Вот одна из церквушек – копия староанглийской церкви семисотлетней давности где-то в Эссексе. За ней, если обойти сбоку, – каменная скамья, стена за ней и вид на город. Мир, покой, тишина. А в камень стены врезаны навек стихи Киплинга:
Коль будешь ты владеть своею страстью,
А не тобою властвовать она,
И будешь тверд в Удаче и в Несчастеи,
Которым, в сущности, одна цена.
И если ты готов к тому, что слово
Твое в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, сможешь снова,
Без прежних сил – возобновить свой труд…
Навек в камне эти стихи. И другие – рядом. А с левой стороны церквушки – еще островок отдохновения, и опять – серый камень, и опять прекрасные стихи в нем – на века…
Потемкин проехал по верхней аллее, стремясь определить поворот к статуе Давида. Кажется, отсюда второй налево. Точно. Вот он, Давид. Олег оставил автомобиль на аллее и подошел к скульптуре. Вот здесь, у постамента, сидел мертвый Грег Ставиский и смотрел в синее калифорнийское небо. Глетчер с командой поработали, как всегда, отменно. Ставиского, по их мнению, здесь не убивали – его привезли уже мертвым. Причина смерти – укол быстродействующего яда типа кураре, который быстро выводится из организма. Но не так быстро, чтобы обмануть Глетчера. Стало быть, в доставке трупа именно сюда непременно был для убийцы смысл, иначе к чему возиться? Нет, это послание, message, как любят говорить здешние проповедники. Вот только о чем это послание, пока неясно.
«Ясно, что оно как-то связано с этим прекрасным парком. И Грег был с этим парком связан – возможно, гораздо теснее, чем нам это сейчас известно», – думал Потемкин. Он отошел по своей привычке на несколько шагов в сторону и в наступающих сумерках пытался себе представить – вон там стоял автомобиль, из которого вытащили труп. Ставиский – парень крупный, в одиночку не дотащить. Значит, минимум двое? Или же убийство произошло прямо здесь? Это ведь тоже не исключается…
Так или иначе – убийца никуда не торопился, усадил покойника аккуратно, живописно даже. Не откажешь в известном художественном вкусе. Безвкусный человек о таком антураже не стал бы заботится…
«И вообще – убейте меня, – думал Потемкин, – но не случайно эти два дела – похищение Чаши и убийство Ставиского – произошли на «Изумрудных Лугах» почти одновременно. Если учесть, что случайность – частный случай закономерности, то тогда вообще – чего говорить…»
Итак, еще раз оглядеться вокруг, не упуская ничего. Вот Давид – как говорят, точная копия оригинала. Таких в мире всего две или три, кажется. Там, куда Давид смотрит, – каменная стена с бронзовыми барельефами. На барельефах – сцены из библейской жизни. Какие – сможешь определить, Потемкин? Вот это, кажется, нахождение младенца Моисея. Это – вроде бы Иосиф с братьями. А это что? Саломея приносит голову Иоанна Крестителя своей матери…
Только последний сюжет может теоретически тут быть значимым… Что там было? Саломея танцевала на пиру и так обворожила царя Ирода, что он согласился выполнить любое ее желание… А желание было – получить голову Иоанна.
Если предположить на минуту, что получить голову Грега Ставиского – это и впрямь было чье-то желание, то вот оно, исполнено полностью, совершенно. И вот он сидел, мертвый Грег, и глядел в небо, а рядом на барельефе глядела в то же самое небо голова Иоанна Крестителя.
«Сказка – ложь, да в ней намек», – вспомнилось Потемкину.
По крайней мере, хоть какая-то мысль появилась, пусть бредовая, почему Ставиского оставили именно здесь.
* * *
Лайон О’Рэйли умел наводить порядок везде – в мыслях, в делах, в ходе расследования. По складу характера он не то чтобы не любил неожиданностей – ведь какая сыскная работа без неожиданностей? Но он любил и умел и неожиданные повороты дела приводить в порядок, придавать им некую видимость систематичности.
