Альгерда помнила отрывки из сладостных баллад, грациозных лэ и вирелей, рондо и триолетов. Но перед лицом этого до странности беззащитного мальчика всё пропало.

И оттого Алка начала затверженное с младых волос, обмусоленное, бессмертное:

"Мой дядя самых честных правил..."

Джизелла плотно взял голову вождя обеими ладонями, зажал в тиски. Откуда-то во рту Вирага появилась липовая деревяшка - стиснуть в зубах вместе с болью. Девушка скандировала про воспитание Евгения, про мосьё аббата и дней минувших анекдоты, пока нож с омерзительным звуком отделял гниющую плоть от живой и кровоточащей. Менялись местами и отлетали в никуда целые строфы; брусничная вода без вреда для пьющего стекала по суровой ткани, сон Татьяны невольно попадал в ритм визжащих зубьев, что пилили кость. Целый мир успел пролистать себя, когда лекарь отбросил зловонный шмат мяса в стоящий внизу горшок и начал зашивать культю.

- Свободна, - Джиз подхватил горшок и охапку бурого тряпья. - До своего ложа доберёшься? А то иди со мной, продышишься на открытом месте.

Ноги у неё стали как из тряпки, и хорошо, что лестница, ведущая из подвала, оказалась недлинной. Альгерде понадобилось упереться рукой в косяк, чтобы выстоять, пока Джизелла выбрасывал окровавленные лохмотья в огонь, а горшок...

Горшок он долил водой и воткнул прямо в уголья.

Костры горели здесь повсеместно. Враги убрали наполовину сгоревший палисад и сняли ворота. Степняки расположились основательно: везде кибитки или шатры, отовсюду запах печёного мяса, женский говор, смех ребятишек и звон молота о наковальню.

- Кочевье, - объяснил подошедший Джиз.

- А наши где?

- Кого за ворота сволокли и сожгли рядом с нашими убитыми, а кто, как и прежде, на стенах, - он кивнул туда.

Горсточка полузнакомых ей людей потихоньку возилась на самом верху - должно быть, им принесли горячее и позволили немного отдохнуть.

Рвота внезапно подступила девушке к самому горлу.

- Джиз, ты зачем кипятишь... вот это?

Он глянул ей в глаза - почти вровень:

- Кости сохранят для Вирага, чтобы ему быть похороненным в целости. На том свете быть с обеими руками. Варево выльют в курган, чтобы часть юного вождя стала рядом с погибшим отцом и его народом.

Расхохотался внезапно:

- Ну, ты и впрямь отмеченная богами. Надо же - такое себе вообразить! И не людоеды онгры, и больным мясом отравиться можно. А вот свежатины не желаешь?

И что самое противное - она пожелала. Давясь от мерзости содеянного, обжигаясь от наслаждения, она рвала кусками полусырую, дивно пахучую баранину и глотала, обливая перёд куртки расплавленным жиром.

В том, как человек умеет приспособиться к обстоятельствам, есть нечто преступное.

Так думала Альги, когда ей в конце концов указали место в одной из кожаных палаток, за очагом. Справа от огня было место друга Джизеллы, скорняка и портного по имени Джанкси, слева - его самого.

Уйти отсюда казалось легко - никто не сторожил девушку. Уйти было невозможно - вплоть до самой воды кишел народ, как ни удивительно - обеих мастей, паслись лошади; их было столько же, сколько двуногих. Да и через воду плыть - заметят, вернут. Если до того у самой дух не зайдётся в холодной воде - со дна били ледяные ключи.

Со скуки она занималась обыкновенным женским делом: чинила одежду, мыла горшки и плошки, вытрясала меховые и войлочные подстилки, прожаривала над костром от насекомых. Готовить ей не позволялось - у мужчин выходило куда вкуснее.

- Здесь не очень много ваших, - сказала как-то Альги.

Джизелла ответил:

- Народ ушёл дальше. Остались те, кому поручено задержать хенну. Ты думаешь, так легко сорвать союз онгрских племён с их Великого Круга? Народ хенну сильнее, их тьма, и они двигаются по пятам.

Слова ушли - осталась мелодия. Вечерами люди садились вокруг одного из больших костров, слушали игру на некоем подобии лютни - бычья кишка на коробе, как называла это девушка, - и гнусавое пение здешнего барда.

