Последний день любовники провели вместе.
Перо не в силах описать его. День прощания и расставания, день разрыва чувствительнейших любовных нитей, раскола сплавленных страстью сердец, слившихся тел и соединившихся душ! Пролились реки слез, прозвучали вздохи и стоны; и были там муки распаленной плоти, сладость и горечь любовных встреч, радость и скорбь, надежды и обещания, клятвы в вечной любви...
Ночью Квачи отправился на вокзал проводить Ребекку, хотя, утром сказал ей, что боится выдать себя невольными слезами.
На перроне он встретил жандармского офицера Павлова.
— Вы тоже за границу?
— Да, в Париж...
Ребекка с Исааком уже сидели в купе. Случайно место Павлова оказалось по соседству. Оба слегка смешались и почему-то встали.
— Судьба опять свела вместе следователя и подследственного,— нашелся Квачи.— Но на этот раз вы не станете изводить друг друга, поскольку рядом будет прекрасная примирительница,— и он поцеловал руку Ребекке.
Натянутыми шутками все трое пытались скрыть смущение.
Немного погодя, Исаак попросил Квачи выйти с ним в коридор и взволнованно сказал:
— Поверьте, молодой человек, я до гроба не забуду сделанного вами добра!.. Много я не могу... Но... Нет, нет, непременно прошу вас принять от меня с благодарностью...
Он сунул ему в руки конверт и скрылся в купе. В ту же минуту оттуда вышла Ребекка. Взяла Квачи за левую руку и надела на палец перстень с большим алмазом.
— Ребекка!.. Дорогая! Мой бесценная, прекрасная подруга!
Растроганная Ребекка утирала слезы и лепетала:
— Тебе на память, милый... Не забывай свою Ребекку! Свою верную, преданную Реби! Прощай!..— и, воспользовавшись предотъездной суматохой, они быстро и страстно поцеловались напоследок.
Сказ о мадам Ляпош
В ту самую ночь, когда золотоволосую возлюбленную увозил поезд, Квачи с друзьями заглушал горе в шантане.
— Будет вам, Бога ради!— "аристократично" грассируя и запинаясь, с ленцой цедил сквозь зубы Квачи. — Что такое Одесса и что представляет собой здешняя жизнь!.. Чему тут учиться, скажите на милость? Поеду в Москву или в Петербург. Опостылела эта пыльная, грязная деревня. Одесса для меня как тесный тулуп. Негде расправить крылья. Когда уеду? Через месяц, а может, и раньше. Поедемте вместе!.. Куда? В Кутаиси?! Аха-ха-ха! Не напоминайте мне о Кутаиси. Это же болото. Вонючее болото! Да хоть и вся Грузия. Только, ради Бога, не горячитесь по-пустому и не лезьте в бутылку — пуп земли! Враки все это: в мире не найдется и ста человек, слышавших о ее существовании. Да и что она собой представляет, ваша Грузия? Ляжешь в Батуми, ногами в Кизики упрешься. В Сухуми чихнешь, из Сигнаха — "будь здоров" отзовутся. В Кутаиси у Эремо жид-Даниэлька "Мравалжамиэр" затянет, так ему из Казбеги басы подпоют, а из Телави "Благодарственной" откликнутся. В Боржоми вытащишь из кармана коробку папирос, а из Поти тут же два десятка рук протянется — дай закурить... Да ну, не напоминайте!.. Гарсон! Еще бутылку шампанского Луи Редерер! Что? Бесо, ты предпочитаешь шартрез? А ты, Сережа, шипр? Гарсон! Все три, любезный, и к ним ананасы, апельсины, мандарины!
И Квачи протянул друзьям золотой портсигар, предложил роскошные папиросы толщиной в палец. Портсигар украшала изящная монограмма и надпись: "Князю Наполеону Аполлоновичу Квачантирадзе в знак вечной любви от Ребекки". На папиросах же золотом был оттиснут княжеский герб, монограмма из двух переплетенных букв "К" и удивительный девиз: "Я!.. Еще раз я!.. Только я!.."
— Квачи, какая мысль заключена в твоем девизе?
— Каждый понимает, как хочет. И как может. Вот еще и здесь... — и он продемонстрировал гостям дорогой перстень с печаткой, часы и трость с золотым набалдашником, все с тем же девизом — руководством к действию.— Гарсон, шампанское плохо охлаждено... Безобразие! В этом ресторане никогда не умеют толком обслужить. И ананасы слишком мелкие... Бесо, милый, передай-ка это музыкантам и попроси сыграть мой любимый вальс "Мария-Тереза".
