Затем разговоры прекратились. Лира думала про «Маленького принца», доктора О’Доннел и далекие звезды, где жили и умирали свободными удивительные существа. Она никак не могла перестать плакать.

– А как они выбирают, кто окажется в контрольной группе, а кому введут другие препараты? – нарушил паузу врач-самец.

– Все автоматизировано, – отозвалась женщина. Теперь она пальцами придерживала веки Лиры, чтобы та не моргала. – Ого! Видишь, как у нее подергивается левый глаз? Типичная миоклония[4]. Еще один признак.

– Хм. Так это делается наугад?

– Точно. Компьютер действует по алгоритму. Понимаешь, тогда никто не будет обижен. Передай мне, пожалуйста, стетоскоп. Спорим, у нее частота сердечных сокращений зашкаливает?

Ночью было очень тихо, и скандирование вкупе с барабанным боем – в дни приезда Агентов оно казалось Лире громче – без помех неслось над водой. Лира долго лежала без сна, борясь с постоянными приступами тошноты, и прислушивалась к мерному ритму, который сейчас вовсе не казался далеким. Иногда она представляла себе, что шум приближается и на Хэвен вот-вот нахлынут чужаки. Лира воображала, что чужаки эти созданы из тьмы и тени, а не из крови, мышц и костей. Внезапно она подумала, что номер Семьдесят Два, возможно, не умер. Она вспомнила, как однажды медсестры болтали о том, будто болота в действительности являются затопленными островами. Значит, многие мили земли порой поглощает вода.

Интересно, Семьдесят Второго все-таки утянуло в трясину или он сейчас жив и чутко прислушивается к голосам?

Утешением Лире служило присутствие нового пополнения ее коллекции, спрятанного под поясницей. Ей казалось, что от папки исходит тепло, как от сердца или от пальцев доктора О’Доннел.

«Температура тридцать семь и ноль».

Лира погрузилась в забытье: над кроватями будто проплывал аромат лимона, смешанный с запахом антисептика, словно доктор О’Доннел до сих пор была в Хэвене.

– Не тревожься, – как-то раз сказала ей доктор О’Доннел в такую же ночь, когда скандирование разрывало тишину. – Они не доберутся до тебя, – добавила она. – Они не смогут пробраться сюда.

Но О’Доннел ошибалась.

Спалось Лире плохо. Она проснулась от спазма, сдавившего ей грудь. Ощущения были точно такие, как много лет назад, когда Даже-и-не-думай сунула Лиру головой в раковину, в наказание за то, что она украла из комнаты отдыха медсестер шоколад.

Побочные эффекты. Ничего, пройдет. От лекарств сперва становится хуже и только потом – лучше. В тусклом утреннем свете, под сопение соседок, Лира закрыла глаза. На миг ей вспомнилось, как давным-давно одна суррогатная укачивала ее и пела ей колыбельные. Ее волосы приятно щекотали Лире лоб.

Лира снова открыла глаза. Нет. Суррогатные не поют. Они воют и кричат. Или плачут. Они говорят на других языках. Но не поют.

К горлу снова подступила тошнота.

Теперь она не станет рисковать и блевать в здании. Нужно найти укромное местечко подальше – на берегу, может, за баками потенциально опасной незастроенной территории, которую Хэвен огородил для порядка. В общем, там, где охранники ее не засекут.

Лира предпочла пройти внутренний двор, который часто пустовал. Пока ей ничего не угрожало: дежурящие ночью медсестры сейчас должны были готовиться к возвращению в Сидар-Ки.

Лира прошла мимо изваяния первого Бога, Ричарда Хэвена. Статуя высилась в центре двора, где пересекались четыре дорожки.

Она решила передохнуть, прислонившись к холодному мрамору пьедестала, рядом с дощечкой, на которой перечислялись труды и достижения Бога. Лира подумала, что у него – доброе лицо. Во всяком случае, таким его изобразил скульптор.

Живым она его не помнила. Ричард Хэвен умер до того, как ее сделали. Автор статуи изобразил Ричарда в коленопреклоненной позе с воздетой дланью. Наверное, предполагалось, что первый Бог призывает незримые толпы прийти и взглянуть на его творения.

