Осень. Три подруги гуляют по оврагу, шурша опавшими листьями. На такую прогулку они выходят еженедельно. Они заключили между собой договор – больше двигаться, чтобы подстегнуть образование аутофагов в организме. Про аутофаги Роза вычитала в каком-то медицинском журнале, сидя в приемной у зубного врача; оказывается, в человеческом организме куски клеток съедают другие куски, больные или умирающие. И такой внутриклеточный каннибализм способствует долголетию.

– Кто поганка? – спрашивает Коринна. У нее длинное, белое, гофрированное лицо и длинные, белые, гофрированные волосы, и она как никогда похожа на овцу. Или на ангорскую козу, думает Тони, которая всегда предпочитает конкретику. Устремленный внутрь себя взгляд, словно его обладательница что-то сосредоточенно пережевывает.

– Я не про твой сон, – говорит Роза. – Я про Уиду. Уида, сидеть!

– Она тебя любит, – нежно говорит Коринна.

– Уида, сидеть! – повторяет Роза, уже раздраженно. Уида уносится прочь.

– Она такая энергичная! – восклицает Коринна. Она обзавелась собакой три месяца назад и уже тает от умиления каждый раз, когда эта блохастая дворняга что-нибудь выкинет. Можно подумать, что Коринна самолично ее родила.

– Потрясно, – говорит Тони, которая порой набирается словечек у своих студентов. Она теперь почетный профессор, но все же ведет один семинар, для будущих магистров: «Ранние военные технологии». Они только что прошли скорпионовые бомбы – эта тема всегда очень популярна – и начали рассматривать композитные луки гунна Аттилы, с арматурой из кости. – Женя! Охренеть! Она что – просочилась из гроба наружу?

Она вглядывается в лицо Коринны через круглые очочки. В двадцать с небольшим Тони была похожа на проказливого эльфа. Она и сейчас еще похожа на эльфа, но уже составленного из сушеных цветов. Кожа как мятая папиросная бумага.

– Когда она умерла-то? – спрашивает Роза. – Я забыла. Ужасно, правда?

– В тысяча девятьсот восемьдесят девятом или около того, – отвечает Тони. – Или в тысяча девятьсот девяностом. Тогда как раз сносили Берлинскую стену. У меня остался кусок.

– Ты думаешь, он настоящий? – спрашивает Роза. – Тогда откалывали куски бетона откуда попало! Это все равно что щепки от Истинного Креста, или фаланги пальцев святых, или… или фальшивые «Ролексы».

– Это сувенир, – говорит Тони. – Сувенирам не обязательно быть подлинными.

– Во сне время течет не так, как в реальности, – произносит Коринна. Она любит читать о том, что происходит у нее в голове, когда она спит – впрочем, думает Роза, бодрствующая Коринна порой не сильно отличается от спящей. – Во сне все живы. Так сказал этот человек, тот, который… он говорит, что во сне время всегда «сейчас».

– Это не слишком утешает, – говорит Тони. Она любит, чтобы все было разложено по полочкам и так оставалось. Ручки в этом стакане, карандаши в том. Овощи на тарелке справа, мясо слева. Живые в одну сторону, мертвые – в другую. Нельзя допускать осмоса, смешения: от этого начинает кружиться голова.

– А во что она была одета? – спрашивает Роза. При жизни Женя одевалась очень эффектно. Предпочитала насыщенные цвета – сливовый, сепия. Она была гламурна, в то время как Роза – лишь элегантна.

– В кожу, – бормочет Тони. – И хлыстик с серебряной ручкой.

– Во что-то вроде савана, – отвечает Коринна. – Белое.

– Как-то не представляю ее в белом, – говорит Роза.

– Мы же не одевали ее в саван, – говорит Тони. – Для кремации. Мы выбрали одно из ее собственных платьев, вы разве не помните? Вроде коктейльного. Темное.

Если имя «Женя» написать наоборот, получится «Янеж». Звучит по-венгерски. В Жене определенно было что-то венгерское, цыганское; будь она певицей, у нее было бы контральто.

– Это вы вдвоем выбрали, – говорит Роза. – Я бы ее в мешок запихала.

Она тогда предложила мешок, но Коринна потребовала облачить Женю как следует: а то вдруг она обидится и не уйдет на тот свет, а останется их изводить на этом.

