— Сокол ты мой ясный, Василек! — шепнула девушка.

— Голубка моя милая! — прошептал в ответ Василек.

Они умолкли и так сидели некоторое время. Любить они еще были в силах, но голод сжимал им горло, мешая произнести хоть слово.

Солнце зашло. На противоположном конце деревни показались люди, возвращавшиеся с барщины. Ганка поднялась, встал и Василёк. Долго сжимал он ее в своих объятьях. Они молча смотрели друг на друга и, наконец, горячо поцеловались. Потом юноша, опустив голову, побрел вдоль деревни. Ганка некоторое время смотрела ему вслед, потом вошла в хату и без сил упала на лавку.

В этот же час по широкой и чистой дорожке панской усадьбы, среди зеленой муравы и цветущих нарциссов прогуливались пан и пани.

Пани шла, опираясь на руку мужа, и говорила о близком празднике, о своем прелестном платье, о том, как ей хочется путешествовать, и о предстоящих зимних развлечениях. Пан, сжимая в руке крохотную ручку пани, слушал ее веселый щебет и рассказывал ей обо всем, что читал в книгах, и о том, что ему довелось видеть, путешествуя по белому свету. Солнце зашло. Прислуга доложила о поданном чае. Пан и пани вернулись в дом и, расположившись у открытого окна, сидели за чаем, беспрестанно смеясь и болтая. А потом до поздней ночи слышались звуки фортепьяно — это играла пани, а пан, сидя около нее, слушал музыку и время от времени целовал белую ручку и пурпурные губки жены.

Вот вам две любви, две любящие пары, два мира!..

На следующий день, ранним апрельским утром, родители Ганки отправились на барщину в имение. Девушка, пошатываясь, встала, затопила печь и пошла собирать лебеду.

Вернувшись с собранной зеленью, она поставила горшочек с водой к огню, положив туда принесенную траву, и так принялась готовить. Под лавкой мяукала кошка и плакал ребенок. Скорчившись, оцепенев, сидела на припечке восьмилетняя девочка. В люльке, не просыпаясь, спало опухшее дитя.

Приближался полдень. Ганка вышла во двор, взглянула на солнце и, спросив проходившего мимо соседа, где работают ее отец и мать, вернулась в хату. Здесь она накормила лебедой детей и поела сама. Трава, на минуту заглушив голод, не придала ей сил. Потом, налив в два горшочка жидкое кушанье и повязав на голову платок, она вышла из хаты. По деревне она шла, еле передвигая ноги, около хаты Василька остановилась, чтобы поговорить с его матерью, собиравшей во дворе траву. Потом пошла дальше. С Васильком повидаться ей не удалось — он тоже работал на барщине в имении.

День был ясный, почти жаркий, солнце заливало землю потоками лучей, воздух благоухал, щебетали птицы, аисты клекотали на крышах.

С трудом девушка прошла деревню, потом поле, потом луг и, наконец, вышла к речке. На другой стороне на панском поле работали крестьяне. Среди них Ганка увидела отца и мать. Через речку была переброшена доска, широкая, но тонкая, прогибавшаяся при каждом шаге. Ганка ступила на мосток и зашаталась. Испугавшись, она поспешно вернулась и опустилась на траву, — ноги у нее дрожали. Гарвар увидел дочь и окликнул ее.

— Возьмите еду сами, я не пройду по мосточку, в воду упаду, — слабым голосом отозвалась Ганка.

Гарвар хотел подойти к дочери, но управляющий прикрикнул на него:

— Что ты там разговариваешь с девкой? Работай!

А Ганке приказал:

— Неси ему сама! Вот задам я тебе! По мостику перейти, не можешь. Велика пани, как я погляжу!..

И погрозил нагайкой.

Ганка с трудом поднялась, взяла горшочки и ступила на мостик. Она прошла два шага, но, когда сделала третий, голова у нее закружилась. Она ступила еще… ноги ее задрожали, в глазах потемнело. Вскрикнув, она сделала еще шаг. Управляющий орал, стоя на другом берегу речки:

— А ну скорей! Смотрите, какая панна! Идет так, словно ноги у нее не свои!

Услыхав голос управляющего, Ганка задрожала еще сильнее, глянула вниз и уронила горшочки. Она хотела итти дальше, но зашаталась, вскрикнула… и упала в воду. Над рекой раздались два отчаянных вопля, — это кричали отец и мать Ганки. Василька при этом не было, он работал на другом конце панского поля.