Тут Квачи увидел королеву того сезона, приму кафешантана, блестящую и все затмевающую парижанку мадам Ляпош, которая как раз вошла в ресторан, озарив его своей красотой.
— Седрак, вот моя визитная карточка, пригласи эту женщину к нашему столу, да поскорей, пока ее не перехватили!
Седрак пробился через плотное кольцо мужчин, обступивших примадонну.
— Пренс Наполеон Аполлонович Квачантирадзе и его друзья просят оказать честь и присоединиться к нам!
Остальные разошлись, ворча и завистливо озираясь.
Квачи с расслабленной неторопливостью поднялся навстречу красавице и припал к ручке.
— Шарме да вотр конесанс... Пренс Квашантирадзе... Силь ву пле, мадам... Гарсон!.. Буле ву шуазир...— Квачи с Седраком наперебой надругались над изящным французским.
***
...Зажмурившись, "пренс" Квачантирадзе плывет в волнах сладостного дурмана; на мгновение перед его взором мелькнула преданная Ребекка, взглянула печальными голубыми глазами и печально улыбнулась, но туманное видение тут же растаяло, его поглотили горящие глаза парижской примы, от которых все жарче занималось угасшее сердце Квачи...
И Квачи последовал за теми глазами, ринулся закусив удила.
На рассвете, когда мадам Ляпош закончила свой третий "номер", в зал вошел высоченный француз.
Мадам Ляпош попрощалась с Квачи:
— А дмен, мон ша!
Квачи возмутился:
— Что? Уступить тебя ему?! Ни за что!
— Иль э мон мари, мон ша!
Остался Квачи несолоно хлебавши. Он не мог примириться с наличием мужа у такой женщины и не мог забыть ее.
Домой вернулся злой, недовольный собой и лег спать.
Прислуга разбудила его к обеду. В столовой была только Вера. Остальные ушли в гости.
Квачи воспользовался обстановкой и вынес к столу бутылку шартреза, припрятанную для друзей. Разлили по бокалам, выпили, повторили. Вера, осушив свой бокальчик, ставила его на стол:
— Ох, хватит, больше не буду, не то опьянею...
А Квачи снова наполнял и приговаривал:
— Это последний, больше я и сам не налью...
Вера выпивала и повторяла:
— Ой, хватит, хватит, это был последний...
"Последний" бокал был выпит, когда опустела бутылка. Вино растеклось по жилам, заблестело в глазах. Егоза Вера раскраснелась, язык у нее заплетался, девчонка несла невесть что:
— Ты мой Наполеон... И мой Аполлон тоже ты...
— А ты моя Вера. Моя маленькая Вера! — отвечал Квачи. Затем подсел к ней и обнял за талию.
— Ты красивый, но какой-то... какой-то дикий... Погоди, разве можно так сразу!.. Так что я говорила? Что люблю тебя, но боюсь... У-у, боюсь!..
— Почему, моя девочка?
— Не знаю... Боюсь... — и испуганная юница прятала на груди у Квачи свое испуганное лицо и сердце.
— Чем я тебя так напугал?.. Не бойся! Я не разбойник и не кусаюсь... Перейдем-ка вот на этот диван... И приступим...
Перешли и приступили. Квачи и впрямь не кусался, но в его железных руках нежное пухлое тело и тонкие косточки хрустели, стонали, извивались. Затем ужас блаженства бросился в затуманенную девичью голову, обежал ее всю и схлынул к ногам.
***
Прошло две недели.
Квачи дни и ночи проводил в погоне за мадам Ляпош; от такого рвения таял его карман и худел он сам. Страсть к черноволосой француженке неудачливый любовник утолял с маленькой светловолосой Верой.
Однажды друзья решили поговорить с ним, обступили и начали.
Главный "мыслитель" товарищества Лади Чикинджиладзе лениво поглощал четвертую гроздь винограда:
— Я понимаю твое упрямство. Еще бы — не понять! Но и меру знать надо. Послушайся друзей, Квачи, ведь мы желаем тебе только добра.
Чикинджиладзе поддержал Чипи Чипуртанидзе, заслуживший в землячестве прозвища "разведчик" и "глаза Квачи". Чипуртанидзе по обыкновению горячился и сыпал скороговоркой:
