Обо мне не беспокойся, я живу хорошо.

Очень рад, что ты наконец выхлопотал себе прапорщика. Ко­нечно, ты заслуживаешь большего, но ничего — все еще впереди. Я там малость задолжал Эремо, Лайтадзе и Даниэльке. Передай всем привет от меня и скажи, что Квачи скоро приедет и расплатится.

Ну, смотри, отец, не спутай чего-нибудь!

По ночам часто плачу оттого, что до сих пор не повидал тебя и моих дорогих и любимых Пупи, Хуху и Нотио. Целую всех крепко! Если судьба на моей стороне, возможно, перевезу вас из убогого Кутаиси в Тбилиси. Молитесь Богу, и он нам поможет!

Твой сын Квачи.

P. S. Сообщи, жива ли вдова Волкова, у которой ты приобрел дом.

Никому не говори о моем возможном приезде.

Твой Квачи".

Одновременно Квачи вручил Хопштейну заявление о том, что он — Квачи Квачантирадзе желает застраховаться от несчастного случая на сумму в двадцать тысяч рублей.

— А жизнь не думаете застраховать?

— Нет, я еще молод. А несчастный случай возможен в любом возрасте... Мне столько приходится ходить и ездить — мало ли чего...

Через две недели ему пришел полис из Петербурга.

А вслед за ним и телеграмма из Кутаиси;

"Полис получил. Силибистро".

Вскоре после этого Квачи объявил друзьям, что его отец Сили­бистро заболел и он завтра же уезжает в Кутаиси.

Квачи и Бесо поспешно поднялись на пароход и через пять дней были уже в Кутаиси, в том самом доме на Тбилисской, где Квачи провел свой последний гимназический год и который "очень дорого обошелся" его отцу и деду.

Что тут началось! Мать Квачи, чувствительная Пупи, от радо­сти почти лишилась чувств; постаревшие Хуху и Нотио прослези­лись; один только Силибистро важничал и пыжился, поскольку его жирные плечи украшали прапорщицкие эполеты.

Утолив первую радость встречи, Квачи, Бесо и Силибистро уда­лились в кабинет и долго шушукались там.

Замысел обсуждали три дня. Квачи заучил наизусть оба отцов­ских полиса — на жизнь и на дом. Он был очень доволен, что дом ценой в четыре тысячи Силибистро умудрился застраховать на де­сять тысяч.

На четвертый день по приезде сына Силибистро не смог под­няться с постели: он жаловался на боли в животе и в груди.

Прошло еще две недели.

Врачи находили у Силибистро то малярию, то желудочные ко­лики, то диабет, то рак.

— Как можно доверяться местным коновалам! — стонал Сили­бистро.

А члены его семьи подхватывали:

— Слава Богу, приехал Квачи, он отвезет отца в Тбилиси...

Квачи с Бесо за это время тряхнули стариной — вспомнили и толстощекого Эремо, и добряка Лайтадзе, и жида Даниэльку; не забыли ни Буду Шолия, ни его благочестивую супругу Цвири. Впрочем, самого Шолия Квачи не застал, чему ничуть не огорчился; что же до Цвири, то она от радости буквально не устояла на ногах.

Вдова Волкова, узнав о приезде бывшего постояльца, заперлась в своем чулане и, пока тот куролесил по Кутаиси, молилась и пости­лась. Старушке было так неловко и стыдно, она так избегала Квачи, словно сама обманула, разорила и ограбила его, лишив на старости лет пристанища...

Спустя еще три недели ослабевшего, впадающего в забытье Силибистро тепло закутали и повезли в Тбилиси.

Там, в Дидубе, Квачи снял затерянный в овраге трехкомнатный домишко и на следующий же день приступил к делу.

Он шастал по городу, зыркал глазами, принюхивался, прислу­шивался, выведывал и уточнял. Наконец взял след.

В один прекрасный день заявился к восьмидесятилетнему стари­ку русскому, из чиновников.

— Вы хозяин этого дома?

— Да, я.

— У вас живет Ованес Шабурянц?

— Это мой дворник. Он очень болен.

— Болен? Что с ним?

— Уже две недели как его расшиб удар. Отнялась левая сторо­на и язык.

— Боже мой, какая жалость! Почему я не узнал об этом рань­ше, может быть, мне удалось бы ему помочь. Не удивляйтесь, мы с ним давние друзья. Однажды, много лет назад, я тонул по неосто­рожности и Ованес спас меня... Потом мы надолго потеряли друг друга. А на днях я случайно узнал, что Ованес служит у вас.

