Вообще, как обычно оформляются дружеские связи? Привычный набор - школа, институт, работа, хобби, случайные знакомства на отдыхе... Но именно школьные представляют собой наибольший интерес - люди расходятся в своем мировоззрении в разные стороны, но сохраняют дружбу, потому что 'мы же знаем друг друга всю сознательную жизнь'. Они имеют разные интересы, увлеченности товарища кажутся им смешными, но они держатся... Старый друг лучше новых двух? Возможно, но сильное ли удовольствие испытывают они от подобного общения? Да и как вообще формируются подобные привязанности? Ведь в классе, институтской группе, рабочем коллективе, всегда возникают некие подгруппки, сближенные именно общим видением мира, уровнем развития и потопляемости. Но как происходит выбор в шесть лет? На чем строятся симпатии? Трудно сказать, задумывались ли Антон и Егор о причинах, связавших их в подобный бином, но они продолжали упорно держаться друг за друга, пусть смысла в этом - даже практического, корыстного - не было.
На следующий после дня рождения день родители, а точнее единственная родительница (они развелись, когда ему было лет десять) заставила Егора ехать на дачу забирать поспевший урожай. Пришлось подчиниться, чтобы урожай, который, по мысли Егора, за копейки продавался на рынке, все же не испортился. Заведя ненавистный будильник аж на шесть часов, Егор попытался специально лечь пораньше. Желание спать, довольно легкое, ощущалось, и, едва он лег, казалось, что оно полностью властвует над ним. Но прошло некоторое время, и Егор почувствовал, что спать он не хочет категорически. Он привстал на кровати. Спать не хотелось, желание улетело и самовольно витало по комнате. Он попытался схватить его, но промахнулся, после чего лег обратно в постель. Такая борьба продолжалась довольно долго. Егор решил подумать о чем-то, но и мысли не лезли в голову. Он прокручивал различные сюжеты, где он, к примеру, спускался в подземелье, где бродил по коридорам, спасаясь от вампиров и прочей воображаемой нечисти. Он встал и взглянул на часы. Ужас обуял его, пронизав насквозь: было три часа ночи. 'Вставать через три часа! Три часа на сон! Проклятье! Да зачем мне это надо? Твари. Ненавижу я их. И не стыдно мне за отношение к ним. Забивают себе в голову всякую дурь, а я тут какое отношение должен иметь ко всему? Да ну их в задницу, этих идиотов'.
Прозвенел будильник, и Егор с огромным трудом поднялся. Спать хотелось не настолько сильно, но он прекрасно чувствовал, что за длинный день это коварное желание еще успеет отыграться. Позавтракав, то и дело роняя голову, что вызвало комментарии матери в духе 'нужно было раньше ложиться', он вышел на улицу. Прохлада и ветерок привели его в чувство, пока он шел по улице и стоял на станции, постукивая ногой о перила, но в поезде его разморило, и он задремал.
Сойдя на станции назначения из третьего вагона, Егор заметил, что машинист поезда неверно рассчитал дистанцию, в итоге полтора вагона - три первых двери - проехали вперед и людям приходилось спрыгивать прямо на насыпь. 'Что за дикость, - думалось ему, - подал бы назад'. И, словно, прочитав мысли Егора, рядом стоявший дачник закричал: 'Дебил! Назад подай! Дай людям сойти'. Мужик прикурил сигарету, в то время как две не совсем пожилые женщины помогали спуститься старой-престарой бабушке с коляской. 'Что ж ей дома-то не сидится', - мелькнула мысль у Егора. 'Назад подай, идиотина!' - продолжал истерично и гулко орать мужик, отчаянно дымя на прочих сошедших с поезда. Когда мужик заорал в третий раз, потому что та бабушка оказалась не последней, а за ней стала вылезать бабушка заметно старше предыдущей, и уже не с одной коляской, а с коляской, корзинкой и гигантским рюкзаком, Егор не выдержал, и, забыв про все свои присказки про социофобию, заорал: 'Назад подай!' Мужик обернулся и посмотрел на Егора с большим недоумением, так что тому захотелось провалиться, но он лишь попытался изобразить глупую улыбку. Впрочем, слезавшая бабка оказалась последней, двери закрылись, и поезд уехал. Спустя пятнадцать минут Егор был уже на месте.
