Кивнув в его сторону, Бесо Шикия шепнул Квачи:
— Охотник до преферанса...
Они осторожно пошушукались. Затем пригласили чернявого господина в каюту и спросили карты.
Играли вчетвером, закусывая фруктами и попивая охлажденное белое вино. Во время игры Квачи, Бесо и Лади Чикинджиладзе как бы невзначай вполголоса перебрасывались по-грузински:
— Большую ворону (то есть — пики)... Кирпич поменьше (то есть бубны)... Не гонись за мной... Пережди... — и вдобавок сигнализировали друг другу ногами под столом.
Коля Журия, заглянувший в каюту, услышав их, возмутился:
— Как не стыдно, Лади!
— Ступай, братец, и не лезь не в свое дело! Тут не до стыда...
Пулька кончилась. Незнакомец проигрался. Он считал свой проигрыш в двадцать рублей, выигравшие же числили за ним пятьсот.
— По скольку же мы играли? — спросил незнакомец. — Разве не по пятой?
— Не по пятой, а по пяти! — уточнил Бесо.
Все остальные подтвердили: по пяти.
— Что ж, проигрыш есть проигрыш. Извольте! — и незнакомец извлек из бумажника пять сотенных.
Тут в каюту вошел Коранашвили и по-грузински обратился к незнакомцу:
— Вот вы где? А я-то ищу... Ну и кто проиграл?
— Я немного проиграл, но ничего не попишешь... А вы заскучали без меня? — на чистейшем грузинском ответил незнакомец. Затем обернулся к студентам, у которых от изумления отвисли челюсти. — Юноши, спасибо, что помогли скоротать время. Ваш покорный слуга Баграт Давиташвили! — он каждому пожал руку и добавил: — Прошу оказать мне честь, отобедать со мной. Сегодня все студенты — мои гости. До свидания, господа! — и вышел.
Трое друзей, сгорая от стыда, остались в каюте.
Наконец они собрались с духом и отправились к Давиташвили.
— Извините, вышло недоразумение, мы играли не совсем чисто...
Давиташвили с улыбкой утешил их:
— Не переживайте, молодые люди, все справедливо. От меня не убудет, а вам деньги пригодятся: купите на них книги... Нет, нет, пожалуйста, забудьте. Вы меня обидите... Вот и время обеда приспело, прошу всех ко мне...
Столовая наполнилась студентами и вслед за тем звуками дудука, веселыми возгласами, пением "Мравалжамиэр", хохотом и краснобайством...
Под конец и Квачи взял слово.
— Господа! — обратился он к застолью. — Друзья!.. В конце концов жизнь одолеет нас всех, всех согнет в дугу и раздавит. Но в одном нас не одолеть, одного не отнять: мы грузины! В наших жилах течет благородная кровь. Мы с молоком матери впитали чувство и понятие чести, братства и товарищества! С колыбели вошло в наши плоть и кровь сознание святого долга перед соотечественниками, перед нашей прекрасной Грузией! Безжалостная жизнь растопчет цветы нашей юности, погасит даже солнце, но ей никогда не отнять у нас рыцарства, мужества и чести! Я сказал и повторю — ни-ког-да! Господа! Друзья! Братья! Прошу поднять этот тост за лучшего представителя, за воплощение рыцарства, мужества и благородства, за нашего сегодняшнего хозяина, хлебосольного и щедрого грузина — Баграта Давиташвили! Ура Грузии, взрастившей такого сына!
— Ура-а! Ура-а! Слава! — гремел переполненный зал.
Визжал туш, звенели бокалы, все вскочили. Одни целовали господина Давиташвили, другие — юного златоуста Квачантирадзе, третьи — друг друга.
За тушем грянула лезгинка, за лезгинкой — картули, ган-да-ган... И все смешалось в зале...
Вечером, в северо-восточной части Черного моря, где шел "Пушкин", подул знаменитый в тех местах норд-ост, разыгралась буря. Пьяный корабль скрипел, стонал и как щепка носился по волнам. Сверкающие каюты и коридоры были загажены выпитым и съеденным. Матросы и прислуга едва успевали смывать грязь.
На следующий день все неприятности минувшей ночи сваливали на качку.
Утром "Пушкин", вздымаясь на волнах, с трудом вошел в Новороссийский порт и пришвартовался у пирса.
