Сажусь в автобус, чтобы добраться в милицию. Платить я не собираюсь, типа: я же вызвал милицию, и она не приехала, значит, мне самому надо добираться до неё за помощью, для восстановления справедливости, и ещё платить за свою дорогу до милиции - это несправедливо и просто неправильно. Ведь у меня на лице доказательство, свежее, что я пострадавший и еду в милицию за помощью. Но это не было понятно кондуктору автобуса, ему не выгодно это было понимать. И вот он вместо сочувствия всю мою дорогу до милиции выражает громко неудовольствие моей наглостью, то есть тем, что я еду бесплатно. У пассажиров я также не вызываю сочувствия. Некоторые вторят кондуктору-бабке в нападках на меня. Я, доехав всё-таки до нужной остановки, выхожу из автобуса словно оплёванный. И каким одиноким я чувствую себя в этот момент. Без моральной поддержки людей в автобусе и милиции. Да, милиция меня не поддержала, и проехать до квартиры Сергея Васильева она отказалась, узнав о том, что адрес наркопритона - квартира именно его:
- Да кто не знает этого Сергея Васильева, что он наркоман? - спрашивает меня кабинетный мент. - И ты дожжен был знать. Нашёл, куда соваться!
Моральных и физических сил писать заявление в милицию и требовать его принятия у меня не было. И менты, можно сказать, что выгнали меня из отдела, узнав, что сам я бомж. История повторилась: когда у меня в общежитии украли музыкальную систему SONY, менты так же прогоняли меня.
Вывод: я бомж, я выпал из общества, я вне закона, то есть не подлежу его защите, ведь я уже не гражданин, а маргинал, изгой.
Сделанный мной вывод подтверждают медики, когда я в Петергофе обратился в поликлинику, чтобы они засвидетельствовали мой фингал, коли милиция не хочет свидетельствовать и отфутболивает меня к медикам. Медики же нос от меня воротят, узнав, что я без полиса и прописке не их. Я уговариваю их осмотреть моё лицо и зафиксировать где-либо у себя его состояние, а 200 рублей, которые они требуют у меня за выдачу справки о наличии у меня фингала, я говорю, что найду и выкуплю эту справку, то есть раз я не их, то за простую бумажку они требуют сначала заплатить такие деньги!
С фингалом я являюсь на пищевой комбинат. Всем неприятно на меня смотреть, на мой фингал: отводят глаза. И он не прибавляет доверия ко мне со стороны начальства моего отдела. Я вынужден обосноваться в комнатке, о которой я писал, что она есть при отделе логистики, и где можно в случае чего заночевать (в случае поздних загрузок фур, когда на городском транспорте уже не уехать домой). Поначалу начальство вроде бы не поняло, что я обосновался жить в этой комнатке. И сплю я в этой комнатке на стульях, составленных в ряд. И именно в это время, в середине декабря, меня стали беспокоить бельевые вши. Я, правда, ещё не знал, что это они, а просто чесался. То там, то сям. И это даже мешало мне спать. Я думал, что этот зуд от того, что я давно сплю не раздеваясь.
И в это время, когда я обосновался жить-работать на пищевом комбинате, где мне также выдали аванс, из Германии приезжает Дима Блюменталь. На короткое время по делам. И где же мне с ним встретиться-пообщаться? Если вместо дома я живу на пищевом комбинате, то и приглашать его мне надо, стало быть, на пищевой комбинат, благо, в отдел логистики вход свободный круглые сутки. Ну и не просто же нам с Димой беседовать в неуютной комнатке с большим столом посередине! Дима быстро уловил суть моего теперешнего положения - что мне плохо и у меня всё плохо, и сообразил организовать застолье за этим столом. Мы вышли в круглосуточный магазин при пищевом комбинате и к ближайшим ларькам на перекрёстке, где затарились пивом и просто едой, ибо Дима понял, что он должен прежде всего меня накормить. Во время еды и особенно неторопливого питья мы беседовали. Узнав, как у меня дела, Дима сделал вывод, что мне нужно как можно скорее ехать в Германию, чтобы отдохнуть, без каких-либо иных целей поездки. Он сказал, что готов помочь мне это сделать, как только у него появятся достаточные деньги для помощи мне, а именно: на визу, страховку и дорогу. Он назвал приблизительный срок, когда он будет при таких свободных деньгах: февраль или последующая весна 2006 года. Помочь же сейчас пережить мне наступившую зиму Дима никак не может. На мой вопрос, что означает отдохнуть мне в Германии?, Дима мне рассказал следующее. Дима передаёт мне деньги на визу и страховку. Я иду в финское консульство, беру визу, оформляю медицинскую страховку. На Димины же деньги я еду в Финляндию, в аэропорт Хельсинки. Дима, находясь в Германии, по моему телефонному звонку о том, что я готов к нему вылететь, заказывает для меня в Германии билет на самолёт рейсом