В очереди непосредственно передо мной стоял невысокенький такой мужчина чуть моложе средних лет, то есть такой, которого назвать молодым человеком уже нельзя, и одет он был самым обычным образом, то есть ничто не выдавало в нём какого-нибудь крутого, как принято сейчас говорить, человека, способного противостоять наглости, грубости и силе с чьей -либо стороны. Об этом, назовём его для краткости скромнягой, человеке я пишу на основании его вида сзади (он ведь стоял в очереди передо мной) и на основании нижеследующего. Стоим мы, стоим. В очереди. И вот к нему подходит сбоку усатый мужчина средних лет роста метр восемьдесят в шапке-ушанке из натурального меха, совсем не натянутой, а просто положенной на голову, в чёрной кожаной куртке. И тихим голосом обращается к скромняге:
- Я тут к тебе пристроюсь. Если что - я с тобой.
Скромняга ничего не ответил наглецу, ведь тот не пытался встрять в очередь перед ним, а остался стоять лицом к очереди напротив уха этого самого скромняги. Я понял, на что рассчитывал наглец. Что никто из стоящих позади скромняги или не поймёт, что пристроившийся к нему сбоку наглец решил сэкономить время своего стояния в очереди и наверняка успеть получить справки, ведь занятие им очереди в конце её не гарантировало ему этого, или посчитает лучше не связываться с грозного вида наглецом, типа: "Ну что ж, одним человеком больше, одним меньше в очереди, и вообще, пусть выступает против наглеца тот, кого он больше всего задевает, то есть тот, перед кем он непосредственно лезет без очереди, ну а если тот промолчит, то и нам чего вмешиваться?" И поняв это, я понял и причину, по которой он пристроился именно к скромняге. Наглец не мог пристроиться совсем близко к окошку - это было бы слишком заметно и возмутило бы всю очередь, что не позволило бы ему получить справки, а тихо пристроившись где-нибудь в середине очереди, где будут стоять не старики-пенсионеры или женщины, которые точно разорутся при попытке пристроиться к ним, а мужчины, не такие грозные и/или наглые на вид как он, или совсем негрозные и/или ненаглые на вид, то есть такие как скромняга и я, по расчёту наглеца уж точно промолчат, побоявшись его и/или демонстрации собственной слабости по сравнению с ним, или ничего с ним поделать не смогут опять-таки из-за проигрыша ему в силе. Итак, я в глазах наглеца слабое звено в цепи-очереди к окошку, в котором выдаются-заказываются справки-формы, такое слабое звено, которое ему, наглецу, необходимо порвать в собственных интересах. Следует также, наконец, отметить, что наглец жевал черемшу, распространяя вокруг себя вонь чесночного типа. А из телевизора я давным-давно знал, что её любят жевать именно чеченцы. И присмотревшись к наглецу я понял, что он точно чеченец, ведь и шапка на нём лежала (не могу сказать - надета) так, как я видел по телевизору у чеченцев, и черты лица были характерными для них. Однозначно, чеченец! И не мирный представитель своего народа, а боевик, коли готов самоуверенно ввязаться в бой со мной, мирным человеком, тихо-мирно стоящим в очереди, если я посмею помешать ему взять справки передо мной. И вот что я решил. Распространение чеченским боевиком черемшовой вони изо рта - это уже агрессия. И на носы окружающего его русского народа (ну скажите, почему все вокруг должны терпеть эту вонь?), и на сознание (типа: плюю я тут на вас всех свысока, что вам неприятна моя черемша, и я жевал, жую и буду жевать её сколько мне угодно!). а когда подойдёт моя очередь к окошку, то есть после того, как получит в нём справки скромняга, и стоящий чуть впереди меня в очереди чеченский боевик окажется перед окошком и просунет в него свои документы, то произойдёт агрессия в виде физического вторжения в очередь, попирающего моё право получения в порядке очереди справок. И я воспринял это наглое прилипание к очереди источающего вонь злого чеченца не как целенаправленное нарушение именно моих прав и унижение только моего достоинства, а как выпад против всего русского народа, стоящего вокруг меня, ведь выбирая меня в качестве слабого звена злой чеченец