— Зло заключено во мне самой. Судьба изначально задумала меня как источник несчастий для всех близких. Смотри сам: мой отец — Марк Антоний, а дядя — Август, я совмещаю в себе несовместимое, в моих жилах течет не кровь, а яд противоречия. Мое рожденье — итог лицемерной политической сделки. На какую же я могла рассчитывать жизнь? Меня одинаково ненавидели и отец, и дядя, для каждого из которых я была вражеским плодом. Я принесла несчастье любимому мужчине — Друзу, любимому сыну — Германику. Внутренний разлад, заложенный в меня природой, в открытую проявился в уродстве Клавдия. За тем он и жив, чтобы быть мне наказанием и свидетельствовать перед всеми об изначальном изъяне в моей душе. И этот еще долго будет жить, а вот Германик…

Тиберий предпочел бы промолчать и теперь, но почувствовал, что надо оказать помощь женщине. Не в его силах было отвлечь ее от горя, но он мог хотя бы избавить ее от необходимости говорить, взяв инициативу на себя.

— Я был справедлив к нему, — начал он. — Ты же видела, Антония, что я оказывал ему почет на столько же больший, чем Друзу, на сколько он превзошел делами моего… то есть младшего сына. И поручения я ему давал наиважнейшие, чтобы он мог отличиться.

— Я тебе верю, — повторила Антония спасительную формулу.

Тиберий ушел от невестки просветленным и, будучи успокоенным, начал обдумывать новую политическую обстановку, сложившуюся со смертью главного наследника и потенциального конкурента, как любой наследник. Он со стыдом признавался себе, что чисто практически ситуация для него значительно упростилась, и старался побороть в себе невольную радость. "Впрочем, мне особой разницы нет: Германик или Друз. Для меня важнее, что все эти события дискредитировали Гнея Пизона, — подвел он итог своим размышлениям. — Но как судьба благоволит моему Друзу!"

Впервые за несколько последних дней Тиберий уснул спокойно, без терзаний. Но вдруг среди ночи его разбудил громкий клич торжествующего народа: "Жив, здоров, спасен Германик: Рим спасен и мир спасен!"

"Что это? Как такое может быть? — вопрошал себя потрясенный Тиберий. — Не иначе как боги наказали меня за неблаговидные мысли. Но в таком случае боги — не природные силы, не духи различных стихий, а такие же существа, как и мы, люди, со своими страстями, ненавистью, завистью, злорадством и, между прочим, чувством юмора! Совсем, как в мифах наивных греков! Нет, не может быть! Но ведь есть?!"

Тиберий вышел на веранду дворца и увидел факельное шествие у подножия Палатина, двигавшееся вдоль Священной улицы. А далее весь форум был запружен толпами ликующих граждан.

"Жив, здоров, спасен Германик: Рим спасен и мир спасен!" — гремел жизнерадостный хор в центре огромного города, а окраины отзывались: "И мир спасен!"

Оказалось, что именно в тот день в Риме распространилась ложная весть о выздоровлении Германика. Лишь к следующему вечеру удалось разобраться в ситуации и выявить ошибку. За это время едва не произошла революция, лишь отсутствие лидера уберегло принцепса от расправы. Однако некоторые группы агрессивных граждан забросали дом Тиберия и других аристократов камнями, а кого-то из нобилей даже побили, застав на улице.

Этот драматичный день изменил оценку Тиберия в отношении про-изошедших сдвигов в римском обществе. "Германик не был мне сопер-ником живой, но стал таковым мертвый, — сделал он неутешительный вывод. — Иногда мертвые сильнее живых, их легче обожествлять".

Вторично похоронив Германика в своих душах, народ был безутешен и скорбел даже после истечения срока траура. Уныние, как эпидемия, поразило огромное государство и почти парализовало его жизнедеятельность. Стараясь реанимировать поникшее духом общество, Тиберий активизировал работу сената и добился нескольких постановлений по очищению нравов.

Много шума наделал процесс по делу распутницы Вистилии. Она была дочерью претора, то есть принадлежала довольно знатному роду. Когда эдилы застукали ее в самый сладкий момент горького нравственного заблуждения и налицо были все орудия преступления, она прилюдно опустошила кошелек любовника и объявила себя проституткой. Эдилы испытали моральное удовлетворение и удалились, предоставив разудалой красотке возможность завершить начатое и благодаря отсутствию морали получить то, что находилось за ее гранью.