Однажды в шатёр явилось четверо важных особ, разодетых как бойцовые петухи: поток перьев ниспадал с круглых шапочек, расшитые халаты почти скрывались под латами западного дела, шаровары были заправлены в сапоги такой мягкой и красивой кожи, что Альгерда устыдилась своих латаных опорок. Обитатели поднялись с места все трое и привычно повалились ничком. Один из знатных поднял Альги, заговорил солидным голосом.

Высказавшись, гости чуть поклонились и отступили назад.

- Это друзья покойного батюшки Вирага и ходят у него самого под началом, - ответил Джизелла, тоже вставая на ноги. - Сам Вираг обязан своей честью держать эти стены от имени кагана каганов племени онгр. Девушка Ильдико, "Сражённая стрелой", - это они тебя так назвали - лишила юного кагана правой руки. Она же и вылечила его своим белым колдовством, но рука с того не отросла. Теперь её долг, долг благородного рождения - заменить ему десницу, ибо властитель не имеет права быть увечным. Словом, они тебя сватают.

- Послушай, это даже не смешно, - ответила ему воскресшая Алка. - Быть рабой и подстилкой у дикаря, терпеть домогательства, ещё и личико прикрывать концом чалмы, как ваши бабы делают? Да я умру лучше.

- Умрёшь, - с напором ответил Джиз. - Позорной и недостойной смертью. За тобой числится долг, а наш народ такого не терпит. Была бы ты простой девчонкой - без затей приняли бы в круг. Но твоя семья держала эти стены. И сама ты - воин.

- Я даже не умею драться как следует.

- Оно и видно, - сказал трансвестит с юмором. - Лишила бы парня головы - все твои беды побоку. Вместе с подставкой для шлема. А теперь - и с тем, на чём мы с Джанси обмоты носим.

Разумеется, Альгерда согласилась. Или то была уже Ильдико?

Женщины - целая стая бестолково кудахчущих куриц - перевернули их палатку вверх дном, принесли и расстелили дорогой ковёр. Поставили бронзовый кувшин и глубокую миску, раздели Ильдико донага и в первый раз за время плена как следует оттёрли от грязи шершавыми влажными тряпками. С великим трудом расчесали косу, натёрли жиром, чтобы пряди лучше скользили, переплели широкими газовыми шарфами так, что натуральный каштановый цвет весь оказался внутри. Нарядили в женское - голубая атласная рубаха, шаровары, алый с золотом парчовый халат. Обули в красные сапоги. Поверх всего накинули фату.

И вручили "названым отцам".

- Ты не бойся - обряд здесь короткий. Говорить ничего не надо, сватья всё скажут и куда надо надавят, в смысле встать-сесть. Кормиться с церемонией тоже, за жениха с невестой гости кушают, - скороговоркой наставлял её Джиз. - Первая ночь - ну, ты, я думаю, не забыла в плену, как это бывает с мужчиной.

Алке было меньше двадцати, когда её унесло в этот сволочной мир, и родители воспитывали девушку в строгости. Альгерду, невзирая на немалые для знатной девицы лета, боготворили все, но ей самой отчего-то не приходило в голову разменять золотой на медные гроши.

- Джиз, - прошептала она сквозь покров, - я думала, ваше племя ценит, когда невеста бережёт себя для суженого. У нас так.

- Вот ведь шатан, - процедил он, - погоди.

Вокруг неё, слепой и почти оглохшей, закружились, зашелестели голоса. Тарабарщина достигла пика - и сорвалась вниз.

- Слушай, Ильдико, - снова заговорил с ней Джизелла. - Это плохо, что твоё девство не нарушено. Снимать печать и без того дело рискованное и опасное. Тем более ты владеешь сталью и знаешь мощные заговоры, а это верная гибель суженому, хочешь ты того или не хочешь. Но и поворотить назад уже нельзя. Больше сказать не имею права. Прими всё как есть и терпи.

Обряд показался ей таким же примитивным, как и вся здешняя жизнь. Ильдико подвели к жениху, который дотронулся до неё обрубком, запелёнутым в гладкий шёлк, будто предъявляя своё право, и сомкнули пальцы невестиной правой руки поверх этой гладкости. Подвели обоих к порогу свадебного шатра и показали, как переступить через порог, чтобы его не коснуться.