— Нет, что вы, Валентин Андреевич, Очень интересно. Я понимаю. Но, после Ельцина, мне некуда было девать этих лишних людей. Вернуть на заводы? Станки порезаны на металл, цеха переоборудованы под склады памперсов и кока- колы. А что было дальше? В той драке?

— В той драке… Вырубил всех. Не сразу. Шрам на плече остался от них. Взял за голову Ваню, а глаза уже дымкой подёрнулись. Я такие глаза несколько раз видел. Войну я видел… Да… Мы в Сталино, сейчас Донецк, жили. Хотел взять нож и добить чеченцев. Девушки отговорили. Утащили. Сказали, что не только меня, но и их найдут и порежут. Кровная месть. Тогда — казалось дикостью. А победили это, когда сами ввели коны, рода, ту же самую кровную месть. Вы знаете, многие осуждали жестокость Александра. Но — не я. Не я. Да.

Пришёл Пивовар, с Билялетдиновым, говорили о каких-то вагонах, о ресторане.

— Что за ресторан? Разве сейчас до этого?

— Разрешите доложить, Лев Яковлевич. Мы в ресторане «Привокзальный» организовали горячее питание для эвакуируемых. По совету Валентина Андреевича.

— А кто там варит? Штатный шеф-повар ресторана?

— Нет, конечно. Где его сыскать? Нэпманы, иоп их мать! На легковушки, ноги в руки — в Дзержинске уже давно. Или ещё дальше. Простые бабы, из числа беженок, дверь выломали, продуктов из ближайшего гастронома привезли. Без денег, конечно. Взяли, да и всё. Готовят.

Рохлину стало любопытно. Полезно увидеть всё своими глазами, чтобы иметь представление. Есть такая чуйка, что это не последний разрушенный город, не последняя ликвидация последствий. Его министр обороны сейчас сидит в центре управления РВСН и держит руку на большой красной кнопке. Но Рохлин доверял мнению Корибута: пока — всё. Больше атак не будет. В ближайшем будущем. А далеко заглядывать не получается. Живём, как на вулкане.

На вокзале был организован лагерь. Автобусы привозили людей, кормили в бывшем ресторане «Привокзальный». В тамбуре Рохлина обмели веником и пропылесосили, на всякий случай. Заставили тщательно помакать обувь в корыте, вытереть ноги тряпкой. Затем пропустили вовнутрь. Этот импровизированный пункт санобработки вряд ли снимал все проблемы, но вызывало уважение само его наличие. Люди делали, что могли. Такие маленькие меры, в количестве, помогали подавить панику. Пожалуй, даже сама по себе еда, не была столь важна. Люди могли потерпеть. Большой разницы нет, где ждать поезда: в зале ожидания или здесь. Однако, важен процесс. Очередь, подготовка, переход, еда, обратный переход — отвлекают от мыслей и показывают работу власти. Человек в ЗК громко сказал, с усилением звука, надо полагать: «Группа 25, заканчиваем, пять минут осталось. У вас посадка через полчаса.» Люди бодрее застучали ложками. Они сидели в ЗК, но с откинутыми за спину капюшонами. Есть сквозь маску не выходит. Видимо, район вокзала не пострадал, в зале было тепло, батареи делали своё доброе дело. У многих людей на лбу выступила испарина: никто не раздевался, еда была горячая.

— Офицер, а почему на столах — выпивка?

— Нас так учили, тащ генерал. Давно. Действия при чрезвычайных ситуациях. Раздел такой был. Снять стресс. Мы разрешили только зрелым мужам и по пятьдесят грамм, символически. Прикажете отменить?

— Думаю, не нужно. Пусть будет, как учили. Тут вы командуете?

— Нет, старший группы — ваш, российский капитан. Семенцов. Он ушёл за продуктами в магазин. Мне несколько не с руки. Могут непонятки быть. Мы больше консультантами… А ваши… Он на пятом канале, если нужно — вызову. Связь, впрочем, паршивая.

— Не нужно. Лучше скажите: зачем это всё нужно? Кормёжка. Неужели люди не могут потерпеть? Их же в поезд посадят, довезут до ближайшего, Дзержинска, например. Там накормят. В вагоне-ресторане можно кормить.

— Тут только те, кто не взял еду из дому. По желанию. Кто не изъявил — силой не тащили сюда. Мало набирается. Процентов 10, не больше.

