Пещеры, как все такие подвижнические пещеры, как Киевские…Грунт каменистый, из слабого рыхлого камня, тронуть ногтем — легко подается. Узкие, низкие своды. Высоким из нас приходится нагибаться. Идем партией богомольцев. Как всегда, впереди монах-водитель. Там и тут объяснения дает. В нашей партии какие-то знакомцы этого монаха, земляки, из своих мест, потому-то проводит он нас особенно старательно, не сокращая путь, без торопливости, останавливаясь и давая пояснения. Изредка земляков спросит о своем, о их житье-бытье. Ворвется струя от людского, человеческого мира, и опять идем среди узких келий отшельников, где трудно заворачиваться всей вереницей богомольцев, неловко сталкиваемся, кое-кто отстает. Заботливый водитель окрикивает, поджидает… Идем, как водится, с горящими свечами у всех в руках, у монаха целый пук свечей. Колеблется, дрожит, разбрызгивается робкими полосками свет по мрачным, влажно холодным стенам, боязливо притрогивается к ним и уныло проползает за любопытствующими чужими людьми дальше и дальше в таящуюся во мраке и холоде пещерную глубь. Показывали простые заржавленные железные кресты, большие, тяжелые ржавые вериги, шапку из толстых железных палок, крестообразно скрещивающихся, весом пуда два; говорили, что преподобного Серафима шапка. Приложил эту шапку монах каждому к голове — холодно от железа. Еле держит обеими руками шапку эту монах. Потрогали посетители, подивились, дальше пошли, кое-кто вздыхал, боязливо оглядываясь… Чувство какой-то странной, мучительно страшной Отчужденности, особенного испуганного изумления и потом стыда несмелого все не покидает… Плоть наша, душа человеческая, любящая солнце, свет, краски, многоцветную ширь и даль земли, — сопротивляется, стонет, ворчливо жалобится. Несмотря на все доводы сокрушенного духа, самое тело в нас, наша дебелость восстает и, напуганная жутью, трепещет, вопрошая: зачем, зачем так надо уходить сюда, в подземную, мрачную, сырую и холодную глубину пустынных пещер, залезать сюда, в эти тесные и узкие щели: "широки врата и просторен путь, ведущие в погибель, и многие идут им", но — "тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и не многие находят их"…
Опять вспомнились мне давние сны детских лет о смерти и теснотах перехода в вечность. Плоть, немощная, стенает; дух же восхищается, молитвенно припадая к стопам иноков безымянных, чуя здесь смиренным смущением неизъяснимую сладость о Сладчайшем Иисусе и высоту подвигов предивных и преславных.
Иисусе Сладчайший, спаси нас!..
Непередаваемо странно чувствовалось, когда вышли из пещер к жаркому июльскому солнцу, а оно делает свое дело, все выше подымаясь, все жарче припекая.
Возвращаемся снова к Успенскому собору. Архиерейская служба долго длится. Много исходили, а вернулись перед чтением Евангелия.
Вокруг собора еще люднее стало; частью прибыли, частью истомленные духотой в храме высыпали на воздух… Много нужно сил, чтобы, побеждая тесноту, трудность дыхания и сдавленность во всех членах, устоять в храме. Силы ослабли в трудностях пути без сна и отдыха. А оставаться наружи, быть, хотя около, но в отдалении службы, становится грустно как-то, словно из-за стеклышка смотришь на праздничный свет… С детства крепко это чувство потускнелости цветов праздничного дня, когда не случится попасть к обедне… Как будто все так; заигравшись, забудешься, а в душе нет-нет, да потускнеет все вдруг, недостает чего-то, пропущено и уже не вернуть.
