Вскоре в кавахане появились турки: сержант — чауш и солда­ты — аскеры. Чауш окинул взглядом путников и по-турецки загово­рил с Джалилом. Кто такие? Есть ли паспорта и право на вход в Турцию? Он то и дело повторял — "болшевик".

— Гяль, гедах! Следуйте за мной!

К этому времени совсем рассвело. Часа два просидели у белого двухэтажного особняка. Наконец всех позвали в дом. Там их принял грузный офицер в форме.

— Парле ву франсе, мсье? — с робкой надеждой спросил Квачи.

— Нон, нон, бильмерам! Нет, нет, не знаю! — замотал головой офицер. Затем что-то сказал чаушу. Тот обыскал всех троих, найден­ные драгоценности и бумажники выложил на стол.

Офицер улыбался, пересчитывая деньги и пожирая глазами драго­ценности. Джалил переводил:

— Али-бей изиволит сказать, что кинези силино богатые люди.

Квачи понимал, что бей и без его согласия возьмет то, что ему приглянется, и решил опередить события.

— Скажи Али-бею, Джалил: то, что ему понравится — его!

Али-бей выбрал большой бриллиант.

— Али-бей очень сипасибо!

— Скажи Али-бею, что его благодарность мне несравненно до­роже любого подарка,— Квачи прижал руку к сердцу и склонил голову.

Турок отобрал еще два бриллианта.

— Али-бей спросит, не изволит ли вы быть большевик.

— Скажи Али-бею, что большевики оценили наши головы в сто тысяч лир каждую.

Джалил перевел. Али-бей отобрал еще несколько бриллиантов помельче.

— Али-бей изволит сказать, что сигодня мы его гости.

— Скажи Али-бею, Джалил, что только Аллах достойно отблаго­дарит его за гостеприимство.

— Али-бей изволит сказать, одолжите ему деньги.

— Воля его! — задыхается от возмущения Квачи. — Но напомни, что мы направляемся в Стамбул, и пусть Али-бей укажет человека, у которого мы могли бы занять на дорогу.

Джалил перевел. Али-бей засмеялся.

— Али-бей изволит сказать, что знайт такой человек.

— Кто же он?

— Али-бей!

Квачи горько усмехнулся.

Турок заметил это и нахмурился.

— Али-бей изволит сказать: если его куначество ни наравится, идити назад Московия.

— Али-бей напрасно обиделся. Я сказал правду. Лучше куначе­ство с чертом, чем с московитами! Наши головы, наше золото и драго­ценности — все пешкеш Али-бею!

Али-бей отсчитал две тысячи лир и протянул Квачи.

— Буиюр, эфенди! Извольте, сударь! Даю в долг...

Сказ о возрождении прежнего

Пароход входил в Босфорский пролив. На палубе рядом с Квачи оказался американец, некий Ватсон, у которого минувшей ночью он выиграл в бридж три тысячи долларов.

— Я пешком исходил эти места и знаю их назубок. Я знаю даже, что вон та крепость, что высится слева, зовется грузинским именем Карибче.

— Карибче? — воскликнул Квачи.— Это и в самом деле грузин­ское Слово: порог, врата. Но каким образом? Откуда?

— Там во времена Византии грузины возвели монастырь и наз­вали этим именем. Позже он был перестроен в крепость.

Корабль плыл по Босфору. Ватсон, указывая то налево, то на­право, давал пояснения. Объездившие весь свет Квачи и Бесо не ожидали увидеть в Турции ничего удивительного, но красота Босфо­ра восхитила их.

Пароход приближался к Константинополю.

— Вон дворец Чирагана!... А там Долма-бахче... Мечеть Махмудие... Галата!!

Причалили к пристани. Сошли на берег и в квартале Перу посе­лились в лучшей европейской гостинице.

Квачи начал новую жизнь, которая, однако, в точности походила на ту, что вел прежде — до февральского переворота, до мамзели Керенского, до Октября и "красного ада": три комнаты в первоклас­сном отеле, модные костюмы, отличная еда, прогулки, каваханы, раз­влечения и... женщины. Еврейки, гречанки, армянки, турчанки, арабки, сирийки — красавицы востока! Европейских женщин Квачи познал давно и основательно. Он вкусил запах и цвет их кожи, характер и особенности, склонности и капризы. Теперь ему по душе восточные красавицы — большеглазые, смуглые, мглистые и опаленные, нежные, как ангорские кошки, гибкие, как южные змеи, то горячие, как араб­ские кобылки, то ленивые, словно сытые тигрицы. Их глаза — ночное море, в котором мерцает воинственная звезда любви; их кожа — сло­новая кость, а губы — надтреснутый плод граната. А сам Квачи — не прежний пылкий жеребчик. Теперь это зрелый жеребец — силь­ный, опытный и вышколенный. Он вполне оценил совет Исаака Одельсона, полученный десять лет назад в Булонском лесу. Что говорил тогда пройдоха Одельсон?

