— Верно! Он прав! Браво, Тамаз! — воскликнули пирующие.

Тамаз резко оборвал свою речь. В словах его пылал огонь гнева. Когда он про­износил слова: «Породистая! Содрать с нее шкуру!» — даже стал запинаться от ярости.

— Браво, Тамаз! — подбадривали его все.

Тамаз сидел с опущенной головой. Ната украдкой наблюдала за ним. Вдруг она испугалась чего-то — ей показалось, что в эту минуту и сам Тамаз способен выпить кровь из перерезанного горла, и она невольно отвернулась от него.

За столом снова воцарилось веселье. Рассказ Тамаза передавал подлинную суть революции, и это всех воодушевило. Это был образ той революции, в которой никто из пировавших не принимал участия.

Наконец гости стали прощаться.

Тамаз чувствовал себя утомленным и шел особняком. Теперь его мучило, что он с таким пылом произносил слова. Не выдавал ли его этот пыл? Недалеко от него шли Брегадзе и Берзин. Их разговор был косвенным ответом на сомнения Тамаза.

— Неплохо говорил, не правда ли? — спросил Брегадзе Берзина.

— Да, неплохо, но...

— Что?

— Нельзя было понять, то ли он был разъярен вместе с толпой, желавшей со­драть шкуру с лошади, то ли, озверев, сам был готов задушить толпу.

— Ты, конечно, веришь во второе,— улыбнулся Брегадзе.

— Да, ибо это правдоподобнее,— ответил Берзин.

Гости начали расходиться. В стороне от дороги было клеверное поле.

— Кто найдет четырехлистник? — спросил кто-то.

Все начали искать. Тамаз тоже стал искать. Долго никому не удавалось найти четырехлистник. Наконец неожиданно для всех появился Берзин с четырехлистником в руке и передал его Нате с галантным поклоном Ната была удивлена, однако взяла листок и прикрепила его себе на грудь. Тамаз видел это и прикусил губу.

Оставшись с Натой наедине, он молча снял с ее груди четырехлистник. Ната смотрела, как он один за другим обрывал лепестки и разбрасывал их. Она испугалась, но, как и Тамаз, молчала.

ЗДЕСЬ НИКТО НЕ ЗАСТРАХОВАН

Берзин руководил отделом культуры Закавказья. В круг его полномочий входил надзор за литературой, кино и театром. Везде и во всем должна была неукоснительно проводиться марксистская линия в ленинской трактовке. Эта задача была не из лег­ких. Трудность проведения этой линии усугублялась своеобразием Закавказья, мос­ковские подходы и масштабы здесь не всегда удавалось применить, тем более что и само Закавказье нельзя было рассматривать как нечто единое целое, ибо Грузия силь­но отличается от Армении, а последняя — от Азербайджана. Каждая из этих трех наций требовала к себе особого подхода, и Берзин понимал это. Осторожно, на ощупь изучал он все, что было для него внове, пытаясь осмыслить своеобразие каждого на­рода. Живой человек представлял для него нечто большее, чем какая-нибудь схема, и он всегда старался вступить в непосредственный контакт с каждым индивидуумом, с которым ему приходилось иметь дело. Этим он резко отличался от подавляющего большинства коммунистов. Пиршество в Коджори также не прошло для него бес­следно — здесь он научился понимать многое из того, что составляло природу грузи­на. Немаловажным был и тот факт, что здесь он познакомился с Натой, заметно сму­тившей его дух.

В материалистическом кредо Берзина женщине отводилось место, определяемое физиологией. Не более. В данном же случае — Берзину пришлось констатировать не без раздражения — женщина оказалась для него нечто большим. Не проявил ли он на сей раз слабость, не угодил ли в романтическую сеть? Конечно же нет. Разве могло такое несчастье случиться с материалистом Берзиным? На его пересохших губах мелькнуло подобие улыбки. Однако эта улыбка не повторилась, когда он — уже в Тби­лиси — снова встретил Нату. Эту женщину, как показалось ему, окружала какая-то особая атмосфера, которую Берзин вдыхал, точно потревоженный зверь. Ему хотелось чаще видеть ее. Однако связь известного коммуниста с простой машинисткой могла привлечь внимание, а этого Берзину хотелось избежать. Он решил поэтому отдаться воле слепого случая. Берзин несколько раз встречал Нату в театре, когда выходил из правительственной ложи в фойе. При первой встрече он лишь поклонился ей, встре­тив же во второй раз, заговорил. Эта женщина напоминала вспугнутую птицу — взгляд Берзина пугал, подавлял ее. Ни при первой, ни при второй встрече Нате не показа­лось, что Берзин был хоть сколько-нибудь смущен. Третья встреча уже длилась чет­верть часа. Это насторожило ее. Волей-неволей они заговорили о его новой книге. Берзин спросил ее:

— Вы читали мою книгу?

— Еще нет.

— Может быть, у вас нет ее?

— У меня нет вашей книги.

