– Какая здесь глубина реки? – спрашиваю у командира дивизии.

– Около метра, а ширина – метров двадцать-двадцать пять. Вон там, от Гуляевки, начинается лиман. – Он показывает влево, и мне хорошо видны в бинокль и это синее село, и такая же синяя гладь лимана.

Все села и хутора в этих местах синие. Каждую весну хозяйки белят избы, добавляя в известку много синьки. Поэтому их хаты и имеют синий оттенок.

– Ваша дивизия, Василий Сергеевич, должна прорваться через Степановку, с ходу форсировать реку в пешем строю и развивать наступление на Нейково, отрезая пути отхода противнику, обороняющемуся на высотах за рекой западнее Березовки. Наступление возобновляет вся группа. Атаку начнем через полчаса. Правее вас наступает мехкорпус.

Закончив разговор, я поднялся, чтобы взглянуть, выдвигается ли 9-я гвардейская дивизия на исходный рубеж, что делается на участке 5-й отдельной мотострелковой бригады полковника Завьялова. В первый момент даже не разобрался. «Неужели полки бригады уже подошли к самой окраине Степановки? Но почему они начинают отходить?» Взглянул в бинокль и понял – это контратака немецкой пехоты и танков. Радости моей, казалось, не было конца. Еще бы, у нас две дивизии выдвигаются для удара – одна на Викторовку, другая южнее Степановки. А вместо того чтобы упорно обороняться на заранее оборудованных позициях, противник покинул их и открыл нам свои фланги для удара.

– Видите? – бросил я комдиву.

– Вижу, товарищ командующий, и понял вас, ответил возбужденно Головской.

– Как только они втянутся в бой с завьяловцами, удар нанесите по флангу, атакуйте Степановку и развивайте наступление на северо-запад, в направлении четырех курганов. Тутаринов скует противника ударом на Викторовку. Ему надо только уточнить время атаки.

Не отрывая взгляда от поля боя, я по рации уточнил боевую задачу комдиву Тутаринову. Были хорошо видны стоящие на скатах нашей высоты (она тянулась километров на десять к северу) орудия истребительно-противотанкового дивизиона. По мере приближения танков они все чаще вздрагивали, разговаривая с врагом на грозном языке металла и огня. Танк, опрометчиво вырвавшийся далеко вперед, вдруг закружился на месте и стал. Из подбитой машины выскочили фашисты и бросились бежать назад. Когда они пробегали мимо встречного танка, раздался сильный взрыв. Машину охватило черным дымом, а фашистские танкисты мгновенно куда-то исчезли. Воздух потряс еще один страшный взрыв.

– У них там поставлено внаброс минное поле, – объяснил комдив.

– Давайте сигнал «вперед!».

Сзади нас загудели моторы. Танки и самоходные орудия как бы нехотя выползли из-за оврага и начали медленно разворачиваться в боевой порядок, поджидая, когда подойдут остальные. Потом дружно взревели, и машины устремились вперед через боевые порядки кубанских полков. Казаки с боевым кличем устремились вслед за ними. Немцы поздно поняли свою оплошность с контрударом. Дивизии Головского, Гадалина и бригада Завьялова смяли противника и ворвались в Степановку. 9-я гвардейская дивизия подхватила атаку соседей и блестящей, в казачьем стиле, атакой разгромила гарнизон Викторовки.

– Ну, теперь, Василий Сергеевич, считайте, прорвали мы коварную оборону у Тилигула. Поеду к Жданову… Надо проводить Трофима Ивановича в последний путь.

Самому не пришлось видеть, как казаки генерала Головского с боем форсировали Тилигул, но мне докладывали, что это была поистине грандиозная картина массового героизма. Здесь мне хочется привести выдержку из политдонесения начальника политотдела 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса полковника Карева. Он приводит этот боевой подвиг как пример высокого политико-морального состояния личного состава корпуса. Подвиг описали здесь по-фронтовому лаконично и сухо, но каждое слово в нем тем и дорого, что написано под свист пуль, под грохот бомб и снарядов, написано в тот памятный день – 31 марта 1944 года.

