— А за что отвечать? Что выслеживать?

— Следить, чтоб врагам информацию не «слила», чтоб Тюрина обхаживала хорошо, чтоб детей их правильно воспитывала.

— Каких детей?

— Не перебивай. Будут. Отвечать будешь своей жизнью и жизнью своих детей.

— Каких детей?

— Твоих детей от Литвина. В отличие от этого существа, ты своих детей будешь любить. Иди к остальным.

— А ты… Контрольные вопросы. Когда почувствовала необходимость войти в доверие к Тюрину?

— После того, как Лиза рассказала о своём Олеге, и вызвала его за свой счёт. Тогда и почувствовала: рядом с Олегом есть и мой суженый.

— Суженый, говоришь? Хм. Как ты вообще, в зону попала? С твоими способностями?

— Сама не знаю. Даже лотерею никогда не покупала: мне Бог сразу говорил: «Нельзя». Хотя номера выигрыша могла видеть…

— Не Бог, но это не важно. Дальше.

— А в тот раз прямо под локоть толкал: «Возьми за ремонт в два раза больше! Найми этого ханурика! Не лезь в его дела! Будет огромная удача». А когда мальчик погиб, на зону «загремела» — решила, что мой дар испортился. Или что Бог на меня за что-то гневается. Впрочем, между смертью мальчика и посадкой, успела сходить в церковь.

— Ну и?

— Никак. Ровно, как в чистом поле. Моему Богу церковь была безразлична. Вы считаете, что меня на путь направлял Дьявол?

— Нет, всё сложнее. Потом. Может быть. Пошли.

— Что ж, товарищи зэки, вы получаете второй шанс. Так сложилось, что вы все приняли некоторое участие в создании одной замечательной штуки, которую изобрёл Тюрин Иван Игоревич. Я так расчувствовался, что решил вас всех наградить по-царски. Но есть некоторые условия. Полковник, по остальным, по непричастным членам бригады, примите свои решения. Назначьте значительные поощрения, объявите благодарность за хорошую работу, но не выпускайте ещё с полгода никого. Теперь к вам, братцы кролики. Вы имеете возможность выйти отсюда. Не совсем на свободу, но всё же. Иван Чернов, за спасение своего товарища, Тюрина, ты освобождаешься от штрафных очков. Полностью. Получи одежду на складе и свободен.

— Я не хочу.

— Что: не хочешь?

— Без Тони.

— А что тебе до неё? Она — русская зэчка, ты — американский шпион, сам сказал. Вали отсюда.

— Не прогоняйте, — сказал Чёрный, бухнувшись коленями в пыль и гравий дорожки.

— Что за театральность? Ладно, допустим, я тебе её отдам, допустим, она согласится следовать за тобой в огонь и воду. Что будешь делать?

— Я хотел бы остаться. У вас, в СССР.

— Мотивы? Почему я тебе должен верить? Вдруг, ты вспомнишь в один день, что ты — американец, начнёшь критиковать шапки-ушанки и требовать «Кока-колу»?

— Я — русский. Тут даже в зоне себя больше человеком чувствую. А там… Куском гамбургера, который только что отымели. Там на каждом углу кричат о свободе, но, на самом деле, её нет ни в чём, кроме разврата. Только на ферме было хорошо. Но ферму хотел забрать банк за долги. Когда я привёз свой аванс, шестьдесят тысяч долларов, этого хватило для погашения долгов, но, боюсь, с тех пор уже дела могли пойти плохо. Даже если мы с Тоней приедем в Америку, может так статься — моей фермы уже нет. А больше там нигде я не вижу своего места. Я бы хотел остаться у вас.

— Вставай с колен. За что денег дали?

— Вас должен был убить. Три с половиной года назад.

— А-а… То-то мы удивлялись: цифра не круглая, 107 трупов. Не хочешь попробовать отработать деньги? Вот он я, руку протяни…

— Не хочу. Березки хочу, Тоню, детей.

— А что скажет дама?

— Я согласна, если вы, конечно, меня выпустите.

— Остальные. Олег, Витя? Что будете делать на свободе?

— Я к подаркам не привык. У товарища полковника я просил дать возможность кровью искупить вину. Если доверишь, Саня, я бы пошёл воевать.

— Как же тебе верить, Олежка? Кто в пятом классе в плиточки мухлевал? А кто меня, вдвоём с Мимозиком, пытался побить, потому что сам не справлялся?

— Ну, то когда было?!

— Вчера. Как ты был безответственный разгильдяй… Впрочем, есть некие признаки. За Тюрина и открытие, могу простить тебе грехи. Хочешь — в Россию выпущу, документы сделаю, ляжешь там на дно… Или хочешь — у нас оставайся. Только с воровской стезёй — ни-ни. А?

