— Будете, — говорит, — довольны.
Да и опрокинул сумку.
Со звоном высыпались оттуда осколки снарядов — грязные, колючие уродцы.
— Разложите-ка, — говорит, — ребятки, костёр. Да пожарче!
Разложили на дне канавы.
Прогорел костёр — и зазолотилась большая куча углей.
Дорофеич доволен.
— Открываем, — говорит, — ребята, литейный завод!
И сунул в жар железную лопату.
А на лопате, как в ковшике, — осколки.
И — удивительное дело! — уже нет грязных уродцев. Тают, тают... И засветились серебром.
— Это алюминий, — пояснил Дорофеич. — В снарядах он, чтобы ловчее убивать людей. А мы его определим на пользу солдату. В ложках, ребята, нуждаетесь?
Тут все заговорили разом, перебивая друг друга.
Ещё бы не нуждаться! Деревянные ложки быстро сгрызаются: зубы-то у нас молодые!
Кое-кто из ребят приладился дуть на угли. Угли ещё больше засияли, жару прибавилось.
Дорофеич похвалил помощников.
— Поспевает, поспевает, — шепчет он, глядя на светящуюся лужицу в ковшике. И вдруг выхватил лопату из огня.
Лужицу алюминия он перелил на кирпич.
А на кирпиче у Дорофеича выдолблена ямка — как раз по форме ложки.
Этот кирпич он тут же накрыл другим кирпичом — с бугорком против ямки.
Разнял Дорофеич кирпичи — и ложка готова.
Так — раз за разом — одарил Старый Солдат бойцов новенькими ложками. Да не простыми — алюминиевыми!
КАК ЖИЛ, БЫВАЛО, РУССКИЙ РАБОЧИЙ
— Спасибо, Степан Дорофеич, за новенькие ложки!
Поблагодарили мы Старого Солдата, и конечно, нам интересно узнать, откуда у человека такое мастерство.
— Видать, и до революции литейщиком работал?
Старик усмехнулся:
— Всякое бывало...
Дорофеич помолчал, набивая табаком самодельную трубку. Потом стал рассказывать.
И услышали мы, как жил до революции русский рабочий.
В мальчишестве бывал он много бит.
Сперва отец бил — в дни получки, спьяна.
Потом сапожник бил — ремеслу учил. Сбежал от сапожника.
Нанялся в трактир — колоть дрова, выносить помои. Здесь трактирщик за разбитую тарелку порвал ему ухо.
Подрос Стёпа. Поступил на железную дорогу, стрелочником.
Занятная это должность. Мчится поезд — шум, грохот.
С каждой секундой всё страшнее его вид. Вот-вот сомнёт, раздавит! А ты перевёл стрелку — и огнедышащее чудовище послушно уходит на соседний путь, уволакивает туда свой хвостище.
Степан почувствовал себя богатырём.
Да забыл богатырь про начальника станции.
Во дворе у начальника — корова, лошадь, всякая птица, свиньи.
Вызывает стрелочника:
— В хлеву поработаешь. Навоз надо выгрести. Потом кухарка научит, как корм задавать животным.
Парень возражает:
— Извиняюсь, господин начальник, но я не батрак у вас. Я стрелочник.
Тот как рассвирепеет:
— Ах, не желаешь работать? Вон отсюда!
И прогнал Степана.
Вот когда хватил парень горюшка... Руки здоровые, а работы нет.
Мечталось ему попасть на большой завод.
На большом заводе людно. И все рабочие между собой товарищи.
Но у ворот — хозяйский приказчик.
— Иди прочь! — кричит. — Много вас тут шатается безработных.
Нежданно-негаданно повезло Степану. Попал-таки на завод.
Прилежно к делу отнёсся — и за два года стал слесарем.
Сдружился Степан Дорофеич с хорошими людьми.
Стали вместе книжки читать, а в тех книжках — про жизнь счастливую, невиданную.
Собирались тайком. Читали и раздумывали, как же добыть это счастье для рабочего человека.
А тут — жандармы. Всех и накрыли.
Понятно — тюрьма...
Когда Дорофеич вышел из тюрьмы — уже седина в голове.
