числа. На всех трех девочка изобразила поверхность. На первом – большая церковь, скорее даже собор, с расколотым куполом стояла на фоне обезлюдевших, заброшенных зданий, а над ней в воздухе кружили хищные крылатые твари. В метро их называли по-разному: птеродактили, вичухи, даже драконы. Бывалые сталкеры, которые встречали их на поверхности и сумели вернуться назад, рассказывали о крылатых монстрах, как о самом страшном кошмаре московского неба. А один из инструкторов, обучавший Гончую азам выживания на поверхности, однажды обмолвился, что семейство таких тварей устроило гнездо внутри разрушенного купола храма Христа Спасителя.
Гончая по-новому взглянула на рисунок, который держала в руках. Вдруг ветеран-инструктор, увидев рисунок, решит, что он сделан с натуры? Что-то подсказывало ей, что опытный сталкер придет именно к такому выводу.
На втором рисунке Майка изобразила множество одинаковых голых человекообразных существ. Они стояли плотной толпой с задранными в небо головами, а сверху на них неслось нечто, напоминающее комету или запущенную ракету, оставляющую за собой расходящийся дымный шлейф. Загадочный рисунок не вызвал в памяти Гончей никаких ассоциаций, и она взяла в руки следующий, третий по счету.
В отличие от двух других там было изображено здание, которое Гончая знала очень хорошо – Большой театр! Но это был довоенный театр с известной на весь мир колоннадой, состоящей из восьми колонн, и конной квадригой, венчающей портик. Когда-то другая маленькая девочка за руку с матерью не раз проходила по Театральной площади, мимо фасада Большого театра, любуясь этими колоннами и этой скульптурой. Даже бьющий фонтан, который нарисовала Майка перед Большим театром, находился на своем месте. Но то, что запомнила девчонка, превратившаяся через двадцать лет в отчаянную охотницу за головами, не могла знать сирота, родившаяся в метро через пятнадцать лет после ядерной войны и никогда не выбиравшаяся на поверхность! Следуя логике, Майка не могла нарисовать эти рисунки, потому что не видела то, что на них изображено. Или все-таки видела?
