Лев Николаевич Толстой, вспоминая строки из этого стихотворения: «Лишь паутины тонкий волос блестит на праздной борозде», говорил известному пианисту, одному из своих лучших друзей, Александру Борисовичу Гольденвейзеру: «Здесь это слово „праздной“ как будто бессмысленно и не в стихах так сказать нельзя, а между тем этим словом сразу сказано, что работы кончены, все убрали, и получается полное впечатление. В уменье находить такие образы и заключается искусство писать стихи, и Тютчев на это был великий мастер».
Чем старше становился поэт, тем большую глубину и философичность приобретали его произведения о родном крае. Здесь и обожествление природы, и стремление точнее разгадать ее тайны. Ярким примером тому было его стихотворение «Природа – сфинкс. И тем она верней…». А иногда поэт писал такие лирические стихотворные деревенские картинки, которые, кажется, во всем были равны «бытовым» шедеврам кисти Федотова, Поленова, Репина… Примером тому могло служить его стихотворение «В деревне», к сожалению, не всегда входящее в сборники лучших стихотворений Тютчева.
Последний раз Федор Иванович был в Овстуге в августе 1871 года. Он уже почувствовал, что это его последняя встреча с Брянщиной. Оттого и объезжал как бы действительно в последний раз издавна полюбившиеся ему окрестности Овстуга. А в поездках неизменно рождались и новые стихи. Одно из них – «От жизни той, что бушевала здесь…» – особенно ярко раскрывает философские размышления человека, стоящего на краю жизни, его душевные сомнения в мимолетности нашей жизни на земле… Менее чем через два года и поэт отправится в эту «всепоглощающую и миротворную бездну».
«Не отказался бы и Пушкин»
Сороковые годы XIX века для русской литературы характеризовались почти полным отсутствием стихотворений даже в крупных периодических изданиях. Это в определенной степени подчеркивалось и в критических статьях Виссариона Григорьевича Белинского, видевшего «в вытеснении стихов прозой своего рода признак зрелости литературы». Как будто бы солидарен с этим высказыванием был и Тютчев, который с 1841 по 1849 год не напечатал ни одного своего стихотворения.
И вот редактор «Современника» Н. А. Некрасов в январской книжке журнала за 1850 год, сетуя на подобную несправедливость, публикует большую статью «Русские второстепенные поэты». В ней он утверждает, что в России не выродились поэты, у многих из них лишь проявляется пока «недостаток самобытности», который может быть преодолен дальнейшим совершенствованием таланта. Далее Некрасов берется «показать, что еще недавно поэтов с истинным талантом у нас являлось более, чем привыкли считать». И одним из главных аргументов он выставляет опубликованные в третьем и четвертом номерах пушкинского «Современника» подборки под названием «Стихотворения, присланные из Германии».
Несмотря на такой странный заголовок, Некрасов уверен, «что автор их наш соотечественник» и что «стихотворения г. Ф. Т. принадлежат к немногим блестящим явлениям в области русской поэзии». Удивительно, что редактор столичного журнала еще не знал, по-видимому, автора понравившихся ему произведений, хотя Тютчев уже вовсю блистал в петербургских и московских салонах острословием и знанием международной политики. Зато в афишировании своих поэтических талантов Федор Иванович действительно был крайне щепетилен.
В статье Некрасов всячески подчеркивает достоинства стихотворений «г. Ф. Т.» «в живом, грациозном, пластически верном изображении природы», к которым «присоединяется мысль, постороннее чувство, воспоминание». Особенно щедр автор статьи на похвалы отдельных стихотворений, как, например, «Я помню время золотое…», от авторства которого, как он говорит, «не отказался бы и Пушкин».
Столь подробный разбор и практически полное цитирование многих из опубликованных Пушкиным стихотворений Тютчева обратили на себя внимание читающей публики и вскоре сделали известным подлинное имя автора.
«Видите ли Ф. И. Тютчева? – спрашивал поэт-славянофил Алексей Степанович Хомяков в январе 1850 года в своем письме одного из адресатов. – Разумеется, видите. Скажите ему мой поклон и досаду многих за его стихи. Все в восторге от них и в негодовании на него… Не стыдно ли молчать, когда Бог дал такой голос?»
Всеобщая похвала подтолкнула к деятельности и автора. В апрельской книжке журнала «Москвитянин», который редактировал давний приятель Погодин, помещены были (но опять без подписи) «Наполеон», «Поэзия» и «По равнине вод лазурной…». Стихотворения были снабжены чрезвычайно интересным примечанием: «Мы получили все эти стихотворения (вместе с десятью, которые будут помещены в следующем номере) от поэта, слишком известного всем любителям русской словесности. Пусть читатели порадуются вместе с нами этим звукам и отгадывают имя». Редактор, несмотря на восхищение стихотворениями друга, видимо, поторопился объявить его «слишком известным».
Первым задумал исполнить пожелание Некрасова на издание стихотворений поэта муж сестры Федора Ивановича, Н. В. Сушков. Николай Васильевич в 1851–1854 годах занимался составлением и выпуском литературного сборника «Раут», имел в этом определенный опыт, который и хотел приложить к выпуску томика стихотворений Тютчева. В примечании к подборке стихов в «Рауте» на 1852 год издатель даже объявил, что «в нынешнем году будет напечатано полное собрание стихотворений Тютчева». Сушковым была уже изготовлена писарская копия значительного числа тютчевских стихотворений, которую послали на просмотр самому автору. Но по неизвестным причинам это собрание стихотворений так и не осуществилось, зато у литературоведов появился новый документ – так называемая «Сушковская тетрадь». Она стала ценным подспорьем для издания всех последующих собраний сочинений поэта.
В конце концов Тургенев «уговорил» Тютчева на издание сборника его произведений. А так как Иван Сергеевич был членом редколлегии «Современника», то с его помощью и было опубликовано в приложении к мартовскому 1854 года выпуску этого журнала девяносто два стихотворения поэта и еще девятнадцать в майском номере «Современника». Кроме этой большой работы Тургенев в апрельском выпуске журнала добавил к приложению и свое дружеское напутствие к стихам: «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева». В нем он продолжил вместе с Некрасовым открытие «одного из самых замечательных наших поэтов, как бы завещанного нам приветом и одобрением Пушкина». «Г-н Тютчев может сказать себе, что он… создал речи, которым не суждено умереть; а для истинного художника выше подобного сознания награды нет» – так закончил Иван Сергеевич свое вступление.
«Я встречался с ним раз десять в жизни…»
В феврале 1873 года, узнав, что Тютчев очень тяжело болен, Лев Николаевич Толстой с грустью писал о нем своей тетке Александре Андреевне Толстой: «…вы не поверите, как меня это трогает. Я встречался с ним раз десять в жизни; но я его люблю и считаю одним из тех несчастных людей, которые неизмеримо выше толпы, среди которой живут, и потому всегда одиноки…»
Какая обнаженно-точная характеристика дана величайшим русским писателем замечательнейшему русскому поэту, мысли которого он чаще всего разделял, а поэзию нередко даже ставил превыше любой другой. Многое из того, о чем писал и думал поэт, станет Толстому ближе и дороже именно в зрелом возрасте: Лев Николаевич был моложе Федора Ивановича на четверть века.
Почти двадцать пять лет длилось их чувство приязни и взаимного глубокого уважения, но, к сожалению, так сложилась жизнь, что встречались они всего лишь «раз десять в жизни». И хотя у нас нет доподлинно точных сведений даже об этих десяти встречах, можно с уверенностью сказать, что большинство из них произошло в Москве.
Но вот первая-то встреча точно произошла в Петербурге. «Когда я жил в Петербурге после Севастополя, – вспоминал много лет спустя в беседе с Гольденвейзером Толстой, – Тютчев, тогда знаменитый, сделал мне, молодому писателю, честь и пришел ко мне. И тогда, я помню, меня поразило, как он, всю жизнь вращавшийся в придворных сферах, говоривший и писавший по-французски свободнее, чем по-русски, выражая мне свое одобрение по поводу моих севастопольских рассказов, особенно оценил какое-то выражение солдат; и эта чуткость к русскому языку меня в нем удивила чрезвычайно».
