И вот опять он пришел домой. И будет бесконечная ночь. Без любви. Без ласки. Тоскливая, как любая рутина. Так что вновь захочется разбудить его и просить: уходи.

Куда глаза глядят.

Сердце зовет.

Поезжай.

Катись.

Уябывай.

К черту.

Пока зовут.

А ведь его зовут. Звонят. Каждый месяц, как абонентскую плату снимают. Он уже не всегда берет, а если берет – прибедняется, шутит, что, мол, зачем я, сколько нас, да я уже как-то и не по этой части, исписался, испелся, да и было бы чего, да че там, ладно… с чем-то он в конце соглашался, со звонком, видимо, в следующем месяце…

Винит ли Веня его, Лешу? Во всем. В ничем.

Винит.

Не прямо. Косвенно. Так что ничего нельзя доказать.

Потому что у Леши нет своей воли, ему – не уехать. Отец заболел, мать вкалывает, чтобы Киру в Петрограде учить, если еще и он свалит… а что, собственно, будет-то?

Леша, надо гряды вскопать.

Леша, завтра садим картошку.

Леша, машинка сломалась, глянь, мастера вызвать не на что.

Леша, отец звонит, плохо ему, посмотри, что с ним, вызови скорую, мне не уйти с работы.

Леша, он все каналы опять сбил, верни, как было, когда будет время.

Леша, принесешь морковь, и еще варенья, ну ты сам лучше знаешь.

Леша, слушай, найди у кого-нибудь кота на неделю, у нас мышь завелась.

Леша, ты помнишь, что у матери день рожденья, ничего не надо, но приди, посидим.

Леша, надо обои в кухне поклеить.

Леша, на даче крыша течет, на втором этаже, потолок скоро обрушится.

Леша, на балконе окно болтается, я боюсь, что оно вывалится и кого-нибудь покалечит.

Нет, серьезно, что будет-то?

Семьсот верст до града Петра. И гори все огнем, а потом трава не расти. Сесть бы в вагон, сумку под сиденье, бурду в стакан и – всё. Мама, можно я тоже женюсь?

И вот жена его, муж его воротились в дом.

Входит в кухню. Прижимается к косяку.

- Ты поел?

Леша только головой кивает.

Веня улыбается мутной сухой улыбкой.

Он спит очень тихо. Тихий-тихий большой человек. Нежный медведь. Леша прислушивается, с боязнью, иногда ему кажется, что тот просто умер. Умер и все. Нету. Пуха. Нету. Орфея. Растаял. Эвридика, скитайся вечно.

Парень протягивает руку, хочет коснуться, и тут же отдергивает, как от оголенного провода, от кипятка – знает, что будет. И не знает – будет ли что-нибудь?

========== 2. Звонки ==========

«царь берез потерялся

в огнях и проспектах»

«больно не будет

обещаю

но ты передавай приветы

звони чаще»

*

Леша загибает лист, над которым сидел, в самолетик, пытаясь вспомнить, как это и вообще делается. Не выходит. Путает сгибы, досадует. Телефон звонит, парень снимает трубку.

- Привет.

Голос такой, что сразу делается не по себе.

- Привет.

- Привет.

- Привет.

Какой-то странный рефрен.

Молчат.

- Как ты живешь?

- Все также, а ты?

- По-новому.

Еще молчат.

- Леш, я что-то запутался.

Что ты сделал?

- Не знаю здесь никого почти. Деньги тают. И все такие. Они какие-то другие люди. Не знаю никого. Никого.

Парень напрягается интуитивно, чуя за этим рефреном пиздецкий подвох.

- Леш, понимаешь…

Да.

- Кто?

- Я на тебя разозлился очень, ты это как-то умеешь…

- Кто?

- Мы выпили лишнего. Блядь, все так тупо. Может, это потому что мы живем здесь все вместе, каждый день. Каждый гребаный день. Я не знаю, чем это кончится. Ничего не выходит.

- Зато, здесь, Грушин, прямо Мальдивы. Солнце светит и днем, и ночью, и море вымывает деньги на берег. Хватит мне лапшу на уши весить, кто, я тебя спрашиваю.

- Вика.

Какое облегчение, что баба, какое счастье. И какая тоска, что – в принципе.

- Что-то я не удивлен. Она красивая. И как это… тонкая и глубокая девочка? Может, ты и молодец. Такую развести еще надо постараться. Мне тебя поздравить следует или че?

- Леш…

- Знаешь, а я тут спал и видел, как ты мне позвонишь и что-нибудь в этом духе отмочишь. Ну ёбаный Нострадамус.

- Почему ты такой?

- Я? Такой? Какой, блядь?

- Всё.

Ублюдок.

*

Леша просыпается от звонка, матерится, сгибаясь пополам и поднимая с пола телефон, который вечером запустил в скольжение, как стопку по барной стойке в классическом вестерне.

- Привет.

- Привет.

Выдыхает парень.

- Спишь?

- Ну.

- Извини.

- Пф.

- Как жизнь?

- Зачетно. А у тебя?

- Квартиру буду продавать.

- Тоже дело. Когда освободить?

- Не знаю пока.

- Понятно.

- Ты как?

- Да все так же. А ты?

- Норм.

- У-у.

- Как-то все непросто, да?

- Да просто все, Грушин. Че ты звонишь-то?

- Хочу, чтобы все стало просто.

- А такое возможно? С твоими бабами, с тем, что я не видел тебя уже год, поди?

- Что ты придумываешь?

- Пошел ты на хер. И не звони мне больше. Пощелкай там, блядь, по экрану, сотри мой номер. Развлекись. И будь добр, не зови на свадьбу, если все же надумаешь. Хату освобожу, так что считай ее с этого дня свободной, себя – тоже, делай, что хочешь, от меня - отстань.

- Леш…

- Я те говорю – на хер пошел!

И сбрасывает, пока он еще – так – не позвал.

*

Леша скидывает шмотье в сумку, хлопает полупустым шкафом, счищает с полки, все быстро, резко, не давая себе времени задуматься или вспомнить. Затягивает замок, соединяя молнию, оставляет ключи на гвозде в коридоре, щелкает дверью, та захлопывается так, что если вернуться – только выламывать.

Идет, и по дороге вдруг решает зарулить в парикмахерскую, которую держат два гомика. Один из них, заламывая руки, спрашивает его:

- Чего бы вы хотели?

- Под ноль.

- Может, все-таки оставить здесь и здесь?

- Нет, спасибо, не надо мне ничего оставлять.

- Ну хорошо.

Чувак вглядывается в него, как в предмет, хмурится, достает эту их мантию, блядь, машинку, срезает все, подчистую. Волосы сыплются на пол. Башке сразу становится холодно. И легко.

- Сколько?

- 250.

- Ты до скольки работаешь?

Парень смотрит на него, выгибая брови. Все в зале смотрят на них, выгибая брови. Леша физически чувствует, как шевелятся чужие уши.