Тем не менее Лире всегда казалось, что он тянет руку к облакам, к другому Богу, в которого верили медсестры. Их Бог тоже ненавидел реплик.

Лира присела возле мусорных баков, отмеченных значками «биологическая опасность», и уставилась на зеленые стрелки высокой травы. Когда она, наконец, поднялась, то почувствовала себя немного лучше, но слабость осталась. Пока Лира тащилась обратно к главному зданию, она делала передышку раз пять и заработала неодобрительный взгляд охранника, патрулирующего территорию. А ведь обычно она радовалась, что Хэвен настолько огромный – здесь были и открытые пространства, и аллеи в тени гикори и высоких пальм…

Лире очень нравились яркие мазки гелиотропов, раскиданные на клумбах, и дикая колоказия, которая пробивалась меж цементных плит. Правда, Лира не знала этих названий и думала о растениях лишь в общих терминах: цветы, деревья, корни…

Но сегодня она обессилела и хотела только одного: поскорее вернуться в кровать номер двадцать четыре.

Добравшись до нужного крыла, Лира услышала крики. Когда она приблизилась к спальне, то обомлела: она узнала голос доктора Саперштейна. Лира невольно попятилась: Бог никогда не приходил в спальни.

А затем раздался вопль Кассиопеи:

– Не трогайте их! Так нечестно!

Лира прижалась к стене.

В коридор выскочила медсестра, чуть не поскользнулась на кафельном полу, как-то странно взглянула на Лиру и помчалась в противоположную сторону. Дверь спальни была распахнута настежь.

Лира едва успела ухватить ее, пока та не захлопнулась.

Она замерла на пороге, тяжело дыша. Кассиопея ползала на четвереньках и пыталась собрать свою коллекцию ракушек, сброшенную с подоконника и изрядно пострадавшую. Все рисунки, висевшие над кроватью Кассиопеи, были сорваны, как будто по спальне пронесся ураган, от которого не пострадали вещи других реплик.

Лира сделала робкий шажок и увидела скомканные листы бумаги в руках у Бога.

– Невероятно! – ревел доктор Саперштейн.

Он орал – но вовсе не на девушек, отнюдь! – доктор Саперштейн кричал на собравшихся медсестер, среди которых была и медсестра Долли (именно она дала Кассиопее скотч, чтобы та повесила свои рисунки над кроватью).

– Надеюсь, вы осведомлены о том, что нам грозит потеря финансирования?! Вам хочется остаться безработными?! У нас есть квота, протоколы…

– Прости меня, я виновата, – выдавила медсестра Долли. – Я думала, в этом нет ничего плохого.

Бог шагнул к ней и лишь чудом не споткнулся о Кассиопею, которая скорчилась на полу и плакала. Лира хотела подойти к ней, но обнаружила, что не в силах тронуться с места.

Под ботинками Бога похрустывали раздавленные ракушки.

– Ничего плохого? – переспросил он, и медсестра Долли поспешно отвела взгляд. Теперь Бог говорил тихо, но тон его был ледяным, что до полусмерти напугало Лиру. – Я посвятил проекту всю свою профессиональную жизнь. Последние два десятилетия мы занимались краеугольными медицинскими проблемами и… – Он не договорил и поджал губы. – Итак, нам нужен результат. Хэвен – серьезный научно-исследовательский институт, а не детский сад.

Никто не произнес ни слова. Лира, затаив дыхание, слышала стук своего сердца. Бух-бух-бух. Как ритм скандирования, который доносился из Бэрел-Ки и доходил до Елового острова. «Чудовища, чудовища! Сжечь Хэвен дотла».

Бог вздохнул, снял очки и потер глаза.

– Мы выполняем важную и нужную работу, – продолжил он. – Не забывайте о нашей миссии. – Он развернулся, но внезапно замер как вкопанный. – Так будет лучше для всех.

Лира по его тону поняла, что последнее замечание относилось не к репликам.

Богу нужно было по пути к двери обойти Кассиопею. Он не удостоил ее взглядом, пнул ракушку, и та улетела прочь.

– Уберите грязь, пожалуйста, – произнес он, обращаясь в пространство перед собой.

Лира быстро юркнула в сторону, чтобы не столкнуться с ним.