В Штатах убийства на кладбищах случаются редко. Они составляют менее одного процента. Ограбления музеев – тоже достаточно редко, хотя тут процент значительно выше. Но насколько эти цифры надежны? Особенно если речь идет о похищениях произведений искусства? Трудно сказать… Тут очень высок процент так называемых латентных преступлений – когда о похищенном просто не заявляют… – размышлял О’Рэйли, готовясь встретиться с шефом.
«Но вот что интересно, – думал Лайон, – насчет кладбищ с цифрами все понятно, однако круг людей, совершивших преступления на кладбищах, очень широк, никакой определености… Что касается ограблений музеев – они все, все без исключения совершались либо самим музейным персоналом, либо людьми, с которыми персонал этот был тесно связан. А раз нет этого исключения – почему бы случаю в музее «Изумрудных Лугов» им быть? Надо перепроверить все и всех».
И, заручившись согласием Потемкина, Лайон с помощью Кима – бывшего хакера, а ныне – ведущего информационного аналитика Группы провел тщательную проверку всего «музейного круга» людей. И с огорчением вынужден был отметить, что никаких ниточек, подсказок, намеков не появилось. Не то чтобы в музее работали люди кристально чистых биографий – с тех пор как О’Рэйли, отказавшись от академической карьеры и от лестных и дорогостоящих предложений влиятельных юридических корпораций, ушел работать в сыск, он знал, что людей с кристальными биографиями не бывает вообще. Чем более выпукла и привлекательна внешне биография человека, тем больше шансов найти в ней темные страницы. А там уж – у каждого по-разному. Кто-то эти темные строки или страницы пытается спрятать. И создать образ идеального вождя, учителя и правителя или еще кого-то… Биографии изменяют, корректируют, ретушируют, иногда добиваются невероятно многого. А все-таки правда, как то самое шило в мешке, которого не утаишь, вылезает наружу.
А бывают люди, которые эти темные стороны своей биографии превозмогают, уходят от них, не стесняются о них говорить – и, похоже, они как раз ближе к преодолению темных сторон своей личности.
Но у сотрудников музея никаких драматических поворотов в судьбах не было. Если не считать Джинну и ее своеобразную личную жизнь… Лайон взял ее на заметку, но слишком уж демонстративно женщина эта делала все, что делала. Не похоже, чтобы за этим что-то скрывалось.
Айлин Меттль показалась Лайону достойной доверительной беседы. И они обсудили с ней всех ее сотрудников и заказчиков. В этой беседе предварительные впечатления Лайона, в общем, подтвердились.
В ходе разговора О’Рэйли вдруг вспомнил, что уже не первый день собирается о чем-то спросить, да все забывает.
– Айлин, я и мои коллеги о чем только не говорили с вами в эти дни. Но вот такой простенький вопросик: а не пропало ли в музее еще что-нибудь, кроме Чаши?
Насколько знал Лайон, никто из полицейских, из Группы или из страховой компании об этом сотрудников музея не спрашивал. В самом деле – когда крадут предмет ценой в миллионы долларов, какие еще могут быть пропажи? Но, судя по реакции Меттль, Лайон понял, что задал хороший вопрос.
Ответила на него Айлин с явной неохотой, но тут уж, как говорится, деваться было некуда. И философия отвечающего в данном случае очень понятна: когда тебя не спрашивают, а ты не отвечаешь – нет ни лжи, ни обмана. Когда задан напрямую конкретный вопрос – надо говорить, никуда не денешься. Не может же руководитель музея заявить, что не помнит о пропажах…
– Пропало золотое колье с рубинами. Итальянской работы. Восемнадцатый век. Автор неизвестен, но вещь ценная.
– Насколько ценная?
– Многие десятки тысяч. Но ведь вы, наверное, не представляете себе, и ваши коллеги тоже, что, скажем, украденную Чашу продать – совершенно невозможно. Потому что она узнаваема. Колье продать, конечно, легче, хотя тоже непросто.