Бабушка с дедушкой, отдавшие за лето все силы на злосчастных сотках светились от счастья, впервые в этом году увидев внука на участке. Они угощали его всем, чем можно. По сути, весь завтрак только и состоял из доморощенной еды. 'Да, это вам не бургеры и не чипсы', - думал он, глядя улыбающихся на родственников, но, чтобы сохранить приличие, улыбнулся в ответ: 'О, очень вкусно, спасибо!' Бабушка с дедушкой воссияли - их труды не пропали даром. Да - это была та категория людей, что получила на склоне лет долгожданный смысл жизни в виде работы на земле. Своей собственной земле. Здесь уж точно все зависит от тебя. Обратите внимание, как каждый собственник стремится облагородить свой участочек, свое мини-государство (а кто из дачников за столом не начинал шутить про Силенд, что, мол, и нам надо провозгласить свою автономию), как хочет он его выделить, и как не жалеет сил. Уж, кажись, всю неделю ходил на ненавистную работу - вот тебе диван! Нет! Ты будешь стоять часами в пробке, трястись в набитой электричке; потом умирать, роя траншеи для задержки воды, падать в обморок, целый день стоя на лестнице, крася дом; ты будешь дивиться и очаровываться еще зеленой кислейшей ягодкой, но первой; ты будешь целовать первый огурчик, как не целовал ни одну девушку, будешь поглаживать весной деревца, вопрошая: 'Милые мои яблоньки, как перезимовали? Не замерзли ли?'; ты будешь ругаться с соседями из-за пяти сантиметров территории, на которые заехал забор; будешь запасаться свечами на случай отключения света; научишься мастерить самодельные тачки, пугала, которые будут будоражить твое воображение своим темным обликом ночью, но при этом полностью игнорироваться птицами; ты будешь ложиться спать со звоном в ушах после попыток побороть все лето восстающую как феникс траву, чтобы потом утром возмущаться, что кто-то гудит косилкой в другой части садового товарищества; ты будешь воспринимать войну с борщевиками в разы более кровавой, чем первую и вторую мировые вместе взятые; ты будешь уверен, что лучший подарок на День Защитника Отечества - это шуруповерт; ты будешь всем рассказывать, какой жулик и вор председатель этого товарищества, как он построил себе на казенные деньги забор и вырыл колодец, будешь возмущаться увеличивающимися поборами, но все равно будешь платить их, будешь возмущаться при этом теми дачниками, кто закатывает бучу каждое собрание и пишет петиции на председателя, собирая подписи неравнодушных. И все ради ощущения свободы, вариативности, чувства хозяина, что на этих - именно этих - метрах ты сам себе государство и сам себе начальник. Это поколение, чье детство прошло по съемным дачам (которые давали ой как далеко не всем) - они дорвались. И новое поколение, к которому принадлежал Егор, этот энтузиазм никоим образом не поддерживало.
Бабушка, получив в свою власть лишнюю пару рук, причем рук довольно крепких, тут же начала поспешно отдавать приказания, отправив Егора бороться с сорняками. Но поскольку тот начал выдергивать вместе с чертополохом клубнику вместе с усами, то пришлось отправить его за пределы участка, бороться с травой там. Тут же появился сосед, приставший с глупыми вопросами.