Коранашвили просвещал группу любопытствующих пассажиров:
— Отсюда недалеко до Туапсе. Раньше это место называлось Никопсия, здесь была граница Грузии... Здесь же, в Геленджике, колония толстовцев... А по ту сторону пролива владения Абрау-Дюрсо с прекрасными винами...
В тот вечер Квачи всерьез занялся златоволосой павой. Как ее звать? Ребекка Одельсон. Откуда едет? Из Тбилиси. Какими судьбами?.. Ребекка ответила не сразу. Но у Квачи был такой ясный, открытый взгляд, такой глубокий мягкий голос, что даже камень заговорил бы, и она заговорила...
У Ребекки есть муж, преклонных лет богатый одесский купец. Жандармы заподозрили его в связях с революционерами (якобы он дал им большую сумму денег). Одельсон сбежал в Тбилиси, но ищейки разыскали его и арестовали. Пришлось Ребекке хлопотать, писать прошения. И вот в это самое время, когда она морем возвращается в Одессу, ее мужа везут туда по этапу... Нет, нет, что вы! Ребекка не нуждается в средствах, у нее в Одессе три больших дома, но... Ребекка одна и неопытна, ей нужен советчик, друг, на которого она может положиться... Пусть Ребекка не плачет... Как же не плакать одинокой женщине, бесконечно уставшей и потерявшей надежду?! И все-таки не надо слез. Ведь рядом с ней Квачи — рыцарь без страха и упрека! Он поможет несчастной, он станет ей другом. О, не плачь, Ребекка, не затуманивай облаками грусти сверкающих звезд своих глаз, не то... не то и у Квачи есть сердце, и оно не из камня... Вот-вот он тоже разрыдается от сострадания к ранимой и нежной родной душе... К его глазам и впрямь подступают слезы... Квачи плачет, обнимает плачущую Ребекку и утешает, утешает...
Он утешил ее, как подобало мужчине: одолел вторую линию укреплений, затем отчаянной атакой ворвался в последний бастион — и крепость пала.
— Квачи-ага, фаздравляй! — смягчая все согласные, сказал ему наутро Джалил и осторожно улыбнулся.— Чалавек редко палучайт такой женщина.
— Ты-то откуда знаешь, турок?— удивился Квачи.
— Джалиль видит, что на морской дно делается.
— Ну и что бы ты дал за такую женщину?
— Тесить лет жизни!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Сказ об основании товарищества и вселении к новой суженой
В Одессе Квачи остановился на квартире у капитана Сидорова. Ему предоставили чудесную, премило обставленную комнату.
У Сидорова было три дочери, все три на выданье, и супруга капитана была озабочена только домашним хозяйством и замужеством дочерей.
Квачи приняли в доме как члена семьи и заступника.
Младшую из девиц Сидоровых звали Вера. Маленькая, кругленькая и бойкая, она целыми днями носилась по квартире, хозяйничала и хлопотала, то и дело заливаясь звонким смехом.
Вера не шутя признала старшинство Квачи в их семье и в считанные дни сблизилась с ним, по природной живости и непосредственности легко переступив грань, недоступную ее сестрам. Она простодушно сияла при виде красивого постояльца и не смущалась, даже когда заставала Квачи неодетого или в постели. Приносила ему кофе, садилась рядышком, весело улыбалась и щебетала, как беззаботный воробышек. Квачи протирал заспанные глаза и потягивался, словно невзначай попадая рукой в заповедные места. Вера как бы пыталась унять его руки, обзывала кавказским чертом, мучилась сама, мучила Квачи и в конце концов, раскрасневшаяся, встрепанная, на заплетающихся ногах с трудом выбегала из комнаты.
У Квачи было решено — изучить юриспруденцию. Профессия адвоката — законы, финансы, всевозможные хитросплетения и лазейки больше соответствовали его природе, характеру и целям.
На следующий день по прибытии в Одессу Бесо Шикия записал его на юридический факультет и заставил накупить столько книг, что впоследствии Чипуртанидзе не раз восхищенно говорил:
— Столько книг! Не то что прочитать — я перепрыгнуть через них не смог!
Друзья-земляки поселились по соседству с Квачи. Дня не проходило без встреч и общения.
Джалил со своим лотком восточных сладостей тоже крутился поблизости от их жилья, басовито покрикивая: "Рахат-лукум! Рахат-лукум!" При виде земляков он снимал шапку и выставлял в улыбке крупные лошадиные зубы:
