— Хорошо, от колена и ниже. Сначала левую. Она сильнее болит. Штаны я снимать не буду, делай так.

Аня встала на колени и делала массаж. Нормально, как для непрофессионала. Попадала в точки, прошлась по каналам. Старалась. Через пару минут попустило, боль уменьшилась, через пять минут почти прошла. Рохлин левой рукой потянулся к бокалу, что стоял на краю стола. Нужно было допить третий бокальчик, там уже мало оставалось. Равномерно жужжал телевизор, рассказывая о панике на валютном рынке. Видимо, Аня увидела тень, приподняла голову. В результате она оказалась на пути движения руки Рохлина. Пальцы воткнулись в волосы женщины. Рохлин растерялся. Вытаскивать и извиняться не хотелось. Аня наивно поняла движение по-своему: взяла его вторую руку и потерла ладошку своей щекой, как бы давая понять своё отношение. Но не делала больше ничего, справедливо считая, что это его решение, что ОН должен начать активные действия. Взгляд упал чуть ниже. Аня носила достаточно строгую блузу, но её пятый размер бюста скрыть было трудно, декольте получалось неплохое. Одновременно прошла боль в ногах, в голове появилось лёгкое головокружение, кураж, а в штанах началась активность.

Утром Анна проснулась первая. Попробовала вылезти из-под тяжёлой мужской руки, но Рохлин тоже проснулся, не отпустил.

— Куда мы собрались? У меня есть на утро свои планы.

Смелая рука однозначно дала понять, какова суть этих планов.

— Мой царь зверей, я не возражаю. Однако… Наш любимый женский вопрос: что дальше? Какие твои дальнейшие планы?

— Честно? Я не знаю, Ань. Мне с тобой хорошо.

Рохлин не лукавил. Характер был у женщины чудесный. С ней было просто и легко. Она слегка подтрунивала над миром, собой, Рохлиным. И это — не смотря на далеко не идеальную личную жизнь. Так что… Были, были у Льва Яковлевича мысли по их дальнейшей совместной судьбе. Но они были ещё нечёткие.

— Дай мне время? Я подумаю. Ещё не решил.

— Лёва, кошечка моя, тебе нужно пройти курс в Центре Гаряева. Ты был в зоне. Наверняка, нахватался лишних рентген. Если не пройдёшь — без резинки тебя к себе больше не пущу. Если судьба родить — то пусть будет здоровый ребёнок.

— А этой ночью? Голову потеряла? Принцип не соблюдала, однако.

— Господи, какой принцип? У голодной, истосковавшейся по мужской ласке и крепкому плечу, женщины? У меня вчера живот характерно болел — сегодня-завтра пойдут месячные. Я не могу сейчас «залететь».

— Как экскурсия?

— Многогранно. Ещё не решил, что буду делать. Много нового, интересного, неожиданного.

— Ладно, как ты говорил: «Народ решит». Дуй к себе в Россию, советуйся с командой. По этому поводу скажу: договоримся. Пусть не переживают за место во власти. Работы хватит на всех.

— Принято.

— Последнее. Личное. Камеры наблюдения зафиксировали позавчера и вчера половые отношения не состоящих в браке людей.

— У вас и такое пишут?!

— У нас пишут всё. Ты на красный свет в Мухосранске не перейдёшь незамеченным. Твоя карточка гражданина Светлой Руси была временная, поэтому мер не принимаю. Скажем так, прощаю на первый раз.

— Ну-у спасибо.

— Говори «благодарю». Дальше. Давно нужно было рассказать, но не с руки было. Обычно я людям их будущее не рассказываю. Для тебя сделаю исключение. Ты был убит. 1 % — марсианами. 9 % — твоей женой, которую ты бьёшь.

— Понимаешь, Александр, я перед ней виноват. Меня отправили служить в Туркестан, там Игорь, наш сын, заболел менингитом. Органическое поражение мозга. Мы с ним мучаемся всю жизнь. Тамаре очень трудно. Она лечится так, стресс снимает: пьёт. Иногда — слишком много, до свинского состояния. Иногда я бываю груб, несдержан.

— Скромничаете, государь. Она сидит на «колёсах» глотает их горстями, а водочкой запивает. Свиней в таком состоянии нужно поискать. А что ты виноват, тут ты прав. Это ты настоял на лечении парня, даже когда тебе врачи популярно объяснили: что такое органическое поражение, что это не лечится, что это его состояние придурка — на всю жизнь.

