- До чего же они дошли, - ахнул Нэнси, увидав порыв вандализма Пожирателей. - Даже не побоялись проникнуть в нашу гостиную!
- То-то еще будет, - хмуро ответила ее подруга, внимательно впившись своими черными глазами в мое лицо. - “Везучая” ты, Эванс. Еще ни одной магглорожденной таких подарков не посылали. На кой черт ты вообще палочку в чемодане с вещами хранишь?
Мои руки затряслись от волнения, а губы невольно зашептали непонятный ответ. Привычка класть палочку в чемодан осталась еще с летних каникул, когда в это время я приезжала обратно к отцу. Вся моя “семья” думает, что я уезжаю в реабилитационную школу для психически нездоровых людей, и пускай так и думают, а чтобы не вызвать никаких подозрений, я прятала все магические атрибуты в чемодан и, надёжно запирав его, убирала в шкаф с вещами. Помниться однажды, моя полоумная сестричка, у которой всегда была ненормальная любовь к интригам и сплетням, заметила в полуоткрытую дверь, как я прятала в чемодан поддержанную мантию. Петуния еще долго распевала всем своим подругам о том, какие наверняка уроды учатся в этой школе и, какой все-таки бездарный вкус у ее сестренки, то есть, у меня. Эти воспоминания нагнали на меня еще большей тоски, а кровавая надпись по-прежнему маячила перед глазами. Слизеринцы и раньше не особо жаловали меня. Им всегда казалось странным то, что я ни с кем не общаюсь, редко выхожу из башни и выражение лица мое всегда сосредоточенно. Полагаю, они думали, что я составляю коварные планы мести своим тиранам, которых было достаточно много до того момента, пока в моей жизни не появился Джеймс Поттер с бездушными карими глазами. Он не терпел, когда кто-то посягал на его собственность и не раз спасал меня от нападок со стороны Слизеринцев. В такие моменты мне казалось, что я все же что-то значу для него, ведь недаром он так много раз приходил ко мне на помощь. Но буквально на следующий же день по Хогварстсу начинали бродить сплетни по поводу того, как ловелас Поттер с извечным другом Сириусом весело развлекался с очередной пассией. Только теперь Джеймса в замке нет. Он уехал улаживать дела с наследством, похоронами, и защищать меня тоже некому. А это означает, что со мной могут сделать все что угодно, - и знаете, что? - всем будет плевать.
- Как же ты теперь без палочки? - зашептала Нэнси, принеся мне чашечку горячего чая. Нэнси Миллер всегда была слишком доброй, слишком заботливой и никогда не просила для себя ничего. Ее глаза сейчас наполнены грустной тревогой, а теплые ладони степенно гладят меня по спине. Она пытается улыбнуться мне, пытается как-то подбодрить, но я же знаю, что все это впустую. В этом мире либо выживаешь ты, либо выживают тебя. - Может, ты хотя бы подойдешь к декану и отпросишься с занятий? К тому же, стоит палочку новую заказать. - Я поспешно киваю головой, вскакивая с дивана. Находится в этой комнате совсем не хочется, ощущать жалость становится так невыносимо, что я быстрым движение руки привожу свои распущенные волосы в порядок, а потом добрых пять минут ищу в шкафу не испачканную чей-то кровью одежду. Когда я, наконец, нашла помятую черную блузку и местами потрепанные штаны, я быстрым шагом покидаю комнату и иду в известном только мне направление. Мне хочется раствориться в толпе беспечно болтливых учеников и покинуть этот замок раз навсегда. Мне хочется поскорее попасть на поле битвы, чтобы там меня прикончили, а после и забыли о том, что на свете когда-то давно жила некая Лили Эванс, у которой за спиной целый груз страданий. В этой жизни мне так много всего хочется, но и одновременно – ничего, потому что внутри, потому что где-то глубоко внутри меня так пусто, так одиноко и так грустно, что эти чувства разрывают меня. И клянусь, однажды, они точно уничтожат меня.