Вечером в хате Гарвара горел яркий огонь. Красный пламень дрожащим блеском озарял серую и грустную хатку. Против огня на лавке лежала мертвая Ганка. Ее длинные распущенные волосы спадали вниз. Руки были сложены на груди. Грубую рубаху опоясывала алая лента, которую когда-то подарил Ганке Василек. Около, скорчившись на полу, сидела мать. У нее не было сил громко причитать по деревенскому обычаю, и она только тихо плакала, утирая слезы фартуком. В другом конце хаты на лавке сидел Гарвар, сложив руки на коленях и опустив голову на грудь. Жесткие спутанные волосы закрывали ему лицо. Не было у него ни слов печали на устах, ни слез в глазах, опущенных к земле, но бессильное, угрюмое отчаяние было видно во всей его понурой, оцепенелой позе.

Василька все еще не было. Но когда разнеслась весть о гибели Ганки, он прибежал в деревню бледный, с безумным взглядом. Увидев труп девушки, он схватился за голову и убежал. Напрасно его искали. Прошел день, а Василька все не было.

Унылая тишина царила в хате, прерываемая только треском огня, всхлипыванием женщины или тяжким вздохом Гарвара. В углу, в люльке, умирало опухшее от голода дитя.

В тот же вечер в панском имении собрались гости. Пан узнал от управляющего о гибели Ганки и рассказал об этом печальном случае обществу, собравшемуся у ярко освещенного, установленного кушаньями стола.

— Жаль девушку, если она была красива, — сказал какой-то остряк.

— Да, она была красива, — ответил помещик, — и, кажется, даже обручена.

— Вот вам тема для романа! — воскликнула одна чувствительная дама, которая решительно во всем видела темы для романов.

— Роман у мужиков! — с возмущением возразил толстый усатый господин. — О чем вы говорите! Да разве они любят?

— Все-таки жаль девушку, если она была красива, — повторил остряк.

— Messieurs, parlons autre chose! — с гримаской на красивом лице вступила в разговор пани. — Утонувшая девушка слишком печальная тема для разговора, cela fait mal aux nerfs.

— Parlons autre chose, ma deesse! — воскликнул пан, и разговор продолжался, веселый и живой.

О бедной Ганке, которая с синим лицом и распущенными волосами лежала в хате Гарвара, о ее родных и ее милом в панских гостиных больше не думали.

Через несколько дней крестьяне, возвращавшиеся из местечка, привезли в деревню, где умерла Ганка, найденный на широкой дороге под крестом труп опухшего от голода человека. Это был Василек.

Вот вам крестьянская любовь, с ее надеждами и мечтами! Двое людей любили друг друга, мечтали о счастье. Но пришел голод, и от двух полных сил, здоровья и надежд юных существ на деревенском кладбище остались две могилы.

Через месяц совсем опустела хата Гарвара. Двое детей умерло, старшую девочку взяли подпаском в имение, а Гарвар с женой, истощенные и осиротевшие, отправились просить милостыню по большим дорогам. Когда они, уходя из деревни, шли мимо кладбища, над двумя свежими могилами шумели сосны, стряхивая капли моросящего дождя. Гарвар и его жена, взглянув на кладбище, невольно простились с ним, но не зашли на могилы дочери и ее милого, и в их ввалившихся, опухших глазах не было слез. Голод охладил чувства в их груди и высушил слезы в глазах.

Ушли они и пропали без следа.

Вскоре опустело и панское именье. Хозяева его отправились в далекое путешествие.

Прошли осень и зима. Весной пан и пани вернулись в свой светлый деревенский дом. Зиму они весело прожили в большом городе, а вернувшись, снова читали, играли на фортепьяно, как и прежде принимали гостей и гуляли по саду, среди душистых цветов. А прелестное личико Ганки и верное сердце ее милого точили под землей черви.

Вот и конец моей повестушки, прекрасные дамы и господа! Простите, если наскучила бесхитростным повествованьем. Но, видите ли, словом не всегда можно выразить горячее чувство, а пером трудно передать живую мысль. Но сердце болит, как вспомнишь о муках бедных братьев наших. А рядом с этими темными образами нужды и горя перед воображением встают сияющие весельем лица счастливых. И когда я представила себе все это, мне захотелось поведать вам искренними, пусть и убогими словами некогда слышанную мною короткую историю Ганки и Василька.