«Для того, чтобы овладеть населенным пунктом Степановка, – говорилось в политдонесении, – личному составу 30-й Краснознаменной кавалерийской дивизии надо было под огнем противника перейти по пояс в ледяной воде через реку Тилигул. И эта задача была с честью выполнена. Река была форсирована, село взято с бою, и преследование противника продолжалось. Бойцы и офицеры дивизии, промокшие в студеной воде, в морозную снежную погоду продолжали преследование, не имея возможности обогреться и обсушиться. Но никто ни слова не сказал об этом. Все рвались вперед».

Полковник Карев чем-то походил на командира 30-й кавалерийской дивизии генерала Головского: то ли своей сдержанной смелостью, то ли внешним обаянием, а быть может, просто своей глубокой и трогательной любовью к казакам. Никто никогда не слышал, чтобы он говорил что-то о себе, зато он часами мог рассказывать о своих воинах, их боевых делах. Пока мы с ним ехали в Березовку, он говорил о партийном организаторе 127-го кавалерийского полка, старшем лейтенанте Хакиеве, который, оказывается, с момента прорыва сумел провести уже три заседания партийного бюро. На них были приняты в партию те, кто подал заявление перед боем и отличился в бою.

– Вы представляете, товарищ командующий, воин в бою узнает, что он принят в партию, стал коммунистом. Ведь это же наивысшая награда за подвиг.

Хакиев, разумеется, не вызывал членов бюро к себе из боевых порядков, он сам шел туда, где пылал бой.

– Я могу вам уже сейчас доложить, кто первым форсирует следующий водный рубеж.

– Любопытно.

– Коммунист, лейтенант Алешков. На летучем партийном собрании он так и заявил: «Я со своим взводом первым форсирую Тилигул и ворвусь в село». Говорили, конечно, об этом и другие, но у него в душе сам бес сидит.

…Тело генерала Танасчишина лежит в гробу. То же спокойное, сосредоточенное выражение лица, так же сдвинуты брови. Не верится, что не сон, а смерть сомкнула ему глаза. Начальник политотдела 4-го гвардейского Сталинградского мехкорпуса полковник Козлов говорит о том, что герои, уходя из жизни, остаются в боевом строю, что героический образ их командира будет в боях напоминать о чувстве великой ответственности перед Родиной, призывать к мести и победе.

Мы выносим гроб. Его подхватывают офицеры-танкисты и устанавливают на автомобиль… Трехкратный салют… Машина в сопровождении взвода автоматчиков и эскорта мотоциклистов удаляется в сторону Вознесенска. Там будет совершено погребение.

Дальше 4-й гвардейский корпус уже до конца войны поведет генерал В. И. Жданов.

– Я получил ваше боевое распоряжение, – начал он о делах, когда эскорт скрылся за поворотом. – Вы приказываете по окончании переправы немедленно возобновить наступление и к исходу 1 апреля во взаимодействии с конницей овладеть северной частью населенного пункта Сталино. В то же время передовым отрядом – танками с десантом пехоты – овладеть городом и станцией Раздельная. Мы выполним этот приказ в указанное время.

– С выходом дивизий генералов Головского и Тутаринова на правобережье Тилигула обстановка резко изменится к лучшему. Думаю, что под покровом ночи противник предпримет попытку оторваться от нас, чтобы занять очередной рубеж.

– Что-то непохоже, – усомнился Владимир Иванович, – бомбят район Березовки с таким остервенением, будто здесь решается судьба всей войны. Весь день ведет обстрел дальнобойная тяжелая артиллерия.

– Броды нашли?

– Да, жители показали. До темноты я решил не раскрывать своих карт. Пусть немцы думают, что все надежды мы возлагаем на мостовые переправы.

– Пленные? – Мне было интересно узнать, на что нацеливают немецких солдат.

– Есть какой-то офицер, взятый в глубине обороны. Результат допроса еще не докладывали.

– Давайте его сюда. Зайдем к вам.

В сопровождении автоматчика в комнату вошел среднего роста, сутулый, обрюзгший старик. Он стянул фуражку с седой головы и угодливо поклонился, изобразив на лице дежурную улыбку.

– К вашим услугам, господин генерал, сотрудник организации Тода, – довольно бойко представился офицер.