осмотрел и оценил и стоящих вокруг меня людей, заключив, что мы стерпим, испугавшись его, а не помешаем ему. Нет, я не могу допустить, чтобы о моём родном Народе думали плохо инородцы. Значит, выпал мне жребий защищать его добрую репутацию, не просто же так меня зовут Алексеем, то есть Защитником по-гречески! А о себе нечего тут думать, и пострадать за правду я готов, ведь я же буду терзаться угрызениями совести потом всю жизнь, если не попытаюсь отстоять свою правду, что я трижды прав, что необходимо не просто прекратить агрессию злого чеченца, но и проучить его на будущее, чтоб знал наших, то есть русских, сам знал и своим соплеменникам рассказал о чреватости нападок на нас, что послужит укреплению авторитета моего Народа в их умах, и, по большому счёту, дружбы между нашими народами, ведь она возможна только при условии взаимного уважения нашими народами друг друга. Так что, не на того напал, волчара! Я клянусь, что ты не получишь справки вперёд меня! И ведь какой наглец: решил обосноваться здесь, в Питере, среди нас, русских (раз он ходок в жилконтору к этим окошкам), а ведёт себя, не считаясь с нами! Так что получишь ты, зло ходячее, урок от меня, если не отреагируешь на моё замечание!:
- Эй! Вы здесь не стояли! Идите в конец очереди!
Ноль реакции. Со стороны его. Как будто я ничего не говорил ему. Ладно, думаю, переходить к активным действиям мне ещё рано, но чувствую, что уже точно придётся. Ну, гад, сейчас у тебя будет последний шанс избежать применения мной тяжёлой артиллерии, итак, я делаю тебе последнее, китайское, предупреждение:
- Прекратите жевать черемшу, ведь невозможно же стоять рядом! А лучше: уйдите в конец очереди!
Боевик никуда не ушёл и продолжил жевать как и жевал, только в лице изменился - теперь его наглая рожа из улыбчивой превратилась в грозно нахмуренную.
Ладно, стой, индюк, и хмурься. Всё равно сегодня тебе справок не видать. А то, что и я сегодня не получу справок, так что ж, не смертельно для меня - ну, подумаешь, лишний день поголодаю (напомню: в этот период я часто ходил поработать за спасибо на майонез), и всего на день замедлю свой переезд из Кристины в Пашину комнату. Ну а как же окружающий нас со злым чеченцем русский народ? Ничего: получит справки в другой раз, что также не смертельно, зато его авторитет не пострадает, а даже возрастёт. И ведь в спалённой пожаром Москве 1812 года был первый поджигатель, а в итоге говорят, что это русский народ постарался, не позволив французам остаться в ней зимовать. В общем, у меня в кармане куртки был газовый "перцовый" баллончик, который я купил для обороны от бомжей, и который я давно уже постоянно носил с собой, ведь опасность со стороны бомжей не миновала, а лишь уменьшилась. Того, что меня могут обвинить в неправомерном применении газового баллончика, я не боялся - возмущение-негодование агрессией злого чеченца мобилизовало меня постоять за русский народ, в том числе и за себя, ощущающего себя его частицей - дать отпор и урок незваному пришельцу-боевику. Так что, если он, злыдень, портит воздух черемшой, то я приправлю его перцем - по-моему, моя ответная мера вполне адекватна действиям злыдня.
Вот, наконец, скромняга получает в окошке свои справки-формы и собирается уходить. Я уже наготове. И естественно, что злой чечен, стоящий ближе к окошку, чем я, должен опередить меня в занятии места перед ним, освободившемся. В руках у него бумаги. Вот он делает последний шаг к окошку с правой стороны, я же одновременно с ним делаю пару шагов левее, заходя к окошку слева.
- Вас здесь не стояло! - громко говорю я врагу, давая ему последнюю возможность избежать газовой атаки с моей стороны, уступив мне место перед окошком. Но злой чечен, как будто не слыша меня, просунул свои бумаги в окошко сотруднице жилконторы и слегка повернулся ко мне корпусом тела, а мордой так совсем прямо на меня, и окинул меня презрительным бешеным взглядом своих искромётных глаз, в которых читалось наглое: "Поздно рыпаться - видишь: я уже просунул свои бумаги в окошко, так что меня здесь обслужат сейчас уже точно!".