Хельсинки-Кёльн. В Хельсинкском аэропорту я в специальном окошечке получаю купленный Димой на моё имя билет на самолёт по предъявлении своего загранпаспорта. То есть деньги на самолёт Финляндия-Германия я не получаю, а получаю сразу билет на этот рейс. На оставшиеся у меня деньги я еду на поезде из Кёльна в Дортмунд, где меня на вокзале и встретит Дима. После же я не поселяюсь у него: он отводит меня в немецкие государственные органы (он знает куда), где я должен буду сообщить, что - внимание - я потерял свой загранпаспорт. Немцы, по мнению Димы, поселят меня в лагерь для переселенцев, в такой, где сначала жил и сам Дима с женой, для решения немецкими госорганами вопросов: кто я, и что со мной делать? По мнению Димы, на это выяснение уйдёт время, возможно, месяц, а то и больше, в течение которого я отдохну, ничего не делая, и поем (мне назначат пособие). Дима сказал, что этот план не его выдумка, а насчёт меня он консультировался в Германии с умными людьми, выходцами из России. Принимая этот план действий, я сознательно отодвигаю ещё на какое-то неопределённое время своё новое обращение в суд, - подумал я. - Но ведь я действительно устал, устал так жить, как я живу. Так что я обрадовался перспективе скоро отдохнуть и хорошо поесть в Германии после мытарств на Родине. Хорошо поесть в тогдашнем моём понимании означало что-либо лучшее, чем замороженный блинчик с начинкой и льдом или студень и сало с вдавленной уличной грязью.
Дима ушёл. Мне надо было куда-то выбросить пустые пивные бутылки. На рабочем месте и вообще в здании пищевого комбината было некуда. Бросить же бутылки в кусты мне не позволяло воспитание. Так я в поисках урны дошёл до того ларька, где эти бутылки с пивом давеча покупались. Продавец, увидев меня, выбрасывающего бутылки в урну при ларьке, выскочил из ларька и хотел заехать мне ногой. Но я увернулся. Почти: удар получился скользящим. Торгаш, которому торговля бутылками была важнее чистоты города, был на вид выходцем из Средней Азии.
А на следующий день меня сдали, что я пил в комнатке пиво с посторонним. Ну кому я мешал из работающих в ту ночь логистов? А с виду они были порядочными людьми! Но не встретить Диму и не посидеть с ним так, как мы посидели, я не мог: Дима был мне дороже этой работы, да и посидеть по-человечески с хорошим человеком как же мне хотелось! Я словно оказался в старых добрых временах, когда мы встречались с Димой и играли в карты. На этот раз мы не играли. И меня уволили, припомнив, что им не нужны на работе бомжи, ведь они, то есть начальство отдела, не рассчитывали, что я буду ночевать каждую ночь в комнатке при отделе. Шайсе! А на дворе тем временем примерно 21 декабря, то есть давно уже зима со снегом. Я прихожу на Набережную, сообщаю, что лишился работы. О том, что я не имею крыши над головой, я Насте не сообщаю, но она, наверное, догадывается, что у меня проблемы с ночёвками (тёти Надины по-прежнему нет в городе). На Набережной я помылся в ванне. Настя меня накормила. А во время еды меня всё беспокоил зуд, и я не сдерживаюсь: почешусь то там, то сям, что было замечено Настей. Я по-прежнему не догадываюсь, что это бельевые вши. Насте тоже это кажется всего лишь подозрительным, что я чешусь. Она разрешает мне заночевать в квартире на Набережной, только на раскладушке, а не на кроватях и диванах, как прежде. На следующий день Настя узнаёт из Интернета об одном замечательном месте, где можно жить и работать, и при том будут кормить. Это место оказалось при городской церкви в Тихвине, что за 200 километров на юго-восток от Петербурга. При городской церкви означает, что недалеко от неё находится избушка (на Советской улице перед городской баней), где живут бомжи и освободившиеся уголовники, не имеющие собственного жилья, которые убирают осенью листья, а зимой снег на площади вокруг церкви, и за это их кормят из средств, выделяемых этой церковью. Стол в избушке скуден, но мне будет грех жаловаться на это, когда я вольюсь в коллектив уборщиков снега. Но пока я этого не знаю, и с радостью хватаюсь за идею поехать в Тихвин на зимовку как за спасательный круг. Настя даёт мне 200 рублей на билет, причём что железнодорожный, что автобусный стоят одинаково столько. Перед отъездом я умудрился найти - именно найти под ногами - ещё 2 сотни рублей. Думая, что у меня в Тихвине будет время на чтение моих книжек по немецкому языку, я набрал их целую сумку, взятую на Набережной. Я выбрал железнодорожный путь до Тихвина. Встречаюсь с Димой, рассказываю, что я в ожидании от него звонка, дающего старт реализации плана по моей переброске в Германию, еду зимовать в Тихвин. Он даёт мне полтинник, типа: пригодится, не будет лишним.
