В скорости по моём переезде в Пашину комнату мне стало ясно, что она, теперь уже моя комната, холодная и сырая - батарея отопления, будучи горячей, не могла прогреть и высушить её. И никуда в этой коммунальной квартире от холода не убежать - ни на холодную кухню, ни в холодный коридор, ни в холодную ванную комнату, где как и на кухне есть только холодная вода в кранах. Хол-л-лодно! Не то, что в Кристине, такой тёплой!., тёплой настолько, что форточки в ней всегда держались открытыми, а сами окна часто держались нараспашку и зимой, и в особенности в демисезон, когда батареи топят при плюсовой температуре на улице. И затык щелей в оконных рамах (невиданное для тёплой Кристины дело!) в Пашиной комнате несильно помог. И я понял причину холод-р-рррыги в моей комнате - это её дважды крайнее место в доме: на последнем этаже последняя комната, то есть с боковой стеной - внешней-боковой стеной дома, которая с потолком на пару пропускали сквозь себя холод сверху и сбоку. Вот он какой главный минус моей новой комнаты! Оказывается.
И я на период холодного беспаспортства впал в спячку, то есть почти не выходил на улицу, ел по минимуму (денег-то в обрез), спал по максимуму - лишь бы поскорей промчалось время.
Необычайно жутко встретил я Новый 2003 год в новой комнате: мне было голодно-холодно и одиноко в её тесноватых стенах. Тесноватых для меня, привыкшего к Кристининым бигсайзам. Тёплым бигсайзам. И неприятное ощущение одиночества усиливалось отсутствием рядом собаки. Ведь я привык к тому, что где-нибудь рядом, в креслах ли, на кроватях ли, или на подоконниках, и не в одной комнате, так в другой, есть собака - своего рода домовой. И не было у меня не только праздничного стола, но и выпивки. Даже выпивки! "Ладно, - думал я, одиноко смотря новогодние передачи по телевизору, которые, ясное дело, нисколько не веселили меня. - Главное, что лёд тронулся, то есть моё движение к заветной цели - добиться успеха в жизни посредством служения Родине головой - применением языка и правоприменением, - началось! Да-а, сложный год меня ожидает, или, даже, года-и выпить бы за них, мои грядущие года, чтоб легче мне они дались - да нéчего.., да нé с кем..."
Для полноты картины интерьера моей комнаты укажу вот что. Разборный шкаф после переезда я не собирал(типа: зачем?, если я не собираюсь жить в этой комнате, а намерен её как можно скорее продавать после прописки/после проклятых затянутых голодных новогодних каникул), доски от шкафа стояли в углу комнаты, и множество картонных коробок стояло в комнате, многие из которых после переезда так и не вскрывались, и не распаковывались. И поэтому секретер и сервант стояли на половину пустыми, на половину заполненными теми вещами, которые мне всё-таки пришлось достать из коробок. Но порядком размещение мной вещей по полкам в секретере и серванте назвать я не могу - была только логика, почему я разложил всё так, а не иначе. Постепенно разложил, доставая вещи из коробок по мере необходимости. И комната на вид стала походить скорее на складское помещение, чем на жилое. Но я знал, что её интерьер мне всё же придётся привести в порядок, чтобы она выглядела уютной в глазах потенциальных её покупателей у меня во время её смотрин. Но сейчас, в холодно-голодном состоянии мне не хватало душевных сил проделать это. Обстановку в комнате часто дополнял табачный дым, ведь в этой коммунальной квартире не принято было где-либо курить кроме как у себя в комнате, и не на холодную же лестницу мне постоянно выходить!, и мне, берегущему в моей комнате тепло, каждый его градус по Цельсию, не было желания лишний раз выстужать её открытием форточки. Так что прокуренность моей комнаты также была её яркой характеристикой - специфический запах укоренился в комнате. И об освещении. Повешенную люстру я практически не включал, а довольствовался светом торшера с красным абажуром (этот немецкий торшер был первой покупкой моих родителей после их свадьбы), и его свет выхватывал из мрака комнаты лишь малую её часть в её центре - в районе телевизора, за которым чуть наискось на освещённом островке обоев я приколол булавками репродукцию картины, состоящую из двух раздельных половинок разворота журнала, с изображением Наполеона-триумфатора на белом коне - пусть висит и оживляет, ободряет и предостерегает...
