Подумав некоторое время, принцепс приказал разыскать и допросить Апикату.

Отвергнутая жена префекта пребывала в забвении и нищете, поэтому выразила готовность количеством свидетельских показаний даже превысить число фактов, хотя преступления Сеяна и не нуждались в приукрашивании. Она охотно подтвердила, что ее муж заинтересовался Ливиллой только в стремлении погубить Друза. Но, поскольку такая версия льстила ее женскому самолюбию, этим не удовольствовались и потребовали от нее конкретных доказательств. Тогда она сказала, что обо всем хорошо осведомлен бывший врач Ливиллы Эвдем.

Разыскали и Эвдема. Под пыткой грек сознался, что помогал Сеяну и Ливилле следить за Друзом, но, когда зашла речь о покушении на его жизнь, он отказался участвовать в преступлении и при первой возможности бежал. Как на возможного отравителя, он указал на слугу Ливиллы — евнуха Лигда.

Лигд все еще являлся рабом Ливиллы, поэтому напрямую допрашивать его не рискнули, чтобы не вспугнуть врага. Евнуха оставили в качестве тайного оружия для суда.

У Тиберия уже почти не осталось сомнений в том, что его сына убила жена по наущению того, кого сам он, Тиберий, считал лучшим другом. Теперь все прежние разоблачения показались ему детской игрой. "О бедный мой Друз! — вновь и вновь восклицал он. — А ведь ты все знал или догадывался!" Тиберию вспомнились жалобы сына на наглость и властолюбие Сеяна. Правда, он высказывал свои обиды не отцу, а другим людям, но принцепсу об этом сообщали.

"Ведь он даже подрался с Сеяном и, говорят, хорошо ему вмазал! О боги, как я был слеп! Если бы вернуть то время! — стонал Тиберий. — А этот подлец возлагал вину на моего мальчика! Он подкинул мне мысль, будто Друза сгубила невоздержанность, и я поверил… Где были мои глаза, рассудок, сердце? Я бы сейчас же вспорол себе брюхо острейшим кинжалом, если бы только не ненавидел Сеяна еще больше, чем самого себя!"

Он в который раз чувствовал, как на него надвигается безумие, и слов-но спасительную молитву твердил: "Я должен выжить, чтобы победить!"

"Но, когда я добьюсь победы, муравья в живых не оставлю на этой проклятой земле! Тибр станет солонее моря от крови!" — рычал Тиберий, снова впадая в бешенство. Выкричав избыток злобы, которая уже не вмещалась в нем, он опять предавался мучительному анализу происшедшего в последние годы за его спиною.

"Выходит, этот зверь всегда скалил на меня клыки, он никогда не был моим другом, — рассуждал Тиберий. — О притворство! А женщины еще подлее. Ливилла и Юлия спорят за любовь убийцы мужа одной из них и отца другой! "О времена! О нравы!" — мудрый Цицерон, ты напрасно гневался на свой век. Чтобы ты сказал сейчас, столкнувшись лицом к лицу с Сеяном, как сталкиваюсь с ним я! Смог бы ты, как я, улыбаться ему? Сумели бы твои красноречивейшие уста произнести хвалу этому негодяю? А я превозношу его до небес. И разве не лопнули бы твои глаза от боли, если бы они схлестнулись взглядом с его волчьими глазами? А я смотрю в них каждый день, и каждый день пожимаю руку, подмешавшую яд в чашу моего единственного сына".

Вдруг Тиберий замер от нового ошеломляющего прозрения. Он протяжно застонал, но тут же замолк и испуганно посмотрел на стены, которые могли скрывать ходы для подслушивания. Ему было известно, как префект умеет организовать слежку. Увы, даже в тиши своего кабинета Тиберий не мог позволить себе расслабиться и дать выход тоске.

"Именно тогда, когда, как теперь выяснилось, Ливилла блудила с солдафоном из Вольсиний, и родились мои внуки-близнецы, — шептал он, вытаращив сумасшедшие глаза. — Значит, они вовсе не мои внуки, а отродье Сеяна! Счастлив тот из них, кто умер вскоре после рождения, а вот второй… О боги, Тиберий Гемелл, который был мне последней отрадой в этом гнусном мире, есть отброс, плевок чресл проклятого Сеяна!"