– Ну не знаю, может, это был и не саван, – уступает Коринна. – Может, ночная рубашка. Она вроде как развевалась.

– А не светилась? – с интересом спрашивает Тони. – Как эктоплазма?

– А на ногах что было? – спрашивает Роза. Туфли – дорогие, на высоких каблуках – когда-то играли важнейшую роль в ее жизни, но выпирающие косточки и искривленные пальцы положили этому конец. Впрочем, туфли, пригодные для ходьбы, тоже могут быть на вид очень элегантными. Может, она купит эти новомодные, у которых каждый палец отдельно. Будет в них похожа на лягушку, но, говорят, они ужасно удобные.

– Конечно, это на самом деле была крашеная марля, – говорит Тони. – Они засовывали ее в нос.

– Что вы все несете?! – спрашивает Роза.

– При чем тут ее ноги? – восклицает Коринна. – Дело не в ногах, дело в том, что…

– Надо полагать, у нее еще были окровавленные клыки, – говорит Тони. Женя вечно переигрывала, и такое было бы как раз в ее духе. Красные контактные линзы, шипение, когти, все дела.

Коринне пора завязывать с просмотром вампирских фильмов на ночь. Ей это вредно, она слишком впечатлительна. Тони и Роза обе так думают, поэтому когда намечается очередной киновечер, они приходят к Коринне, чтобы она хотя бы не смотрела в одиночку. Коринна делает им мятный чай и попкорн, и они сидят у нее на диване, как подростки, набивая рот попкорном и время от времени бросая горсть Уиде; они прилипают к экрану, когда музыка вдруг становится зловещей, глаза краснеют или желтеют, зубы удлиняются и кровь брызжет, как томатный соус, заливая все кругом. Когда начинают выть волки, Уида тоже воет.

Почему они втроем проводят время как подростки? Может, это – унылая замена сексу, которого им достается все меньше? Они словно отбросили взрослость, зрелость, жизненный опыт, мудрость, что собирали всю жизнь, вроде очков-бонусов накопительной программы; взяли и выкинули, променяли на вредную масляную, соленую еду, на дурацкие фильмы, от которых адреналин бьет в голову. После этих своеобразных оргий Тони по нескольку дней счищает с кардигана белые волосы – одни принадлежат Уиде, другие Коринне. «Ну что, хорошо провели время?» – спрашивает Юст, и Тони отвечает, что они просто болтали. Скучная бабья болтовня. Чтобы он не обиделся, что его не допустили к чему-то важному.

Мир явно катится под уклон; Тони ловит себя на том, что высказывает это мнение как минимум раз в день. Погода сошла с ума. Из-за политики люди готовы друг другу глотку перервать. Куда ни плюнь, везде строят стеклянные небоскребы – они похожи на трехмерные зеркала или на осадные башни. Сбор мусора – столько разноцветных контейнеров, и как запомнить, что в какой класть? Куда, например, идут прозрачные коробочки от еды и почему при сортировке нельзя руководствоваться номером, выдавленным на дне такой коробочки?

И теперь вот вампиры. Раньше с ними все было ясно – вонючие нежити, воплощение зла. Но теперь появились добродетельные вампиры и заблудшие вампиры, сексуальные вампиры, гламурные вампиры, и старые правила уже не действуют. Когда-то можно было положиться на чеснок, восход солнца, крест. Избавиться от вампиров раз и навсегда. Но увы, это уже не так.

– Ну, не то чтобы клыки, – говорит Коринна. – Хотя если вдуматься, зубы у нее были какие-то слишком острые. И вроде как розовые. Уида, перестань!

Уида скачет вокруг и лает: она возбуждена оттого, что гуляет в овраге и не на поводке. Она любит рыться носом под упавшими стволами и бросаться за кусты, оттягивая момент, когда ее снова поймают, и зарывая свое… как это назвать? Коринна не любит вульгарных слов вроде «говно». Роза предложила «какашки», но это слово Коринна отвергла как слишком детское. «Продукты пищеварения», предложила Тони. Нет, сказала Коринна, это слишком холодно и заумно. Ее – дары земле.

Ну, стало быть, Уида зарывает свои дары земле, а Коринна бегает за ней с пластиковым экопакетом в руке (они у Коринны почти не расходуются, так как часто ей не удается найти дары), слабо выкрикивая, вот как сейчас: