— Я вот для чего попросил Вас остаться, Джин. Завтра мы всей семьей должны посетить концерт. В Магическом Лондоне гастролирует один из величайших в мире симфонических оркестров, и Малфои, ценители подобной музыки, не могли отказаться от такого роскошного аудиального пиршества. Не окажете ли нам честь, посетить это мероприятие с нами?

— О, с превеликим удовольствием, мистер Малфой, — отзываюсь я… и сердце ликует…

========== Часть 5. ==========

***

Не переношу оркестровую музыку с самого раннего детства, когда мама, из иезуитского желания привить дочери чувство прекрасного, истязала мои уши многочасовыми сеансами симфонической музыки или классической итальянской оперы.

Я силилась понять ее и раз за разом сдавалась, когда видела стройные ряды музыкантов за пюпитрами. Очки, длинные слипшиеся волосы, юбки, прикрывающие колени. У музыкантов свой отдельный мир, таящийся, подобно Нарнии, за дверцами платяных шкафов. Нафталином пахнущие блузки и туфли на низком каблуке составляют тошнотворный дуэт антиженственности.

В общем, музыка, несмотря на стремление родителей привить к ней любовь, прошла мимо. Меня практически насильно научили сносно бренчать на пианино, но до сих пор я погружаюсь в летаргию, стоит только увидеть серые козявочки диезов и бемолей на нотном стане.

Малфои перевернули мое мироощущение и в этом. Воображение было окончательно сражено еще до начала концерта. В отличие от походов в Консерваторию с мамой, где нам приходилось сидеть в душном партере, Малфои располагались на отдельном балконе. Отсюда открывался чарующий вид на сцену. И музыканты издали не казались старомодными или убогими. Своим черно-белым ритмом они скорее напоминали шахматные поля.

Я зачарованно наблюдала, как взмыли вверх смычки, и полилась музыка. И узнала произведение — “Весна” Стравинского. Удивительно, сколь тонка грань от неприязни до восторга. Не интересуясь тем, что происходит на сцене, и одновременно наслаждаясь музыкой, я наблюдала за Малфоями. Драко, вцепившись в перила, широко раскрыв глаза, покачивался в такт будто загипнотизированный, и это показалось мне столь значимым, что десятилетний мальчик способен понять такое сложное произведение. Люциус, как и я, на сцену не смотрел. Чуть прикрыв глаза, он словно погрузился в транс. Всегда бледные щеки подернулись зарей румянца.

Кресло Нарциссы пустовало. К огромному раздражению Люциуса, которым он поделился со мной, миссис Малфой предпочла заседание своего благотворительного общества совместному семейному походу.

Минуты текли, складываясь в часы, но я не ощущала их течения, жадно, как рыба воздух глотая, минуты единения с Люциусом. Сейчас его сущность совершенна, и наплевать теперь, кем он являлся в настоящей жизни. Он имел волю стать ангелом, лешим или Пожирателем Смерти, да, но здесь он оставался самым прекрасным на свете человеком.

Музыка стихла, и объявили антракт. Драко тут же стал просить разрешения спуститься вниз за сладостями. Получив его, мальчик, сжимая в руке несколько золотых монет, бросился прочь.

— Он боится опоздать, — прокомментировал Люциус, — сын любит эту музыку, особенно Стравинского. О, мисс Грайн, я только что заметил… у Вас все это время не было бинокля. Извините. Простите мне эту невнимательность и возьмите, пожалуйста, мой.

И прежде, чем я успела возразить, в моей руке оказался изящный бинокль. Мужчина смотрел мне в глаза и не спешил убрать руку. Вместо того, он неожиданно сжал мое запястье и рывком прикоснулся к губам, вскользь, будто сразу пожалев о своем порыве, но я, свободной рукой успела поймать его за подбородок. Без усилий, нежно, не принуждая и не заставляя, я приблизилась к его губам сама. Этот миг обещал длиться вечно. Полумрак зала, какофония звуков, подстраиваемых инструментов, так кажется, выглядит мой рай.

Зноем Сахары дышала фальшивая весна в предрождественской вьюге, и так же все смешалось в голове. Нужно играть ва-банк или убираться прочь и я, уже не думая ни о чем, кроме собственного желания, провела языком по сомкнутым губам Люциуса. Будто судорога, острая боль поражения пронзает его лицо, и оно становится ужасно усталым, неспособным бороться со своими желаниями.