Как только я получил новый паспорт 12 января, так сразу же устроился на работу. Быть привередливым в её выборе мне тогда было нельзя нисколько, так что работа гардеробщиком в ресторане не далеко от моего дома на Мещанской-Гражданской, где моему ослабленному встречей Нового года и получением нового паспорта организму надорваться было нельзя, и были чаевые, то есть деньги сразу, а не в день зарплаты, и кормёжка дважды за 12-часовую рабочую смену, - так что такая работа меня устраивала. На тот момент и на какую-то ближайшую перспективу. И ведь радовался же я своему устройству на эту работу со смехотворной зарплатой. И на радостях я энергично так, быстренько, наконец-то навёл порядок в своей комнате, что не стыдно было б и людей принять. Да только некого... Но радоваться мне пришлось недолго. В конце третьей моей рабочей смены ресторанное начальство мне объявило, что я их больше не устраиваю и мне больше не следует выходить гардеробить у них. А о причине отказа мне в работе я догадался: в последний день моего гардеробства в ресторан заявился какой-то старик-пенсионер, и, видно, его персона для ресторанного начальства оказалась привлекательней моей - надёжней, что он останется у них надолго.
Через пару дней после увольнения из ресторана после телефонного звонка меня на Гражданской-Мещанской навещает отец со своей новой женой Татьяной Ивановной, которую я в Книге уже упоминал. Стало быть, здорово, что я успел-таки навести порядок у себя в комнате. Причину визита ко мне отца я понял - простое любопытство: какая такая досталась мне комната после размена Кристины? Попили чаю. С чем-то к чаю, что они принесли. В разговоре за чаем всплыло, что я до сих пор не сделал себе ключа от входной двери своей коммуналки, а пользовался ключом не живущего в ней соседа (кроме старушки-пенсионерки и студентки Ка-ти была ещё и у него комната в этой квартире). На следующий день мы с отцом встретились на Сенной, и рядом с ней заказали за 80 рублей выточить новый ключ для меня. Я мог только гадать, почему при встрече накануне отец не дал мне сто рублей или чуть больше (с запасом): боялся неодобрения своей чуткости-щедрости Татьяной Ивановной?, не было ста рублей? Или не доверял мне - даже ста рублей не мог доверить, подозревая во мне мота, типа: не пропью, так проем с голодухи данную мне в руки наличность для строго определённой цели? А это ещё что? Уже прощаясь со мной на Сенной, отец протягивает мне маленький свёрток среднего размера между размерами кусков туалетного и хозяйственного мыла со словами:
- На, поешь сала... Ну, всё - разбежались.
И мы расстались. Не сходя с места я разворачиваю отцовский гостинец и гляжу на мелко нарезанное сало. Теперь всё ясно. Про сто рублей на ключ... А ведь сало-это такой продукт, которому не находилось места на обеденном столе у нас дома, пока мы жили с отцом вместе, да и без него. Никогда! Положив дольку сала за щёку я поспешил к себе домой - тут совсем недалёко от Сенной. И поэтому мне удалось донести остальные кусочки сала до дома. Право, никогда не мерил проходимые мной пешком расстояния кусочками сала, а только выкуренными сигаретами или "Беломором"... И устроил я дома пир - сало с хлебом и сладким-сладким чаем. Вот ем-пью и думаю, что ведь это отец якобы "для себя на работу" взял из дома нарезанного сала, столько, наверное, взял, сколько мог, не вызывая недовольства Татьяны Ивановны (отец продолжал жить у неё, а не в доставшейся ему по размену Кристины комнате), сам оставшись сегодня без подкрепления этим салом в обеденный перерыв...
А через несколько дней мне на Мещанскую-Гражданскую звонит мама и сообщает, что мой отец с инфарктом попал в больницу, так что неизвестно, выживет ли он или нет. Вот он оказался каким грустным повод для телефонного звонка матери мне... Поговорив с мамой я не сдержал вдруг набежавшую слезу, появление которой меня обрадовало на удивление мне самому: значит, в глубине моей души ещё есть тёплое место для отца, такого, какой он есть. Ах, как хочется говорить, что мой отец есть!, а небыл. Эх, папа, неужели я уже не успею пожить в нормальных семейных отношениях с тобой?! Неужели мне не суждено видеть твоих, восхищённых моими грядущими достижениями в жизни, глаз? Не суждено видеть твоей, отцовской, гордости за меня, твоего сына, с которым ты так много носился когда-то?.. Досада - вот как можно наименовать распаляющее мою печаль чувство...
