«Помни, что бы я не сказал, не верь мне, - ласковое прикосновение любимых губ к моему виску и нежные объятия».

Воспоминание накрывает меня с головой, придавая сил и уверенности. Я поднимаю голову, готовясь принять все, что произойдет здесь и сейчас. Следующее мгновение проходит, как в замедленной съемке.

Его глаза удивленно расширяются. В них совершенно незнакомое мне чувство. Я не могу понять, что он чувствует, о чем думает. Из его рук выпадет хлыст и с глухим ударом падает на кафель. Этот звук кажется мне оглушающим.

«Ну скажи мне что-нибудь, подай знак» - молю я про себя.

Это всего мгновение, но оно длится целую вечность.

Секундная тишина, но ее разрывает смех старика. Это конец.

Перед глазами начинают мигать разноцветные огни. Нет, я не могу сдаться! Хватаюсь за голову, которую разрывает напополам от сильной боли. Это неправда, это игра, это ложь.

«Ты все еще пытаешься защитить меня. Правда или ложь? — шепчет Пит.

— Правда, — отвечаю я, хотя, думается, он ждет более развернутого ответа. — Такие уж мы с тобой — вечно защищаем друг друга».

Двери с тяжелым грохотом открываются, ударяясь о стены; тяжелый топот солдатских ботинок по полу приносит моему воспаленному мозгу еще большую боль, но я смотрю в глаза моему мальчику с хлебом, и, кажется, в них я вижу свое отражение. Мне даже видится, что еще миг, и он сорвется с места, ко мне. Наш зрительный контакт разрывается, и меня подхватывает пара рук, облаченных в перчатки.

«Нет!»

- Нет! Пит! Стойте, - кричу я, изворачиваясь всем телом, кусаюсь, царапаюсь. - Отпустите меня, - молю из последних сил, но меня уже волокут к выходу, и я бросаю последний взгляд на него.

Пит кидается мне вслед. В глазах боль; губы застыли в безмолвном крике; рука вытянута вперед. Он пытается удержать меня. Помочь. Еще пара сантиметров и наши руки соприкоснутся. Я почувствую его тепло. Еще секунда.

Но он хватает лишь пустоту.

Двери закрываются, а я проваливаюсь в небытие.

Раз, два. Удар молотка по дереву. Ещё удар, и еще один гвоздь без труда входит в податливую древесину. Это последний. Крышка надежно прибита, я не выберусь. Глухой удар гроба об сырую землю - меня опустили в свежевырытую могилу. Мою могилу. Я ничего не вижу. Слышать - вот мой единственный выход. И я слышу рыдания матери, переходящие в стоны раненной волчицы. Слышу их так громко, будто она стонет прямо перед моим лицом, а не на высоте нескольких метров. Странно, но они меня совершенно не трогают. Эта женщина после смерти отца вызывала у меня презрение, смешанное с жалостью, она сдалась, бросила нас. И даже сейчас она не может сдержать своих стонов. Хочется встать, дать ей пощечину и крикнуть в лицо, чтобы та собрала остатки своего сознания и держалась ради Прим. Я уверена, что она тоже наверху, прижалась к матери и беззвучно сотрясается в рыданиях. Не люблю слезы. Это проявление слабости, а мой утенок должен быть сильным. Хочется обнять ее, сказать, что все хорошо, но я не могу кричать, не могу двигаться, не могу видеть, но я чувствую запах. Запах сырой земли и древесины. Он для меня не нов. Я любила лес, я ходила туда после дождя. Этот запах напоминает мне о тех временах, когда я была еще свободна. Этот запах успокаивает, как бы это странно не звучало, но я спокойно приму это. Я спокойна, я мертва. Плачь матери. Первая горсть земли, а за ней ещё и ещё. Меня закапывают. Я знаю, как это будет. Через несколько минут у меня начнется паника, дыхание участится, легкие начнут вбирать в себя с каждым разом все больше и больше кислорода, выпуская наружу углекислый газ. Но пока я спокойна.

Сколько я здесь? Может минуту, а может и час. Игра слишком затянулась. Надо выбираться, но почему-то я не предприняла попыток сделать этого раньше. До того, как меня закопали заживо в заколоченном гробу. Почему?

Все очень просто - я умерла. Но я все чувствую. Это не справедливо. Почему все так? Я думала, что меня ждет спокойствие и умиротворение, а не потные ладони на глубине нескольких метров под землей. А где же небеса и ангелы с золотистыми крыльями? Что я должна сделать?

Вдох. Выдох.

Панические атаки. Нет, стоп, спокойствие. Да какое к черту спокойствие, я погребена заживо. Или все-таки нет?

Вдох. Выдох.

Дышать становиться все труднее и труднее. Кислорода почти не осталось. Я трогаю гроб руками, ладони беспомощно скользят по гладко отшлифованной поверхности.

«Смирись».

В висках стучит отчаянная мысль . Да, это конец. И тут я чувствую резкую боль. Да, я чувствую. Она все сильнее и сильнее. Я дергаюсь в конвульсиях, прося остановить этот ад. И тут я заметила, как холодные гладкие стены сменяются чем-то приятным на ощупь.

Открываю глаза, тяжело дыша. Яркий свет ударяет в глаза, здесь прохладно и пахнет… розами. Резко сажусь, но боль снова охватывает мое изнеможенное тело. Боль - моя верная подруга. Не предаст и, видимо, уже никогда не покинет. Из меня вырывается нервный смешок. Руки автоматически тянуться к животу, но что-то нет так.

Пустота.

Нет, Господи, нет. Я беспомощно шарю руками по животу. Он не посмеет отнять у меня его. Мой ребенок. Но уже поздно, я опустошена, как морально, так и физически. Поджимаю ноги к животу и рыдаю, вою, скулю.

- Ну, полно, Мисс Эвердин, как много сожаления. Неужели вы действительно так расстроены? - он осматривает меня с ног до головы, скрестив руки в замок.

- Старая сволочь, - выплевываю я сквозь слезы, сотрясаясь всем телом.

Как же я ненавижу этого человека. Нет, это даже не человек. У него нет души, нет сердца.

- Я думаю, вы должны быть мне благодарны, - он растягивает каждое слово, смакуя его на языке. Его слова, словно яд, впрыскиваются мне в кровь.

- Ребенок – это обуза, - я резко вздрагиваю и оборачиваюсь. Мерзкий старик сидит напротив и смотрит на меня. Внимательно, изучающим взглядом. Кажется, упиваясь моей болью и беспомощностью. Он встает, поправляя белые манжеты, и направляется к двери. То ли, передумав, то ли забыв что-то, он останавливается, и, не оборачиваясь, произносит. Громко, властно.

- Это обуза для Пита. И вы тоже. От вас нужно избавится. И я на полпути к этому. Осталась самая малость, - мои губы дрожат, а ладони беспомощно сжимают простыню.

- Отдыхайте, Мисс Эвердин, - он выходит, оставляя после себя пустоту.

Боли нет, как и слез. Я просто лежу, свернувшись калачиком. Я никогда не хотела становиться матерью, но потерять свое неродившееся дитя… это больно. Даже для такой, как я. Черствой и сухой, недостойной стать матерью и быть любимой.

Сильные порывы шквального ветра. Стекло жалобно дребезжит в оконной раме. Плевать. Пусть хоть вылетит и разлетится по полу на тысячи осколков. Я даже буду рада. Возможно, я даже пройдусь по ним, чтобы в мои голые ступни вонзилось битое стекло; чтобы я ощутила, как острие пронзает мою плоть, как только что пронзили мою душу и оставили захлебываться собственным отчаянием. Тонкое одеяло не греет, но дарит лишь ложное ощущение защищенности. Я укутываюсь в него с головой, но руки мои все такие же холодные. Мне больше никто не нужен. Я хочу просто отдохнуть. Я измучена. А в моем случае лучший отдых - это смерть.

Могу ли я ответить на вопрос, когда это все началось? Когда я перестала подчиняться самой себе? Да, могу. Когда Эффи вытянула листок с именем моей сестры на жатве 74-х Голодных Игр.

========== Глава 12 ==========

POV Пит

Уютный дом, большая семья, любимая жена. Я думаю, что это — мечта каждого мужчины. Это было и моей мечтой. Я знал, что моей мечте сбыться не суждено. Китнисс была для меня всегда, как птица. Свободная, красивая и такая недоступная.

Запретный плод всегда так сладок.

Свою жизнь я хотел связать только с ней, любить её, быть любимым ею. Возможно, я бы сказал Играм спасибо за то, что они свели нас ближе друг к другу, подарили мне надежду, которая умерла сегодня ночью, на моих глазах. Умерла в том самый момент, когда Китнисс сказала, что ждет ребенка.