'Как учеба? А-а-а-а, уже закончил, - ('Посчитать что ли не может, идиот', - пронеслось в голове у Егора). - Где работаешь? Нравится? Много платят? Ну да, времена сейчас трудные, без блата никуда не берут. Жениться не планируешь?' - и тому подобное. Но наибольшее раздражение сосед вызвал, когда начал показывать как надо правильно держать косилку, с какой стороны лучше начинать кошение и так далее. Хотелось вырваться. Делать было нечего, интернет не ловился. Наступил долгожданный вечер, и Егор отбыл на станцию.
Подошел поезд, и он устроился у окошка. На станции остался пожилой мужичок жалкого вида, приподнявшийся на цыпочки, чтобы увидеть, как по вагону вместе с внучкой идет та, которую он полвека называл цыпочкой. Они небрежно махнули рукой, и дедок понуро поплелся по платформе. Поезд тронулся. В поездке Егор слушал электронную книгу, изредка поглядывая в окно, где лес и поля периодически перемежались небольшими городками, поселками, деревнями; также пейзаж разбавляли переезды и мосты. И вдруг поезд резко остановился, хотя и станции не было видно. Очевидно, было применено экстренное торможение. В вагоне началась суета. Егор снял наушники. По связи что-то объявляли, но, как это обычно и бывает в электричках, разобрать там что-либо было крайне проблематично. Кто-то уже убежал в соседний вагон. Вскоре из него выбежала девушка и потребовала воды и бинтов. На расспросы окружающих она отвечала уклоничиво. Но только она ушла, моментально поползли слухи. Кто-то уже успел похоронить потерпевшего. Воображались абсолютно разные варианты случившегося, а к тому же пищу для слухов добавляли те, кто все же решился отправиться на разведку в тот самый злосчастный вагон. 'Сколько там крови! Весь тамбур залит', - сухо отчеканил молодой парень, присаживаясь к своей спутнице, обняв ее и продолжив прерванный диалог. Поезд, постояв, минут десять тронулся. Когда поезд подъехал к станции, там уже дежурила бригада скорой помощи. Егор, пытавшийся сохранять невозмутимость и всем своим видом показывая полное равнодушие к происходящему, несмотря на обильный расспрос со стороны пожилой женщины, сидевшей на лавке напротив ('Мы вместе тут сидим, почему я должен знать больше? Мне тут трансляцию провели, что ли' - кипятился он про себя), на сей раз не удержался и подошел к противоположному окну, открыл его (обычно он боялся открывать окна, поскольку в старых электричках сделать это было довольно проблематично, а оказаться в глазах вагона дураком, который не может открыть окно, не хотелось) и высунулся. Он увидел, как двое волочат пострадавшего, хотя тот вроде и мог ступать сам. Поезд тронулся, и из тамбура вошел забавного типа мужчина лет пятидесяти. Он подсел обратно к знакомому, хотя Егор не видел его до этого в вагоне, и начал пересказывать события. Мужичонка размахивал руками и беспрерывно пожимал плечами, при этом его картофелеподобная лысеющая голова с дергающимися усиками и малюсенькими глазками оказывалась ниже этих самых плеч. 'Представляешь!', 'Да-да, прям вот так!', 'Ужасно' - сыпал он словами. В целом из его сбивчивой речи Егор смог составить свою картину: мужик курил в тамбуре, придерживая дверь ногой, чтобы шел свежий воздух с улицы, но не удержался и вывалился. Когда он падал, двери лишились поддержки и естественным образом закрылись, зажав ноги не внявшего предупреждениям Минздрава бедняги. Остальная его часть, очевидно, оказалась вне вагона и так там и болталась. Прибежавшим на шум пассажирам удалось вытащить его за ноги обратно в вагон. Очевидно, товарищ был сильно нетрезвый, поскольку боли почти не чувствовал. Рассказ услышал сидевший с другой стороны старичок и присоединился. Несмотря на преклонный возраст, старичок матерился чрезвычайно, и, что более всего удивило Егора, нисколько этим не конфузился. Но большая часть вагона, слышавшая его, выражала, очевидно, внутреннее согласие с осуждением выпавшего, из-за которого поезд задержался в пути.