Диктатор прошёл на кухню. Там сновали в белых халатах пожилые женщины. Киношного антуража не наблюдалось. Кухню для гурманов превратили в место для производства еды. Не было у посетителей сейчас времени праздно ждать, вести беседу ни о чём полчаса, пока им приготовят папайю в кокосовом масле с языком игуанодона по-докембрийски. Масспит, в полный рост. Голая целесообразность. Нужна скорость, килограммы, пуды очищенных овощей, декалитры компота.

— Кто тут главный?

— Наверно, я. На кухне. А вообще — в зале капитан есть, Владик. А ты кто будешь, добрый молодец?

Рохлин опешил: его так не называли никогда. Впрочем, женщина подслеповато щурилась. Не может же так быть, что его не узнают? Маска достаточно прозрачна. По телевизору России его, Диктатора, показывают часто.

— Диктатор.

— Вот те й раз! Лев Яковлевич? Наш Диктатор? Простите, плохо вижу, не признала. Девочки! К нам Рохлин пришёл!

«Девочкам» было от 40 до 70, но это нормально. Ненормально было то, что женщина была без респиратора, со снятой маской ЗК. Поверх ЗК был одет белый халат. Это выглядело слегка забавно.

— А почему вы сняли маску? Пыль может быть, хоть и мало.

— А пробовать блюда — как? Я не могу кормить людей недосоленным борщом. Так, товарищ Диктатор, идите, руководите в штаб. Что-то большое делайте, важное. Тут — мы сами как-нибудь.

Рохлин не комплексовал. Сказывался характер. Но повод — был. Везде он был лишний. Куда не пойдёт — везде лишний. «Все шестерёнки крутятся сами. Достаточно правильно. Везде приходится натыкаться на светлорусских «братьев». И «сестёр». С другой стороны, Корибут с командой явно готовились к такому развитию событий. Всё что нужно — есть, люди обучены, подготовлены. Что бы мы делали без них? Ну, «подставили» бы пожарников, заставили проводить «деактивацию». Не-а. Даже это не делали бы. Летом, весной — может быть. Сейчас на улице — минус двадцать. Вода замёрзнет. «Кукареку» кричали бы. Ладно, буду зрителем. Ума надо набираться.»

Внутри вокзала происходило вавилонское столпотворение. Так думалось Рохлину. Он не знал, что там, в Вавилоне, за столп творили, много ли было людей, но внутрь вокзала он даже заходить не стал. На входе, его, российские солдаты, совершали примитивные деактивационные процедуры, которые уже он видел в «Привокзальном». Рохлин вышел на перрон по обводной лестнице. Его патруль узнал, померил радиометром самого Диктатора, его охранников, только потом пропустил.

В здании большинство окон было зашито фанерой. Но часть, как правило, маленькие секции, блестели стеклом. Новым, чистым. Это показалось логичным: взрывов больше не будет, а свет внутри желателен. Заходить в заполненный людьми зал ожидания Рохлину не захотелось. Гам, детский плач, грустный вид людей не располагали к любопытству.

На первом пути стоял пассажирский состав. В него входили люди. Опять же, через веник, воду. Солдатик, нет, боец принёс свежее ведро, из которого шёл пар. Значит, горячая. Из корыта вылил прежнюю, обстучал ото льда, налил из ведра. В это время другой боец водил радиометром на ручке со всех сторон от пёстро одетой тётки. Что-то ему не нравилось. Диктатор подходил всё ближе, а события набирали обороты. Боец что-то сказал офицеру, тот подбежал от соседнего вагона.

— Что случилось?

— Карман в пальто фонит. Сильно фонит. Пальто снимать не хочет.

— Гражданка, не задерживайте движение, снимайте пальто. Или выкладывайте вещи из кармана.

— Ой!! Спасите!! Люди добрые!!

С этими словами баба полезла в вагон. Попыталась. Бойцы, что стояли по обеим сторонам двери, её схватили за руки, с трудом, но оторвали от поручней и вытолкнули в сторону. Офицер Светлой Руси достал пистолет, взвёл курок, и грозно сказал: «Доставай сама, а то, по закону военного времени…» Тётка «сдулась», покорно вывернула карман, прямо на плитку перрона посыпались колечки, серьги, ещё какая-то золотая мелочь.

— Сычёв, проверь.

— Ага, оно самое. Звенит, хорошо так. На пятнадцать единиц.

— Дура! Ты хоть понимаешь, что делала? Мародёрство я тебе доказывать не буду, но у меня на сей счёт есть чёткая инструкция.