— Не хочу. Грозился кровью искупить — буду искупать. Мы ж много где воюем — не жидься, Санёк!

— Лиза?

— Готова рожать Олегу детей. И прочее, о чём…

— Тихо-тихо, это — тайна. Витя, что скажешь?

— Я никуда не просился. Но если посмотреть на вопрос с диалектической точки зрения, то и я должен искупить. Так будет логично. Отправляйте и меня воевать. Я — неплохой снайпер.

— И всё?

— Ну… Неплохо было бы и Машу…

— Ага! А с Машей у нас проблемы! Не исправилась она. Могу её выпустить в Россию. Пусть там хаты выносит.

— Я бы мог за неё поручиться…

— Не мог. Она даже замуж за тебя ещё идти не надумала, а ты — «поручиться». У нас поручитель несёт ответственность, вплоть до уголовной — помнишь?

— Э-э, поскольку эти все помилования из-за меня, то может быть я мог бы поручиться?

— Ну, Тюрин… Умный-умный, а дурак… Что ты про неё знаешь? «Поручиться»… Усыновить готов?!

— Позвольте вас поправить: правильно будет: «удочерить».

Машу обуревали чувства. Разные. В начале мероприятия — заносчивость и лёгкая грусть. Грусть — потому что интуитивно чувствовала, что лишняя на этом празднике жизни. Заносчивость — как в «Лиса и виноград»: «не очень то и хотелось». Потом — осознание своей крутизны и превосходства: она на десять лет моложе Виктора, а сумела его так зацепить, что он ради неё рискует своим шансом, торгуется с Диктатором. А, ведь, у того можно за секунду впасть в немилость — ходили разные байки. Реакция на слова чудаковатого, не от мира сего, Тюрина была неоднозначной. Они едва ли парой слов перемолвились. Она ему — никто. Даже не жена товарища. Но для сироты ключевое слово «удочерить» сработало как выключатель, точнее: включатель. Оно включило что-то старое, почти забытое. Холодный ум подсказывал: «Он, ведь, теоретически произнёс эти слова, это ничего не значит». А оно, это старое ощущение, проступало связь логику, преодолевало разум, вселяло надежду. Надежду на что!? Девушка помнила то беззаботное мироощущение, когда она была под маминым крылом и папиной защитой. Мир был удивительно прекрасен, безопасен, добр. А потом, после больницы, выздоровления, в детдоме: пустота, неуверенность, жестокость. «Нет, это глупые эмоции и глупые надежды. Нет смысла делать себе больно и цепляться за слова.» Девушка привыкла уже в блатной среде, что за слова отвечают не так, да и не за такие.

— Мы согласны удочерить Машу, — сказала и нежно притянула к себе Тюрина.

Эти слова Аллы Борисовны произвели эффект гранаты, пусть и не бомбы. Тюрин вдруг осознал, что ляпнул лишнее, а теперь включать задний ход неловко. Кроме того, он понял, что его слова о любви поняты совершенно конкретно. Для себя он ещё ничего не решил, точнее, даже не решал. Ещё сегодня утром он был зэк, со всеми вытекающими: нет смысла думать о свадьбе-женитьбе. А если б задумался? Выбрал бы Аллу? Теперь — не узнать. Два раза его поймали на слове. Ещё из лагеря не вышел, а уже появились жена и дочь. У Ивана Игоревича не было опыта воспитания детей. С другой стороны, Машу не особо и повоспитываешь, сама кого хочешь воспитает. И что ему делать со взрослой двадцатилетней половозрелой де… женщиной? Ремнём лупить, если что? И Алла… Нет, глупо отрицать: ему с ней хорошо. И как с женщиной и как с собеседником. Но жениться…

Алла Борисовна «просчитала» Диктатора. Для того семейные отношения имеют завышенную ценность. Когда судьба висит на волоске, да ещё и над пропастью — можно совершить неординарный поступок. Он не был совсем уж необоснован. Маша была молодая и новенькая в их лагере. Алла Борисовна по старой учительской привычке давала советы, слегка опекала Машу, как-то раз выслушала её историю, слегка поучаствовала в отношениях Маши и Виктора. Но ни в матери ни в подруги не метила. Но слишком испугал её Диктатор. Сходу раскрыл её экстрасенсорные способности, грозил карами страшными. Подлость ситуации в том, что она умеет чувствовать будущее, и когда светлые глаза Диктатора упирались в неё, было отчётливо слышно, или, если хотите, ясновидно: судьба прогибается под его взглядом, пойдёшь наперекор воле — будущее изменится не в лучшую сторону. Прагматичность подсказала естественное решение: не перечить, подчиниться воле этого человека. А тут представился случай даже слегка подыграть. Причём, практически безболезненно: удочерять двадцатилетнюю деваху — это чистая формальность.