Приняв такое решение, Рако ушел. Ухода его никто и не заметил.
Поздним вечером крестьяне, вдоволь натанцевавшись, с веселыми песнями проводили освобожденных по домам. Впереди, приплясывая, шли Гьика, Петри и Бойко. Никогда они еще не чувствовали себя такими близкими и родными друг другу, как в этот вечер. Одного взгляда товарища было достаточно, и другой понимал его без слов.
И только на следующий день освобожденные крестьяне открыли горькую правду: их-то выпустили, а Стефо и Дудуми суд в Корче приговорил к длительному тюремному заключению.
Новость эта потрясла крестьян, в особенности семьи осужденных и Гьику.
— Я знал, что суд решит так, как будет угодно Каплан-бею. Суд и бей между собой связаны. Так оно и вышло, — сказал Гьика. — Но не будем отчаиваться! Раньше всего поможем семьям этих несчастных. И борьбу нашу будем продолжать! — заключил он, кладя руку на плечо своего верного друга Бойко.
* * *
Несколько дней кряду непрерывно шел снег. Крестьяне из-за сугробов не могли даже пробраться к загонам скота. Дул леденящий ветер. Самый суровый период зимы застал многие семьи без горстки муки в чулане. Немногие початки кукурузы, которые сохранялись для посева, были съедены. Днем и ночью плакали голодные дети, будто по селу выли шакалы:
— Хлеба!
— Хлеба!
Этот крик, эта мольба, сопровождавшаяся слезами, шла от самого сердца. До этого крестьяне еще кое-как держались: изредка продавали дрова в Корче, занимали там, занимали здесь, но разве долго так продержишься?
Зато у Рако Ферра и его родичей амбары были полны до отказа и зерном и кукурузой. Как-то случилось, что доведенный до отчаяния Селим Длинный осмелился пойти к Рако Ферра попросить в долг кукурузы для своих голодающих детей. Что же ему ответил Рако?
— Кто я такой, миллионер? — накинулся он на Селима. — Должен оставить своих детей не евши, в то время как твои выродки будут жрать мой хлеб? Убирайся!
Селим ушел, печально покачивая головой и бормоча:
— Будто я пришел к нему воровать! Я ведь честно… в долг! Хочешь дать — давай, не хочешь — жри сам. Придется, видимо, сдыхать с голоду вместе с детьми, но так будет лучше: по крайней мере сразу отмучаемся!..
А между тем некоторым другим семействам — пойяка, Сике и Шуко — тот же самый Рако по собственному почину прислал немного муки. Но эти крестьяне почитали его, уважали, постоянно расхваливали и сверх всего возвращали ему долг в двойном, а то и в тройном размере.
— Правительство должно дать нам хлеб — иначе все перемрем! — говорили крестьяне.
— Правительство? Но что такое правительство, глупцы? Рако Ферра — это и есть правительство, Леший — правительство, Каплан-бей — правительство. Они довели нас до того, что мы умираем с голоду, а вы на них еще надеетесь! Не будьте глупцами, действуйте, требуйте, нападайте на этих кровопийц, просьбами вы ничего не добьетесь. На удар отвечайте ударом! — гневно говорил крестьянам Гьика.
Трудно пришлось в эту зиму и семье Ндреко. Гьика не знал, как прокормить своих.
Плач детей, раздававшийся по всему селу, разрывал ему сердце.
— Хлеба!
— Хлеба-а-а!
Как-то раз Гьике пришлось зайти в хижину к Шоро, и то, что он там увидел, потрясло его. На полу, словно маленькие скелетики, лежали изголодавшиеся дети. Они уже были не в силах подняться, только беспрестанно твердили одно и то же:
— Хлеба, мама! Хлеба!..
Жена Шоро могла им сунуть в рот только несколько зернышек последнего початка кукурузы; больше в доме ничего съестного не было. А в противоположном углу лежал больной Шоро. Он стонал и время от времени цыкал на детей и ругал их, будто они виноваты:
— Чтоб вы сдохли! Чтоб вы сдохли! Душу из нас вымотали!
Гьика ушел потрясенный. Он решил, что единственный путь к спасению от голодной смерти — это всем отправиться с дровами в Корчу. Переговорил с одним, с другим, но все боялись пускаться в длинный путь в самый разгар суровой зимы. И на его предложение откликнулось всего лишь трое: Петри, Бойко и дядя Коровеш. К несчастью, Петри простудился и не смог с ними отправиться. Верхом на кобыле Зарче, больному, в лихорадке, не под силу было сделать и полпути.
