Тело принцепса должно проследовать через Триумфальные ворота — считали сенаторы — перед гробом надобно пронести статую победы, доски с текстом законов, установленных им при жизни, песнь плача должны исполнять дети лучших фамилий. Предлагалось учредить историческую эпоху под названием "Век Августа" и многое другое в таком роде. Когда воображение сенаторов оскудело, Тиберий вернул себе инициативу. Он сказал, что не стоит пытаться великое возвеличивать мелочным, не следует горный пик украшать дурашливыми статуэтками. Из всех предложенных почестей Тиберий с гордой скромностью выбрал наиболее пристойные. И тут же по залу пополз шепот: "Смотрите, он завидует славе Августа и хочет принизить авторитет отца Отечества". Тиберий не слышал этого, но уловил зловонный душок сплетни, загрязнивший и без того тяжкую моральную атмосферу Курии. Лицо его омрачилось. Это не осталось незамеченным; сенаторам почудилось, будто над их головами смыкается свод Мамертинской тюрьмы. Тогда, спасая положение, Валерий Мессала вдруг предложил, чтобы ежегодно приносилась присяга на верность Тиберию. Сенаторы, как дети, открыли рты, и даже у непроницаемого Тиберия округлились глаза и отвис подбородок. Отвечая на это безмолвное недоумение, Валерий пояснил, что из всего богатого наследия Августа Тиберий является самым главным даром государству, а потому почтение к нему будет лучшим прославлением почившего титана.
Тиберий понял, что столь дурное низкопоклонство компрометирует его, провоцирует сенаторов подозревать сговор. Это было тем более неприятно, что он действительно вступил в сговор с консулами и некоторыми аристократами. Бесшабашный Мессала не принадлежал к их числу, однако по неловкости как бы выдал реальную тайну.
— Ты нас немало удивил, дорогой Мессала, — с учтивой улыбкой на надменном лице заметил Тиберий. — Поясни же нам всем, в равной степени захваченным врасплох кавалерийским наскоком твоего остроумия: ты выступил с этим предложением по моей просьбе?
Сенаторы затаили дыханье в предвкушении расправы, совсем как простолюдины в цирке, когда меч "самнита" занесен над запутавшимся в собственной сети ретиарием. Сильнее землетрясений и наводнений они страшились гнева Тиберия, но их извращенные души более всего на свете жаждали спровоцировать предполагаемого тирана на вожделенный акт кровавого преступленья.
— Увы, Цезарь, — заявил Валерий, — сколь ни досадно мне вызвать твое нерасположение, должен все равно признаться, что я выступаю исключительно по собственному разумению. Более того, и впредь я намерен высказывать только те мысли, которые продиктованы мне моею совестью и понятиями о благе народа римского и сената, чем бы мне это ни грозило.
Сенаторы застонали от разочарования. Мессала оказался победителем, хуже того, он застолбил за собою самую оригинальную разновидность лести, позволяющую пресмыкаться перед правителем в позе гордой независимости. Тиберий невольно улыбнулся и сказал:
— Ну, если ты говорил по совести, то пусть это забавное предложение и останется на твоей совести.
На том спектакль для сенаторов завершился, и они отправились в свои дворцы, чтобы крепко выпить, обильно закусить и едко поострить в кругу друзей о злонамеренности нового тирана и низкопоклонстве деградировавших аристократов. Тиберий же вышел к народу и еще долго говорил об Августе и завтрашнем мероприятии, увещевая граждан не омрачать последний земной день великого государственного мужа беспорядками, аналогичными тем, какие потрясли город при сожжении прямо на форуме трупа Гая Цезаря.
Дома Тиберий обнаружил, что уже все слуги, друзья и льстецы с усердием величают матрону Юлией Августой и что она вообще осведомлена о всех перипетиях сенатского заседания. Сам Тиберий тоже мог именоваться Августом, однако предпочел остаться Тиберием Цезарем.
Похороны Августа стали первым общественным мероприятием Тиберия в роли правителя, и он постарался организовать все должным образом. По всему городу и, конечно же, на Марсовом поле, где происходило сожжение тела, были выставлены внушительные караулы преторианцев. Такие предосторожности вызвали насмешки пожилых людей, помнивших хаос и погромы во время похорон основателя династии Цезарей. Те римляне являлись детьми республики. В них был жив дух свободы, они сознавали свои общественные права и обязанности и активно боролись за социальную самореализацию, понимая, что, только отстояв за собою гражданский статус, могут сохранить себя как личности. Предосторожности властей против подобной бурной реакции сегодняшнего населения Рима выглядели смехотворно.
Гражданский и моральный уровень новых римлян продемонстрировал сенатор преторского ранга Нумерий Аттик. Он во всеуслышанье заявил, что видел, как из грязного пламени погребального костра вырвался светлый образ Августа и величаво воспарил в небеса. Когда его, уже на форуме, попросили подтвердить свое видение, он повторил историю с вознесением духа принцепса в мир богов и поклялся, что так все и было на самом деле. Это трогательное откровение верноподданного гражданина послужило консулам поводом, чтобы еще раз собрать сенат и выставить на обсуждение вопрос об обожествлении покойника, дабы задним числом узаконить его самовольное вознесение в сонм богов. А вечером того же дня глаза Нумерия вновь горели экспрессией, но уже совсем иного рода: вольноотпущенник великолепной интриганки Августы отсчитывал ему миллион сестерциев. Так и осталось неясным, заработал он миллион предприимчивостью или же послушанием.
Благополучно предав земле прах предшественника, Тиберий, наконец-то, мог вплотную подступить к делу всей своей жизни. Однако его деятельность по захвату власти состояла в создании видимости отказа от этого захвата, сгущении тумана неопределенности и всемерного нагнетания напряженности в обществе. Поэтому на заседании сената, созванном консулами по его тайному указу, государственные проблемы вновь обходились молчанием.
Разговоры шли о почившем принцепсе. Ввиду отсутствия реального смысла обсуждения этой темы, ей придавался мистический смысл. Многомудрые сенаторы усматривали божественный промысел в том, что Август умер в тот же день года, в который пятьдесят семь лет назад впервые получил консульские фасцы. Еще более важным для государства патриархи находили другое совпадение: оказалось, что Август изволил испустить дух в том же доме, где прежде скончался его отец. Между прочим, это совпадение из века в век реализовывалось в семьях бедных римлян, и никто не обращал на это внимания.
Тут на расчувствовавшихся сенаторов и свалилось предложение консулов об обожествлении Августа и соответственно о создании посвященных ему культа и храма. Конечно же, все были за почитание нового бога, тем более что многие надеялись получить титул фламинов Августа. Следом за первым консулы пробубнили занудными голосами и второе постановление, которым Тиберий объявлялся принцепсом сената. Размягченные умы сенаторов никак не отреагировали на это заявление. Сам Тиберий тоже проявил пассивность. Теперь он почему-то не стал допытываться у докладчиков, по его ли просьбе они выступили с этим предложением.
Хитрость Тиберия состояла в том, что оспорить консульское постановление не представлялось практической возможности. Звание первого сенатора являлось только почетным титулом, не несущим в себе юридической значимости. Оно свидетельствовало лишь об авторитете данного лица. Тиберий же в настоящее время, бесспорно, имел наибольший авторитет из всех римлян как благодаря своим заслугам, так и по опыту ведения государственных дел. И, поскольку значившийся первым в сенаторском списке Август покинул мир, документ нуждался в корректировке. Внесение на первое место имени Тиберия казалось формальным, всего лишь канцелярским актом. Но на самом деле все обстояло по-иному. Учтя печальный опыт тщеславного Гая Цезаря, Август в свое время отказался от формальных атрибутов монархии и добился единовластия в рамках республиканских форм правления путем изменения содержания ряда магистратур и почетных титулов. Именно свой авторитет он сделал главным нравственным обоснованием власти, а право первого сенатора предлагать и рекомендовать превратил в мягкий диктат. В свете этой трансформации звания принцепса сегодняшнее постановление консулов можно было рассматривать как возведение Тиберия на царский престол. Однако лицемерие форм, в которые был облечен сей факт, позволило примириться с ним всех присутствующих.