Сунулся на завод, а ему — от ворот поворот. «Каторжных, — говорят, — на работу не ставим!»
И сколько ни стучался по заводам — всюду одно: «Проваливай, не нуждаемся!»
И до чего же он обрадовался, когда попал в шахту!
Но работать приходилось стоя в подземной, студёной воде.
А на ногах у Дорофеича только лапти.
Скрутил человека ревматизм — и стал он калекой...
Вот какую историю рассказал Старый Солдат. Про себя рассказал. Нам, молодым красноармейцам.
Долго ребята молчали, опустив головы.
А старик опять занялся трубкой. Пустил из своей трубки горький дымок и говорит:
— В больнице лежал. Никакие лекарства не помогали. Думал, так, скрючившись, и помру.
— Чем же тебя вылечили? — спрашиваем. — Ведь ходишь?
— А враз пришло исцеление! — Солдат весело подмигнул. — Революция стала докторицей. Октябрьская. В боевые ряды потребовала. За власть Советов! Тут мои ноги и пошли.
Дорофеич встал и притопнул молодцевато ногой, притопнул другой.
— Гожусь ведь и я на бронепоезде. Как, ребята, считаете?
КАК ВСПОМНИЛИ, ЧТО Я ПОДРЫВНИК
Разведка донесла, что на вражеском бронепоезде весь день приготовления.
Не собирается ли полковник напасть на нас?
Донесение разведки поступило вечером.
Сыграли тревогу.
Сразу же были отменены учебные занятия, и бронепоезд приготовился к бою.
— Агашин! — позвал меня командир. — А вам особое задание.
Командир раскрыл карту. Достал спичку из коробка и стал ею замерять расстояние на карте.
— Вот здесь, — он отчеркнул место ногтем, — устроим врагу преграду. Вам, Агашин, понятно — какую?
— Понятно, товарищ командир: взорвать путь!
Я стал готовить заряды.
А в провожатые знаете кого мне дали? Самого главного нашего силача — матроса Люлько!
Случись, он и голыми руками прикончит любого белогвардейца.
И правильно, что со мной матрос. Удалимся от своих — всякое может случиться.
КАК СОЛДАТ СЧИТАЕТ ДО ТЫСЯЧИ
— Далеко ли шагать? — спросил Люлько, когда ночью мы тронулись в путь.
— Вот отсчитаем тысячу шагов — мы и на месте.
«Раз... два... три... четыре...»
Считаем молча — каждый про себя. А время от времени сличаем счёт, чтобы не ошибиться.
Тишина. Только изредка, будто спросонья, пропоёт белогвардейская пуля.
«Двести семь... двести восемь... двести девять...»
Под ногами песок и галька. Как ни ступишь — хрустит. Да ещё о шпалы спотыкаемся. Нехорошо это, могут услышать. ..
— Эх, кошачьи бы лапы подрывнику!
«Пятьсот двадцать... Пятьсот двадцать один... Пятьсот двадцать два...»
Чуть приметно голубеют две стальные полоски. Это светятся рельсы — должно быть, от звёзд.
«Семьсот сорок пять... Семьсот сорок шесть... Семьсот сорок семь...»
— Люлько, сколько насчитал?
Матрос называет число. Счёт сходится.
Всё ближе к белым. Опасно уже и сапогами стучать.
Разулись. Пошли шагать по шпалам в портянках.
Конечно, больше ни слова. Ни-ни.
От волнения, чувствую, начинают гореть шёки.
«Девятьсот девяносто восемь... Девятьсот девяносто девять... Тысяча».
Мы на месте.
Я быстро скинул мешок, раскрыл его, нащупал заряд... Вдруг — шум.
У белых шумит.
Нет. Уже ближе...
Тут матрос, только что заступивший часовым, как тряхнёт меня за плечи:
— Бронепоезд катит. Ихний. Ты что же копаешься? Полундра!
КАК САПОГ НА ВЫРУЧКУ ПРИШЁЛ
Катит вражеский бронепоезд...
Но я не должен подпустить врага!
Спешу, поставить заряд.
Вот верёвочка. Заряд надо привязать к рельсу.
А сам трясусь от страха, что не успею взорвать путь.