На какое-то время мозг Тиберия окутался непроницаемым мраком. Но это еще не было визитом смерти, и вскоре он вернулся к размышлениям.

"Значит, преемником власти должен стать сын Германика, — сделал вывод принцепс, — так подстроила его сестричка своим нечестивым поведением. Скорее всего, это будет Гай. Но ведь Гай теперь в Риме, и Сеян, конечно, уже раскинул против него сети заговора. Со дня на день шустрого Калигулу тоже обвинят в разврате и покушении на трон".

Тиберий безотлагательно заготовил письмо к Антонии с предупреждением о грозящей Гаю опасности. Предложив некоторые меры по ограждению юноши от интриг врагов, он написал, чтобы в начале следующего года, когда Сеян отбудет в столицу для исполнения консулата, Антония прислала Гая на Капреи. "Я сам стану защищать и воспитывать Гая, нашу последнюю надежду на продолжение династии" — закончил он.

Другим доверенным лицам принцепс дал указание организовать слежку за Друзом и Агриппиной. Он намеревался примириться с ними и хотел знать, каковы они сейчас, способны ли сотрудничать с ним. Приставленные к заключенным надзиратели должны были фиксировать все их поступки и записывать все слова, произнесенные наяву или во сне, в здравом рассудке или в гневе.

К тому времени план Тиберия в основном сложился. Но почти каждый последующий день поступала новая информация о заговоре, которая требовала внесения каких-то изменений в разработанную ранее стратегию. Почти каждый день он узнавал что-то плохое о людях, и его представление о порочности окружающего мира ширилось, превосходя масштаб мышления. Тиберий чувствовал, что, познав такое, он уже не способен оставаться человеком. "Сеяну не нужно было готовить покушение и покупать войска, — думал Тиберий, — он мог просто рассказать о себе, и этого вполне хватило бы, чтобы убить меня. Но ведь Ливилла еще гаже! А какая пакость — внучка Юлия! А льстивые сенаторы, всегда держащие камень за пазухой! Но еще омерзительнее толстобрюхие вольноотпущенники, предающие все и всех в исступленном служении своему единственному господину — богатству! Однако они с их золотом важнее всех в этой жизни. Наши предки построили государство на доблести и преуспели, а мы в его основание подложили деньги, и теперь наблюдаем, как рушится Отечество и мы гибнем вместе с ним. Золото убило нас изнутри. Так пусть же взорвется Везувий, пусть разверзнутся болота под Римом, и стихия поглотит порок вместе с его носителями! Я сам чувствую, как я гадок, но остальные еще хуже. Нам нет спасения!"

Чуть ли не каждую ночь Тиберия мучили подобные мысли, и он терял волю к борьбе. Но днем его оскорбленному взору представал Сеян, здоровый, энергичный, самоуверенный, исподволь бросающий на него торжествующие взгляды, и это пробуждало победный римский дух принцепса. В такие моменты ему казалось, будто все герои минувших эпох явились к нему, чтобы встать под его знамена и незримой силой чистых душ обрушиться на врага, замыслившего погубить Отечество.

В довершение общей картины под конец года принцепс получил отчеты о поведении Агриппины и Друза. И мать, и сын люто ненавидели Тиберия, за глаза осыпали его проклятьями и молили богов жестоко покарать палача их семьи. При этом Друз еще поносил покойного брата и честил мать, полагая, что из-за них лишился надежд на трон. Не зная о слежке со стороны стражников, он вслух сожалел, что не погубил Нерона раньше, так как, по его мнению, тот своим недостойным поведением дал повод врагам для травли всей семьи.

"Эти люди потеряны для меня, — сделал вывод Тиберий, ознакомившись с представленными материалами, и утер пот, который прошиб его от страха пред силой ненависти опальных родственников. — И все-таки пусть Макрон держит Друза наготове. Если я не сумею сразу справиться с префектом и восстанут войска, то отправлю его к легионам. Уж лучше мне принять справедливую кару от этого змееныша Агриппины, чем своею смертью принести торжество проклятому Сеяну!"

Наступил новый, семнадцатыйгод принципата Тиберия. Сославшись на проблемы со здоровьем, принцепс обратился к сенаторам с просьбой позволить ему принять консульский империй заочно, и получил их соизволение. А полный честолюбивых планов Сеян отбыл в столицу, чтобы взять фасцы на форуме.