После окончания литургии и молебна торжественный крестный ход со святыми Мощами Преподобного Серафима вокруг Успенского собора… Великое и славное торжество Саровской обители бывает однажды в год… Ждут его, приготовляются, заранее умиленные, растроганные. Многие пришли из деревень и томятся, не попав в храм, длинную службу на солнечном припеке, чтобы только увидать одно это. И вот высочайший момент праздника приближается… Архиерей в слове своем, житейски-деловом, призывал к смиренному упорядочению благочестивой горячности, указывал на многотысячную толпу, просил хранить порядок… При выходе сам руководит движением толпы из храма, приказывая словами и рукой одной стороне богомольцев направляться к выходу, другой оставаться на месте. Могучим голосом своим уверенный, властный владыка, на самом деле, ведет молящихся. И видный, строгий, величавый вырисовывался в толпе истинным владыкою ее, вокруг него мужички, тамбовки нарядные, — доверчивые, предавшиеся. Преосвященный, такой близкий им, народный и вместе торжественно строгий, церковно-величественный, легко управляется с народом, упорядочивает движущиеся массы…
Вот из толпы женщины бросают чистые полотенца, должно быть, свои самотканые, на покрывало святых Мощей, полотенца развиваются в воздухе, иные попадают на место назначения, другие попадают под ноги движущимся массам. По ним проходит процессия, но и это не плохо для обладательниц их. Некоторые ловят полотенца в толпе и заботливо передают дальше… Движутся волнующиеся толпы молящегося люда, красиво возглавляемого духовенством, богато представленным, с образами и хоругвями, с торжественным пением, а над всей этой пестро-красочной, узорчато-плотяной массой земной, но устремленной к небесному, подняты святые Мощи Чудотворца Серафима; святая плоть над плотью нашею при ярком солнце, под лазурью небес, — разве об этом можно сказать какими-то словами: слов не подыскать — нет таких слов…
Александр Глинка-Волжский
1912 г.
А.Карташев. Историческая рама образу преподобного Серафима
реподобный Серафим выделяется многими особенностями среди наших святых. Особенная черта великих людей — от Господа Бога. Античная латинская поговорка гласила: "ораторы вырабатываются, поэты рождаются". Конечно, надо было родиться Прохору Мошнину с задатками святости. Пресвятая Богородица в видении сказала о нем: "Этот — нашего рода". И все-таки историку есть что исследовать в личности Святого, чтобы приблизить к своему пониманию некоторые характерные черты его облика через указание: под какими влияниями и в какой обстановке они так раскрылись?
Преподобный Серафим — это русский "учительный старец", через затвор и "умное" молитвенное делание обретший дар прозорливости для духовного врачевания душ человеческих. Тип "учительного старца" известен от начала русского монашества. Таковы: сам преподобный Феодосий Печерский, Исаакий Печерский, Авраамий Смоленский в домонгольское время. Позднее: преподобный Сергий и его ближайшие и отдаленные ученики — Кирилл Беяозерский, Нил Сорский, Димитрий Прилуцкий, Пафнутий Боровский, Филофей Псково-Елеазаровского монастыря. В этой "учительности" нужно различать две струи: учительность, простирающуюся на руководящие круги общества, заинтересованную национально-государственными вопросами, и учительность, избегающую суеты мира сего, интимно-аскетическую. Как известно, на этой почве у нас в XV веке развернулся спор глубочайшего общего значения: обладать ли русским монастырям земельными населенными имуществами, хозяйствовать ли на них, чтобы служить государству, или отречься от них, нищенствовать, но жить ради внутренней аскезы? Спор так называемых осифлянской и заволжской, или стяжательской и нестяжательской партий, повисший до сегодня теоретически неразрешенным над русским богословием. Истощенное в этом споре и потрясенное Смутным временем, русское иночество в XVII веке не выдвигает крупных учительных фигур. Отток живых и пламенных сил русского благочестия в старообрядческое движение также ослабил силы церковного монашества. Параллельно со старообрядчеством оживилось и подспудно влачившееся по монастырям богомильское еретическое предание. Эта зараза перенята была нами вместе с славянскими книгами из Болгарии с самого начала нашей Церкви в Х веке, вспыхивала затем в связи с ересью стригольников (XIV–XV вв.) и, наконец, запылала пожаром хлыстовщины с половины XVII века и скопчества в XVIII веке и захватила некоторые русские монастыри. Вследствие всего этого получилась в учительной деятельности нашего монашества с конца XVI до конца XVIII века полоса упадка, преодоленная только новым духовным оживлением и, можно сказать, возрождением его в XIX веке. Тогда как бы заново родилось, не столько для простого верующего народа, но особенно для русских культурных классов, так называемое "старчество", в исторической раме какового и выступает светлый учительный старец Серафим. Как это случилось?
