Роды у Верны были долгие и трудные. Ребенка забрали немедленно, чтобы она к нему не привязалась. Ей занесли инфекцию, которая привела к осложнениям и рубцам, но, как сообщила одна деловитая медсестра другой в пределах слышимости Верны, это и к лучшему, ведь таким девкам вообще не следует рожать. Как только Верна встала на ноги, ей сунули пять долларов и билет на автобус и велели вернуться в распоряжение матери, ведь она была все еще несовершеннолетняя.

Но Верна не могла взглянуть в лицо матери, а тем более всему городу, и поехала в центр Торонто. О чем она думала? Пожалуй, у нее в голове не было оформленных мыслей, одни чувства: беспросветное горе, а потом наконец-то искра гнева, вызова. Раз она все равно такая распутная дрянь, как все думают, то может с тем же успехом вести себя соответственно. И она вела себя соответственно – в промежутках между работой официантки и уборкой гостиничных номеров.

Ей колоссально повезло – судьба свела ее с женатым мужчиной намного старше, который ею заинтересовался. За три года секса в обеденный перерыв она скопила деньги на учебу. Она считала это справедливым обменом и не держала зла на мужчину. Он многому ее научил – ходить на высоких каблуках в числе прочего, но и гораздо более важным вещам – и она зацепилась и вылезла из ямы. Мало-помалу она выкорчевала образ Боба, который до тех пор – хотите верьте, хотите нет, – носила у сердца, как смятый засушенный цветок.

Она похлопывает лицо, чтобы снять отек, и заново подкрашивает ресницы – тушь растеклась, хотя на этикетке было написано, что она водостойкая. Мужайся, говорит себе Верна. На этот раз она не обратится в бегство. Она сильнее; теперь она справится и с пятью Бобами. И у нее стратегическое преимущество – ведь Боб понятия не имеет, кто она такая. Неужели она так изменилась? Да. Она выглядит гораздо лучше. Волосы – серебристый блонд, ну и различные достижения косметической хирургии, конечно. Но главная разница – в ее манере держаться, в уверенности. Сквозь этот фасад Бобу трудно будет разглядеть робкую сопливую дурочку с мышиными волосами, какой она была в четырнадцать лет.

Наложив завершающий слой пудры, Верна возвращается в салон и встает в очередь к буфету за ростбифом и лососиной. Она съест мало – на публике она всегда ест мало: прожорливая женщина не может быть загадочной и притягательной. Она не ищет глазами Боба – вдруг он ее увидит и станет ей махать, а ей надо подумать, – и выбирает столик в дальнем конце зала. Но тут, откуда ни возьмись, является Боб и, даже не спросив разрешения, втискивается рядом с ней. Он полагает, что уже помочился на этот столбик, думает она. Изобразил свой автограф на стене. Отрезал голову охотничьему трофею и сфотографировался, поставив ногу на тушу. Как уже сделал однажды, много лет назад, хотя он этого не помнит. Она улыбается.

Он держится покровительственно. Как Верна себя чувствует? Хорошо, отвечает она. Видно, что-то не в то горло попало. Боб без промедлений запускает прелюдию. Чем занимается Верна? На пенсии, отвечает она, а до этого работала физиотерапевтом, специализировалась в восстановлении после инфарктов и инсультов. Должно быть, очень интересная работа, говорит Боб. О да, отвечает Верна, так приятно знать, что помогаешь людям!

Работа у нее была не просто интересная. Богатые мужчины, поправляясь после опасного для жизни приступа, по достоинству ценили привлекательную женщину моложе себя, с ловкими руками, которая умеет вовремя подбодрить и интуитивно понимает, когда следует промолчать. Или, как выразился ее третий муж, обратившись на сей раз к Китсу, пусть звучная мелодия сладка – неслышная мелодия нежнее[39]. Неизбежная физическая близость между физиотерапевтом и пациентом приводит к иной близости, хотя до собственно секса Верна никогда не доходила. Она говорила, что ей религия не позволяет. Если клиент не спешил делать предложение, Верна прекращала его обслуживать, ссылаясь на то, что другим страждущим ее помощь нужна больше. Два раза это подталкивало события в нужном направлении.