— Чего ты лезешь в мою личную жизнь?!!

— Имею право. Если мы воссоединим народы, то ты сменишь Ларису Юревич. Мне надоели её декреты. Третий раз уходит по-беременности. А у первого министра не может быть личной жизни. В моём государстве. Нашем будущем. Сиди, слушай, не ори. Больше тебе никто этого не расскажет. Фэрштейн?

— Принял, постараюсь держать себя в руках.

— Итак, ты принял решение: не захотел отдавать неполноценного ребёнка в приют. Однако, у тебя — служба! Она забирает львиную долю времени. Сыном занимался не ты. Им занималась твоя бедная Тамара. Нельзя сказать, что она слабачка. Пить и глотать таблетки она начала не сразу, а через пять лет после начала пытки под названием «сын». Она много раз тебя просила: отдать Игоря в приют. Ты гордо отказывал. Если бы я к тебе не приставил негласную охрану — ты давно был бы убит.

— То есть, в той реальности, за то, что я бил Тамару, она меня убила? Или была сильно не в себе?

— 9 %, что это сделала она. 90 % — что это сделал твой сын. Уже бы четыре года как. Ты опоздал на его день рождения, он взял твой наградной пистолет и шмальнул тебе в висок, когда ты спал. Разумеется, охрана была не готова к такому обороту. Тома стёрла отпечатки с пистолета, потом взяла вину на себя. Следаки — мудаки, смыв с рук не сделали никому, одежду не изъяли на экспертизу.

— Она села?

— Я не помню, в первой жизни я не обратил на твою судьбу такого внимания. Я тогда политикой сильно не интересовался, дурак. Разве все новости упомнишь? Потом, случайно, статью в жёлтой прессе прочёл. Она рисовала тебя, как надёжу и опору, убитого Ельциным. Как вождь сопротивления либералам и врагам, ты меня устроил. Тогда я и сделал на тебя ставку. В статейке было только про твою семью. Дело тёмное. Если бы не мои волховские способности, то я бы правду не узнал. Я зашёл в Правь, проследил линии судеб…

— В этой реальности?

— Конечно! В той я был дурак дураком, а не волхв. Короче, мне надоел этот нарыв. Твои семейные проблемы делают тебя слабым звеном цепи. Ставки слишком высоки, чтобы я мог это позволить.

— Что предлагаешь?

— Игоря — в приют, жену — на лечение. Идеально, учитывая ваши отношения за последние надцать лет — развестись. Старшая дочь у вас давно замужем, хорошая девочка. Тебе нужно будет жениться заново. Лучше — на трёх.

— Так сразу!? Пятилетку — в два года?

— Можно постепенно. Не в том суть. Нужно будет соблюдать коны. Всей твоей команде, не только тебе. На Аниной кандидатуре, кстати, я не настаиваю. Можешь найти помоложе, покрасивей. Дело твоё. Она мне и тут хороша, в приёмной.

— А сам ты коны соблюдаешь? У тебя только пять детей. Это мало для такой должности. Сорок лет скоро, а ты не берёшь вторую жену. Почему?

— Я неподвластен рейтинговой системе. Я — исключение. Как ноль в математике. На него нельзя делить. У меня есть свои личные проблемы, связанные с историей появления тут. Часть этой истории ты знаешь. Добавлю сейчас только то, что касается твоего вопроса. Я не имею чувств. Почти. Последнее время стали пробиваться мелкие симптомы. Редко и слабо. Короче, мне нет смысла брать жену: это не усилит мою привязку к миру, народу, не улучшит мои решения. А лишнюю бабу мучить, живя с ней без любви, чувств, даже без страсти? Не вижу смысла. Так что, Лёва, это скорее моя боль, чем поблажка.

— Оказывается, у нас больше общего, чем я думал, государь Светлой Руси.

Итоговая цифра: 70 %. Честная. Заявлено было официально: 87,76 %. Так — убедительнее. Мы долго обсуждали: почему так вышло. Мнения были разные: Галина, как дипломированный психолог, утверждала, что действительно, наши откровенные передачи народ воспринял как лукавство, нежелание делиться богатством. Когда большая часть бытовых товаров, которыми пользуешься, сделана в соседней стране, роботами, поневоле заподозришь райскую жизнь на Руси. Выходит, Рохлин был больше прав. Впрочем, чистый эксперимент поставить уже не выйдет: вышло, как вышло. Теперь нужно думать: в какой форме воссоединяться.