Секунда, и звенит звонок, отчего люди ускоряются и покидают школьные коридоры. Минута, и я одна слоняюсь по безлюдному коридору, прижимаясь плечом к холодной каменной стене. Час, и я сижу на мокром полу тайного коридора, который ведет глубоко внутрь Хогсмида. Время иногда так быстро бежит, так спешит куда-то, словно что-то пытается догнать. Счастливые люди, у которых в жизни все идет поочередно и слишком хорошо, говорят, что они даже не замечают, как проскальзывает день. Таким людям конечно неизвестно, насколько медленно и тягучи проскальзывают дни для таких, как я. Таким людям никогда не понять, какого сходить с ума, пытаться ухватиться за гребаные минуты и, наконец, даже просто пытаться жить. Когда мне было четырнадцать лет, и я углубленно изучала психологию и психиатрию, пытаясь понять, в чем же заключается моя болезнь, я где-то вычитала, что депрессия – это не грусть, и нисколько не тоска, сколько апатия. Мне тогда и в голову не могло прийти, что в том, что я провожу целые сутки в кровати и даже не могу встать – есть что-то ненормальное. Тогда, в те далеки дни, я пыталась жить с помощью дневного сна, забывая про домашнее задание, дополнительные уроки и даже про еду. Мне ничего не снилось, перед моими глазами расплывался безрадостный черный экран, а сновидение казалось непозволительной роскошью, но это все было моим существование. В этом и заключалась вся моя жизнь. Я прикрываю веки, которые будто отяжелили в тысячу раз, и хватаюсь за голову от боли, которая пронзила мою голову. Дыхание учащается, а перед глазами, как и в все те миллионы раз, расплываются черные канализационные стены. Я слышу чужие голоса, а в сознание всплывает образ Джеймса, который покинул Хогварст еще неделю назад. Один мой вдох, и Джеймс медленно расплывается, а на место его приходит окровавленный чемодан и поломанная палочка, а где-то вдалеке, словно из-под ваты, я слышу многочисленные оскорбления Слизеринцев и их злобный смех. Мне хочется завопить: «Хватит». Хочется вскочить с места и сбежать куда-то далеко-далеко, где не было этих голосов, воспоминаний и людей. Только мое «хочется» почему-то никак не вяжется с реальностью, из-за чего я резко открываю свои глаза, в которых застыли слезы страха. В этот самый момент я понимаю, что мое тело бьет лихорадка, а по лбу стекает холодная капля пота. Мысли постепенно путаются и исчезают, а я думаю, что в последнее время меня становится так легко напугать. Я пытаюсь встать, неловко поскользнувшись из-за грязной лужи, которая стекает с труб, а в голове бьется одна единственная мысль, что эта жизнь мне совсем не нужна.
Мое сердце пронзает боль от понимания собственного ничтожества, а губы сжимаются в полоску. Я медленным шагом иду обратно по коридору и невольно вспоминаю, как еще маленькой боялась темноты. Как постоянно включала свет на веранде, чьи окна находились в моей комнате. Помню, так отчетливо помню, как приходила ко мне мать и ложилась с краюшка, совсем не жалуясь, что ей практически нет места на этой кровати, она все равно приходила ко мне на мой крик и успокаивала до самого рассвета. В ее изумрудных глазах всегда была невероятная грусть, а лицо излучало вековую усталость и измотанность. Ей было трудно ходить, Дженнифер Эванс мучили постоянные головные боли и приобморочные приступы, а тело ее под конец жизни исхудало настолько, что мой отец с неохотой брал ее на очередной прием. Мать часто устраивала концерты, в основном ночью, когда Петуния храпела, как убитая, а я мучилась страхом, который внушали мне черные ночные силуэты. Она пыталась докричаться до отца, пыталась восстановить нашу семью, но Питер Эванс давно уже разлюбил некогда бойкою брюнетку, с ослепляющей улыбкой и целеустремленным взглядом. Думаю, что если бы мать не умерла, то он рано или поздно подал бы в суд,отсудил у нее все имущество и оставил бы. Оставил бы умирать в разрушенном и полупустом доме. А Дженнифер его все равно любила бы. Просто потому, что по-другому она не умела и ждала. Ждала, что однажды Питер образуется и вернется обратно к ней. От этой мысли на моих глазах наворачиваются слезы, а рука зажимает рот, дабы мой крик не унес ветер. Мне становится жаль мою мать, которая верила во всех нас, которая не переставала внушать нам всем и даже отцу, что мы чего-то, да и стоим в этой жизни. Дженнифер Эванс слишком много надеялась и поплатилась за это. Я, словно это было вчера, до сих пор помню, как услышала звук падания, услышала, как разбиваются стекла в шкафу и, вскочив, со всех ног прибежала в гостиную. На полу лежала мать, у которой лицо стало бледнее мертвеца, а изо рта у нее текла то ли пена, то ли слюна. Она смотрела слишком пустым взглядом в потолок, а тело ее мелко подрагивало. Это был первый приступ инсульта, первый намек на ее смерть. Помниться, я перепугалась настолько, что даже не смогла вызвать скорую, за меня это сделала Петуния, которая прибежала сразу после меня. Она долго кричала на меня, что Дженнифер чуть ли не умерла. Долго вбивала в мою детскую головку, что в том, что мать перенесла такой страшный приступ, исключительно ее заслуга. Петуния Эванс добилась того, что я до сих пор виню себя во всех смертных грехах, она добилась того, что я до сих пор не могу оправиться после смерти матери, а огонек в моих глазах навсегда пропал. Я останавливаюсь на секунду и поворачиваю голову назад, потому что мне показалось, что я слышала чей-то голос. Постепенно, я уже начинаю понимать, что голоса исходят из стен, поэтому прислонившись, поняла, что разговаривает никто иная, как Катрин.