Она выбирала объект с учетом анамнеза и после свадьбы начинала изо всех сил заботиться о супруге. Все ее мужья отправлялись на тот свет абсолютно счастливыми, а также благодарными ей – но чуточку раньше, чем можно было ожидать. Впрочем, все мужья умирали от естественных причин – от повторения рокового инфаркта или инсульта, который уже и раньше настигал их. Верна лишь негласно разрешала мужу все запретное: еду, забивающую артерии, спиртное в любых количествах, слишком раннее возвращение к игре в гольф. Она видела, что они, возможно, перебирают с дозировкой лекарства, но молчала. Позднее она говорила, что доза казалась ей слишком высокой, но кто она такая, чтобы противоречить указаниям врача?

А если муж случайно забыл, что уже принимал таблетки, а потом нашел их, заботливо выложенные на привычном месте, и принял еще раз – что удивляться результату? Антикоагулянты в чрезмерной дозе очень опасны. Возможно кровоизлияние в мозг.

И еще, конечно, секс: венец всего, удар милосердия. Верна не любила секс как таковой, но умела им пользоваться. «Один раз живем на свете», – привычно говорила она, поднимая бокал шампанского за ужином при свечах, а потом доставала виагру, огромное достижение фармацевтики, которое, однако, сильно влияет на кровяное давление. Тут важно было вызвать «Скорую» вовремя – быстро, но не слишком. Например, можно было сказать: «Я проснулась и увидела его в таком состоянии». Или: «Я услышала странный звук в ванной комнате, пошла посмотреть и…»

Угрызения совести ее не мучили. Она оказывала этим мужчинам услугу: лучше уйти сразу, чем дряхлеть, медленно угасая.

Два раза у нее вышли сложности из-за завещания со взрослыми детьми мужей. Верна любезно говорила, что понимает их чувства. А затем откупалась от них, давала им даже больше, чем следовало бы, если учесть, сколько она приложила усилий. У нее сохранилось пресвитерианское понятие о справедливости: она не требует лишнего, но на меньшее, чем ей положено, тоже не согласна. Все счета должны быть оплачены.

Боб склоняется к ней, просовывая руку вдоль спинки ее стула. А муж тоже здесь, вместе с ней, в круизе? Шепчет ей прямо в ухо, обдает дыханием. Нет, она недавно овдовела – тут она опускает взгляд на стол, надеясь, что это выглядит как приглушенная скорбь – и в круиз поехала, чтобы залечить рану. Боб выражает сочувствие: какое совпадение, его жена тоже скончалась, всего полгода назад. Это был удар. Они так предвкушали золотые годы вдвоем. Они познакомились еще в университете, это была любовь с первого взгляда. Верит ли Верна в любовь с первого взгляда? Да, говорит Верна.

Боб продолжает изливать душу: они дождались, пока он получил диплом юриста, поженились, родили троих детей, и сейчас у них пять внуков, он так гордится ими. «Если он начнет показывать мне фотографии младенцев, я его ударю», – думает Верна.

– Остается пустота, правда? – говорит Боб. – Ощущение потери.

Верна соглашается.

Боб говорит, что хочет заказать бутылку вина – не желает ли Верна составить ему компанию?

Ах ты сволочь, думает Верна. Значит, ты жил дальше припеваючи, обзавелся детишками, как будто ничего не случилось. А я… Ее мутит.

– Буду рада, – говорит она. – Но давайте подождем, пока мы окажемся на корабле. Так будет гораздо удобнее, легче расслабиться.

Она снова взглядывает на него и опускает веки.

– А теперь меня ждет «сон красоты».

– О, вы в этом совершенно не нуждаетесь, – галантно говорит Боб. И, сволочь такая, вежливо отодвигает ей стул. Полсотни лет назад он такой галантности не проявил. Их встреча была мерзка, груба и коротка, как выразился бы ее третий муж, цитируя слова Гоббса о человеческой жизни[40]. Нынче девушки знают, что в таких случаях нужно идти в полицию. Нынче Боб мог бы врать сколько угодно – все равно его посадили бы, она была несовершеннолетняя. Но тогда не было даже слов, чтобы описать происшедшее: изнасилование – это когда на тебя из кустов выскакивает маньяк, а не когда мальчик, только что танцевавший с тобой на школьном балу, отвозит тебя в чахлый лесок недалеко от шахтерского городишки, приказывает тебе выпить, и ты послушно пьешь, а потом он разнимает тебя на части, сдирая слой за слоем. Мало того, скоро подъехал на собственной машине Кен, лучший друг Боба, – пособить приятелю. Они гоготали. И оставили себе ее пояс от чулок – на память.