— Вы сделаете божеское дело, если присмотрите за ним. Он одинок, как перст. На всей земле нет никого, кто приютил бы боль­ного. Он ведь бежал из Турции...

— Знаю, знаю, он армянин из Вана... Его семью уничтожили турки... Боже мой, Боже мой, как жаль, что я опоздал! Ради Бога, покажите мне моего несчастного друга!

— Пойдемте. Я, сами изволите видеть, в таком возрасте, что кто бы за мной присмотрел... Все собираюсь сходить в больницу и уго­ворить их забрать несчастного Ованеса...

— Нет, нет, не делайте этого! Я присмотрю за ним. Раз уж судь­ба предоставила мне воздать за спасение, я не отступлюсь...

В темном, сыром и смрадном подвале они подошли к прикрыто­му лохмотьями недвижному телу.

— Бари луст, Ованес! Узнаешь? Нашел я тебя... С трудом, но нашел. В тот раз ты меня спас от смерти, теперь мой черед. Долг платежом красен! Лучше бы тебе ко мне перебраться... Не бойся, недельки через две поставим тебя на ноги... Ну-ка, где его паспорт?

Привели носильщиков. Потрясенного, безъязыкого Ованеса вы­несли, усадили в пролетку и повезли.

Все трое остались довольны — и Квачи Квачантирадзе, и старик русский, и Ованес Шабурянц.

В тот же день Квачи пригласил врача.

— Доктор! Ради всего святого, доктор! Помогите! Какое несча­стье! За что, за что мне такое наказанье! — причитал Квачи со сле­зами на Глазах.

— Успокойтесь, сударь. Успокойтесь и расскажите все по по­рядку: как? когда? Кто этот больной?

— Это мой отец, Силибистро Квачантирадзе! Месяц назад мы переехали в Тбилиси. Он был вполне здоров, ни на что не жаловал­ся, никаких признаков... Потом... Может быть, вы помните, десять дней назад на базаре взорвали бомбу...

— Как же, как же! Прекрасно помню.

— Так вот: мы с моим несчастным отцом, как нарочно, оказа­лись на месте взрыва. Бомба взорвалась чуть ли не у наших ног. Один Господь ведает, как мы уцелели. Тут же взяли извозчика и уехали со злосчастного места. И вот с той минуты до сегодняшнего дня отца трясло и знобило. Я порывался пригласить врача, но отец не разрешал; за всю свою жизнь, говорит, не обращался к врачу и сейчас не стану. Особенно из-за каких-то террористов... А сегодня, вроде ни с того, ни с сего у него вдруг все отнялось — и рука, и но­га, и язык. Господи! Почему я только жив!

— Успокойтесь. Не надо так волноваться. Может, его состоя­ние и не так уж опасно,— и врач принялся осматривать больного.

Квачи был на грани обморока: ему казалось, что больной вот-вот очнется и заговорит.

Наконец врач сказал:

— Не стану скрывать, приготовьтесь к худшему. Возможно, ваш отец скоро умрет. Хотя может протянуть и долго...

Надежда, столь неопределенно высказанная врачом, привела Квачи в отчаяние. Он рухнул на стул:

— Боже мой!.. Боже мой!..

Врач выписал рецепт, дал рекомендации и ушел.

В ту же минуту в комнату вошел Силибистро.

— Ну! Как дела?

— Порядок! Сказал, что долго не протянет. Крепитесь, говорит, и мужайтесь...

Оба усмехнулись.

— Завтра отвезу тебя в больницу, отец. Прикинешься, будто язык отнялся, помычи там на них...

— Ладно, ладно!..

На следующий день в городской больнице приняли больного:

"Ованес Карапетович Шабурянц... 45 лет... город Ван... поддан­ный Турции... Признаки апоплексического паралича..."

А еще через две недели в одной из грузинских газет было напе­чатано следующее объявление в траурной рамке:

"27 сентября сего года в г. Тбилиси после непродолжительной болезни скоропостижно скончался Силибистро Квачантирадзе, о чем с глубочайшим прискорбием извещает его вдова Пупи, осиротевший сын Квачи (Анаподист), дядя Хуху Чичия и тетя Нотио Чичия.

Похороны состоятся сегодня в 12 часов из дома усопшего. (Дидубе, ул. Сагурамская, № 84)"

Тут еще случилась досадная ошибка: траурное объявление по небрежности редакции напечатали в день похорон, а поскольку га­зета была вечерняя, то на панихиду не смогли прийти даже те не­сколько дальних родственников, которые при других обстоятельст­вах нашлись бы в Тбилиси у семейста Квачантирадзе.