Испокон веков страшнейшей бедой у римлян считалось бесчестие. Поэтому предельным наказанием для падшей женщины являлось признание в своем позоре. Теперь же нравы изменились, а обычаи и законы не успевали отслеживать их деградацию. В возникший зазор между жизнью и законом проникла хитрость. И те женщины, которые были проститутками в душе, легко объявляли властям и народу о своем низком статусе, позволявшем собирать высокий доход, и таким образом уходили от ответственности.

Тиберия более всего возмущала именно такая, ползучая хитрость. Поэтому он вознамерился перекрыть пороку прямой доступ к прелестям знатных римлянок. С этой целью он превратил процесс в отношении Вистилии в дело государственной важности.

Если по-старинке считалось, что с проститутки спроса нет, то очень строго спрашивалось с ее мужа. Римские законы закрепляли за мужьями обязанность блюсти честь жен, а тех, кто не справлялся с этой задачей, обвиняли в сводничестве. У мужа Вистилии потребовали объяснений, почему он сам не подал в суд на жену за попрание супружеского долга. Тот со змеиным хладнокровием, позволившим ему в дальнейшем достичь преклонного возраста, напомнил, что установленным порядком обманутым мужьям предоставляется шестьдесят дней на обдумывание своей несчастной судьбы. Поскольку в его случае минуло только пятьдесят девять или вовсе пятьдесят восемь дней, он якобы еще не оценил степень измены жены, не решил, в достаточной ли степени она проститутка. После долгих прений сенат постановил невозмутимого мужа оставить в покое, а Вистилию выслать из Рима. Но главным итогом этого дела стал указ, запрещавший промышлять телом тем женщинам, чьи деды, отцы или мужья принадлежали сословию всадников. Охранение чести женщин сенаторских семей имелось в виду как само собою разумеющееся.

Следующим государственным актом принцепс ввел дотацию на хлеб из средств своей, императорской казны. Цены для народа, естественно, снизились, но плебс, страдая по утраченной полити-ческой мечте, потерял аппетит. Правда, усердствующие подхалимы инициировали волну восхвалений правителя и вновь попытались объявить его отцом Отечества. Но Тиберий опять отказался.

Тогда же принцепсу пришло письмо из Германии от вождя племени хаттов. Тиберий велел зачитать его в сенате. После изгнания Маробода, междоусобица в Германии лишь усилилась. Арминий яростно боролся за власть. По-видимому, он намеревался создать единое Германское царство, что, конечно же, было крайне опасным для Рима. И вот теперь один из его конкурентов предлагал Тиберию услугу: он обещал отравить обидчика римлян, если ему передадут хороший яд. Едва только письмо было оглашено в курии, Тиберий поспешно взялся его прокомментировать. Он опасался, как бы кто-нибудь из сенаторов не запятнал себя дурною речью.

— Уже не только мы сами, но и наши соседи стали забывать, что мы — римляне, — сказал он. — Напомним же им об этом, чтобы впредь никто не смел унижать нас предложением предательства.

После такого начала обсуждение оказалось недолгим. Сенаторы с негодованием отвергли гнусную услугу, как не раз делали в подобных случаях их предки.

Гордый ответ римлян не намного продлил жизнь Арминия. Он на собственном опыте убедился, что создавать гораздо сложнее, чем разрушать. Германские племена не хотели терять свою автономность, и претендент на царство встретил ожесточенное сопротивление. Война шла с переменным успехом, битвы сменялись интригами, в результате одной из которых Арминий погиб. Римляне, будучи единственным народом, способным ценить доблесть своих врагов, запечатлели его в истории как героя, освободителя Германии.

Однако Тиберию не удалось отвлечь внимание народа от его страданий. Что бы ни сделал принцепс, массы все встречали неодобрительным гулом. Сограждане не могли простить Тиберию двух вещей: смерти Германика и того факта, что сам он все еще жив. В общем, по мнению римлян, Тиберий был "плохим римским парнем" и исправлению эта ситуация не подлежала. Зато боги, кажется, не имели к принцепсу особых претензий и сделали ему превосходный подарок. Ливилла, жена Друза, родила двойню, причем оба ребенка были мальчиками.