— Тогда позвольте презентовать вам ее.

— Я была бы вам очень благодарна.

— Когда я смогу занести ее вам?

Ната оторопела от неожиданности.

— Пожалуйста не беспокойтесь! — ответила она, смутившись.

— Я нисколько не беспокоюсь

Ната была застигнута врасплох Отказываться было поздно.

— Если это вас устраивает, послезавтра вечером,— сказала она неохотно.

— Прекрасно! — ответил Берзин и записал ее адрес.

Эти два предшествовавших визиту Берзина дня Ната чувствовала себя подавлен­ной, как никогда. Она не могла понять, почему не отказала ему во встрече. Неужели этот каменный человек обладал такой силой? Ната была женщиной, что называется, не первой молодости: 27 лет, вдова. Ей уже многое довелось пережить, но еще ни разу не приходилось встречаться с такой неодолимой силой. Сила Тамаза смягчалась его душевным теплом, от силы же Берзина веяло холодом. Ната досадовала на себя. Хорошо еще, что Тамаза не было сейчас в Тбилиси. Он был командирован в Москву с киносценариями. Разлука придала ей мужества. Что-то ободрило Нату: история с листком клевера. Почему Тамаз отобрал тогда у нее четырехлистник, разорвал и раз­веял его? Как могло это произойти с Тамазом, с сильным, уверенным в себе мужчи­ной? Может, он ревновал ее? Тогда это неприятно задело Нату. Теперь же она не­произвольно разжигала в себе это чувство.

В назначенный вечер появился Берзин и передал Нате свою книгу. Она накрыла для гостя скромный стол: подала чай и немного фруктов. Берзин небрежно опустился в кресло, как будто до этого бывал здесь не раз, однако до фамильярности не доходил. Разговор не получался, так как Ната не могла избавиться от скованности. Берзин ку­рил одну сигарету за другой, исподволь направляя разговор на отдельные эпизоды из гражданской войны. Говорил отрывистыми фразами. Ната внимательно слушала его. После нескольких эпизодов он незаметно перешел к истории с бронепоездом, про­звучавшей как фрагмент из настоящего эпоса.

Этот бронепоезд, казалось, имел отношение к тому пломбированному вагону, который когда-то пересек Германию, чтобы разжечь в России пожар революции. Тот пломбированный вагон был заряжен мозгом революции: он вез Ленина и его сорат­ников. Бронепоезд же был начинен революционной энергией. В то время линия фрон­та протянулась на восемь тысяч километров. Армия была отрезана от Москвы — серд­ца революции, биение которого непременно должно было доходить до фронтов. Это биение надо было передать армии, как материальную силу, и проводником этой силы стал тот фантастический бронепоезд. Он воодушевлял, вселял волю к победе и нес в себе пламенную страсть и дыхание революции. Уже лишь одно его появление рож­дало надежду и веру в победу. В этом бронепоезде помещались: секретариат, теле­граф, типография, радио, электростанция, библиотека и баня. В нем также был гараж для автомобилей и танков. Куда не добирался бронепоезд, направлялись на стокило­метровое расстояние автомобили и танки. Связь с Москвой не прерывалась ни на секунду ни ночью, ни днем. Вся сила Москвы сконцентрировалась в этом бронепоез­де, и сила эта мстила врагу беспощадно. В пути выходила газета. Была сооружена антенна, и в беспредельных русских степях принимались сообщения радиостанций Эйфеля и Науэна. Бронепоезд крепил боевой дух армии. Когда та или иная армейская часть попадала в затруднительное положение, Троцкий — он сопровождал бронепоезд — созывал совещание, в котором принимали участие весь командный состав, красно­гвардейцы, местные коммунисты, а также члены профсоюза. В напряженной работе люди загорались друг другом. Результаты такой работы были поразительны, не одной армейской части оказывалась, таким образом, основательная помощь. Сапоги, фуфайки, оружие, табак, белье, спички — всем этим бронепоезд снабжал армию, чтобы пожар революции не погас, ибо нередко одна-единственная искорка в состоянии спасти ко­стер от затухания. Если какому-нибудь полку требовалось подкрепление, то туда посылали рабочих и беззаветно преданных делу революции коммунистов и полк сно­ва обретал свою ударную силу. В бронепоезде постоянно находились 200—300 испы­танных бойцов. Это был тот резерв, который нередко решал судьбу самых тяжелых сражений. Иногда бронепоезд помогал в пополнении поредевших рядов армии за счет местных крестьян, партизан и пленных. Самара, Челябинск, Вятка, Петроград, Бала­шов, Смоленск и снова Самара, Челябинск, Ростов, Новочеркасск, Киев, Житомир — всюду в решающий момент появлялся этот коллективный герой. Бронепоезд совершил тридцать шесть рейсов, пройдя десятки тысяч километров. Из Киева или Вятки, из Сибири или из Крыма — отовсюду раздавались призывы о помощи, и бронепоезд всегда отзывался на призью.