Делать нечего: отправился Гьика с дядей Коровешем и Бойко, да прихватили они с собой Ндони. Был у них осел Ндреко, осел Шоро, жеребец Коровеша, кобыла Зарче и еще Тушар дал им своего мула. Нагрузили животных дровами и отправились. Что они перенесли дорогой, одному богу известно! В пути пришлось остановиться и переждать вьюгу — только через два дня прояснилось.
Дрова они продали выгодно. С большим трудом купили около ста пятидесяти оков кукурузы, смололи ее и вернулись в Дритас. Голодные односельчане встретили их, как своих спасителей. Кукурузу распределили по количеству душ в каждой семье.
Получая муку, крестьяне благодарили Гьику и его товарищей, поднимали глаза к небу и твердили:
— Ну, уж если на этот раз спаслись, значит, нет на нас погибели! Боже, сделай так, чтобы опять подул ветер с юга! Тогда и мы выживем и скот наш не подохнет…
Ветер с юга среди зимы нужен был для того, чтобы растаял глубокий снег, занесший село…
* * *
Через два дня на крестьян свалилась еще одна беда: к ним пожаловал сборщик налогов.
Финансы Корчи находились в плачевном состоянии. Государственные служащие уже три месяца не получали жалованья. Кризис обострялся день ото дня. Те жалкие налоговые поступления, которые удавалось собрать, немедленно пересылались в столицу. Поэтому-то власти, несмотря на бездорожье и снежные заносы, разослали сборщиков налогов и наказали им любыми средствами взыскать с крестьян налоги за этот год и недоимки за прошлый. Они могли, если бы это потребовалось, даже применить силу, но во что бы то ни стало собрать налоги. И вот сборщик, господин Рамо, явился в здешние края.
Жестокие холода задержали его в Шён-Пале, но едва установилась мало-мальски сносная погода, как он вскочил на лошадь и в сопровождении трех крестьян, которые расчищали ему дорогу, и двух жандармов приехал в Дритас. Однако снега на дороге оказалось так много, что из Шён-Паля до Дритаса вместо двух часов, как обычно, им пришлось проехать целых пять.
Стоило крестьянам услышать о появлении сборщика налогов, как они пришли в ужас. Никогда еще не удавалось рассчитаться с ним по-мирному. И, надо признаться, трудно им было выплачивать эти налоги: приходилось распродавать последнее, только бы не остаться должниками неумолимого правительства. И, однако, многие подозревали, что сборщик налогов обсчитывал их. Ведь чем больше он соберет, тем выгоднее для правительства, да и для него самого. Крестьяне не отказывались платить, но зима выдалась такая суровая, что хлеба ни у кого не было и дети умирали от голода. И вот как раз в такое время с них еще требуют налоги!
Пойяк оповестил всех: собраться в доме Рако Ферра. Согбенные, в худой одежде, в рваных опингах шли туда крестьяне. За большим столом у пышущей жаром печи уже сидел сборщик налогов и разложил перед собой большие тетради. Господин Рамо был человеком среднего роста, с худым лицом, тонким носом и короткими усиками. Ища в тетради имя крестьянина, он надевал на нос очки и, зажав ручку между пальцами, проводил пером по строчкам с таким видом, будто давил блох.
Крестьяне молча стояли перед ним. Он выкликал имя, и вызванный выходил вперед. Господин Рамо подсчитывал, сколько тот задолжал. Крестьянин морщил лоб, почесывал в затылке и отвечал:
— Разве я знаю, сколько должен? Помнится, я уже платил в день святого Димитрия… Какой же еще за мной долг?
— А у тебя есть справка, что ты платил? — раздраженно спрашивал его сборщик.
— Была, да куда-то запропастилась, никак не мог найти.
— А еще говоришь, будто платил, — возмущался представитель власти.
Крестьяне были неграмотными. Сборщик налогов, человек ловкий и хитрый, умел вершить дела: каждый раз, когда крестьянин платил, он записывал в журнал меньшую сумму, а в справке изменял цифры так, чтобы они сходились с тем, что у него было записано в журнале. Крестьянин, не разбирающийся в этих делах, клал справку куда-нибудь в дальний угол и, когда она была нужна, никак не мог ее найти. Да если бы и нашел, не смог бы прочесть. А если бы каким-нибудь чудом смог, это ему не помогло бы. Ведь в справке была записана меньшая сумма.