Юная девица, как растение без корня; зрелая же женщина — уко­ренившаяся липа. Девица сеет, а женщина — пожинает. Первая учится, вторая — учит. Одна застенчиво улыбается или заливается колокольчиком, другая же хохочет и стонет. Ласка девицы — нежный ветерок, ласка женщины — буря. Страсть девицы — язычок пламени, вспыхнул и нет его, страсть женщины — уголь, пышущий жаром. Наконец-то Квачи понял Исаака и разделил его вкусы...

Но будь проклят тот, кто выдумал деньги! Лиры и доллары текут между пальцев, как вода! Разок-другой Квачи обстриг тон­корунного американца Ватсона и еще парочку лопоухих европейцев, однако в дальнейшем судьба отвернулась от него — лопоухие европей­цы то ли перевелись в Стамбуле, то ли исхитрились и навострились.

Турки сторонятся молодцов вроде Квачи; что же до здешних греков, армян и евреев, те сами не прочь поживиться за его счет. С ними Квачи как облупленный — словно они голеньким держат его на ладони. Не успеет самтредский плут раскрыть рот, а эти проще­лыги уже знают, что он хочет сказать, и ответ у них готов: Квачи только нацеливается извлечь из тайника хитроумный капкан, а они уже расставили вокруг с дюжину куда более хитроумных; Квачи на­чинает плести сеть, а сам уже опутан по рукам и ногам!.. Нет, здесь нет никакой возможности работать. Этот город не для порядочных людей. В Париж! В Рим! В Лондон!..Но... в Европу Квачи не пускают — не дают визу. Видно, наслышаны о нем; и здесь нашлись враги — ставят палки в колеса, порочат его честное имя.

В конце концов Квачи смирился: "Будь, что будет!"

Но безденежье и в Стамбуле не сахар. А потому Квачи взялся за ум только тогда, когда бросил извозчику последнюю лиру.

Стамбул — столица эмигрантов. В Перу русская речь звучит чаще турецкой. Квачи переходит из ресторана в ресторан, из каваханы — в кавахану, что-то делает, о чем-то хлопочет, кого-то ищет... При благоприятном исходе "проворачивает" дельце. Заводит шашни с красотками, уводит их и сбывает Ватсону или кому другому, за что ему перепадают горькие объедки с ватсоновского стола.

Ватсон познакомил Квачи с врачом, врач свел со старухой, ста­руха немногословно объяснила:

— У нас в городе пропасть бездетных женщин: мужья есть, а детей нету... Ты меня понял?

Как не понять! Квачи должен помочь бездетным супругам обза­вестись дитем. Пожалуйста! А цена?

— О цене договоримся. Главное — гарантировать тайну.

Квачи примет и это условие.

Уже принял и исполняет все условия договора. Исполняет на со­весть, тем и живет.

Однажды в поисках клиентуры он заглянул в махонький стам­бульский дворик.

— Здесь живет мистер Дербли?

— Нет, мистер Дербли в этом доме не живет.

Господи! Чей это голос? Кто это стоит на маленьком балкончике? Чьи это волосы — золотистые мягкие локоны? Чьи глаза — голубые, глубокие и сияющие? Эти губы, чуть поблекшие и трепещущие?.. Не­которое время они почти испуганно смотрели друг на друга. Неуже­ли?!

— Ребекка, ты?!

— Я! Конечно, я! Не узнал?

— Моя Ребекка!.. Моя Реби! — в два прыжка Квачи одолел дво­рик и прижал Реби к груди. Она сдержанно и скромно ответила на страстный поцелуй и, смущенная, обернулась. В дверях комнаты стояла другая женщина.

— Господи! Елена!! И ты здесь?! — он обнял Елену, бормоча: — Обе вместе... Обе в один день, в одном доме. Двойная удача...

— Заходи,— пригласила Елена.

Вошли в дом. Маленькая, низкая и темная комната. Жилище бук­вально дышало сыростью, бедностью и горем.