Люциус резко встает и тянет меня к выходу. Мое же сознание выключается полностью.

Темные пролеты коридоров и вспышки света хрустальных люстр. Скрип паркета под каблуками и сбивающееся дыхание — наша собственная симфония. Неприметная дверь за тяжелой портьерой.

Темный, пыльный зал, заваленный прикрытыми материей декорациями. Заклинание зажигает свечи. В их дрожащем свете, под моими трясущимися руками, едва удерживающими его за плечи, фигура мужчины массивна и прекрасна.

Мир почти перестает существовать от восторга, что переполняет сердце, и нахожу себя вновь, когда Люциус уже оставляет мокрую дорожку от подбородка, до ямочки на шее. Чуть прикусывая кожу, он бессовестно ворует мои стоны, а я прижимаюсь к нему все сильнее. И опять: язык, ключица, шея, мочка. В поцелуе пытается выпутаться из одежд. Грудь, снова шея под пальцами, бедра, еще задрапированные одеждами. Твердый холм под брюками без слов говорит о желании.

Волосы путаются, натянувшись, и чуть больнее, чем хочется. Поцелуй. Стон. Вскрик. Я должна еще побороться.

Как в меду, вязнут слипающиеся пальцы в шелке рубашки, когда настигают горячих участков кожи. Я справляюсь с пуговицами, и Люциус Малфой предстает передо мной в своей первозданной красоте. Его фигура величественна и тяжела, и образ его — Прометей. Абсолютная Божественная красота и агрессия.

Его переполняет ответное желание, и мужчина не намерен церемониться с хитростью застежек и крючков. Он рывками освобождает мое дрожащее тело от стражи материи, припадая губами к каждому дюйму.

Нас разделяет теперь лишь призрачное кружево белья. Люциус уверенно щелкает застежкой лифа: губы, язык, грудь. Чуть прикусил и теперь остужает боль дыханием. Затвердевшие, налившиеся соски отвечают на ласки тянущей болью. И лучше уж не говорить, что творилось внизу живота. Тяжелая, ноющая боль ожидания, ведь все мое существо жаждало получить именно этого мужчину.

— Хочу тебя в себе, — шепчут губы, и Люциус с готовностью отводит полоску ткани трусиков в сторону. Опустившись на колени, он дотрагивается губами до показавшихся оттуда лепестков.

— Горячо, — хрипит его голос, — мокро и горячо. Вкусно.

Кончик языка уже внутри, огибая препятствия внешней плоти. И это подобно удару молнии. Непроизвольно выгибаюсь ему навстречу, больно царапая спину о шероховатую стену.

Язык. Руки. Становится легче и мокрее. Пальцы глубоко внутри и прикасаются к чему-то так, что хочется закричать. Он наращивает темп, и я чувствую, что вот-вот придет конец, но Люциус убирает пальцы и рывком входит сам, заполняя разгоряченное нутро.

Руки, губы, внутри его член. Он большой и с трудом помещается во влажной глубине. Осторожно толкнувшись вперед, мужчина затуманенным взором, ищет одобрения. Я, несмотря на неожиданную боль, причиненную его размером, подаюсь вперед. Жаждущая продолжения, покорная.

— Я мечтаю отдаваться тебе, — шепчу я, и он начинает медленно двигаться.

Вновь его пальцы, только что ласкавшие меня, у рта. Люциус раскрывает ими мои губы и проникает внутрь:

— Ты сладкая, попробуй это, — шепчет он, и я с готовностью принимаю горячую, прозрачную карамель смазки, которую он тут же делит со мной в поцелуе.

— Очень сладко, — повторяет он.

— Сильнее! Пожалуйста, прошу тебя!

И он начинает толкаться глубже. Вместе с тем эти движения

рваные и лишенные ритма. Он пытается поймать что-то ускользающее, а я молюсь, чтобы он не останавливался. И он держит этот марафон до тех пор, пока тело мое ни выгибается дугой бесконтрольно, мощно, а с губ срывается столь протяжный стон, что в нем тонет и голос Люциуса.

Несколько секунд, чтобы выровнять дыхание, и мы должны отдалиться снова. Очищающее заклинание, взгляд, что он так упорно отводит. Сердце падает в желудок, и я проклинаю себя. Теперь уж точно конец, ну зачем я так спешила.