— Вы согласны? — спросил мужчина.

— С чем?

Мои слова прозвучали пусто и плоско, словно штемпель шлепнулся на лист бумаги.

— Мы поговорим?

— Ни за что, — ответил я. Голос по-прежнему был механическим, словно я не человек, а что-то другое. Например, магнитофон. Или служба точного времени. — Не смейте ко мне приезжать и больше никогда не звоните.

Я положил трубку.

«Ушел, объявлюсь позднее», — написал я Джун и так резко сдернул куртку с крючка, что оборвалась вешалка.

Они стояли на лестнице. Юноша все еще прижимал к уху мобильник, возможно, опять набирал мой номер. Так и есть: в моей квартире зазвонил телефон. Женщина была хорошо одета, с длинными темными волосами, ее лицо выражало озабоченность и участие. В других обстоятельствах она могла бы мне понравиться. Красивая женщина с умными глазами. Увидев меня, непрошеные гости преградили мне путь.

— Господин Шодер? — спросила она.

Парень в новехонькой кожаной куртке с маленьким до смешного воротничком всем своим видом изображал покорность: поднял плечи и опустил голову, засовывая мобильник в сумку. И старался спрятаться за ее спину.

— Моя фамилия — Лассер-Бандини, а это господин Шпрангер. Простите, что пришлось предстать перед вами столь внезапно, но иной возможности не было. Это очень важно. Вы не можете отказаться с нами поговорить. Пожалуйста.

Я сунул руку в карман в поисках ключа, но тут же понял, что возвращаться в квартиру нельзя, они возьмут ее в осаду.

— Пропустите. — Я сделал шаг, к сожалению, не слишком уверенно, в их сторону.

— Нет.

Она расставила руки в стороны, а парень распрямил плечи, сбросив маску робости. Мне пришлось бы оттолкнуть их, возможно, даже ударить, чтобы пройти мимо. И кстати, уходить я раздумал. Я чувствовал, как нарастает во мне холодная ярость, захотелось казнить их обоих, столкнуть с лестницы. Не кулаками. Словами.

— Вы, кажется, психолог? — Я сел на ступеньки и достал из кармана сигареты. — И при этом вам совершенно наплевать на мое душевное здоровье, если речь заходит о здоровье вашего пациента.

— Мы понимаем, что нарушаем правила приличия, и я прошу у вас прощения, но ведь другого пути нет. А нам очень нужно с вами поговорить.

— Единственное, что вам сейчас действительно необходимо, это свести вашего шута горохового вниз по лестнице, пока я не отправил его туда, а заодно и самой исчезнуть как можно быстрее. И стоит поторопиться, потому что я собираюсь звонить в полицию.

Достав из кармана мобильник, я положил его на колено.

— Проваливайте, — произнес я. — Исчезните. Освободите пространство.

Они упрямо продолжали стоять. Психолог взглядом подбодрила питомца, который явно готовился произнести заученную речь. Я набрал номер полиции. Он заговорил:

— Господин Шодер, я чувствую себя виноватым в том, что с вами случилось, и молю вас о прощении…

— Полиция, — отозвались в трубке.

— Говорит Шодер. Улица Констанцерштрассе, десять. Меня осаждают двое торговцев: стоят у двери и не дают выйти из квартиры…

— …невозможно исправить того, что девушка погибла, понимаю. Я посадил на ее могиле розовый куст и тоже молил о прощении…

— Хорошо, мы пришлем кого-нибудь. Минут через десять, — ответили мне.

— Спасибо, — ответил я, — через десять минут — это здорово. — И положил трубку.

— …Но вы ведь живы, а я чувствую себя ответственным за тот ущерб, который вам причинил…

— Это твоя проблема, а теперь извини. Через три минуты копы будут здесь, и у тебя будет возможность посвятить их во все детали.

Психолог занервничала. Схватила парня за руку и попыталась увести. Но тот вошел в раж и ни за что не хотел останавливаться. Как видно, собирался произнести до конца этот текст, чересчур литературный для того, чтобы он сам мог быть его автором.

— …Я согласен выполнить любую работу для вас, или отдать некоторую сумму на благотворительность, или принять участие в общественно полезных работах. Назначьте наказание, и я с радостью…

— Пойдемте, — поторопила психолог, нервничая уже по-настоящему, и потянула его вниз по лестнице.

— …Я сделаю все, что вы скажете.

— Каждый день по четырнадцать часов слушай «Моден Токинг»! — прокричал я. Они уже скрылись, миновав лестничный пролет, и продолжали торопливо спускаться. Я остался сидеть на ступеньках.

Услышав, как внизу хлопнула дверь, я позвонил в участок и сказал, что все уладилось. Голос на другом конце не казался раздраженным, и я понял, что в полиции рассчитывали как раз на такое развитие событий и мой вызов никому не передали. А потом мне стало плохо.

Видимо, какое-то время я просидел на лестнице, потому что когда я на подгибающихся ногах вернулся в квартиру, то в руке оказалось два окурка. Физически я был совершенно здоров, но, пожалуй, вполне мог бы выпрыгнуть из окна. И все сразу бы прекратилось.

Я увидел, что Джун читает за кухонным столом, и представил, что вот сейчас этот мальчишка стоит здесь, посмотрев в окно, видит ее и что-нибудь говорит. И я сбрасываю его вниз.

Барри. Джун, мне не по себе. Помоги. Скажи что-нибудь, верни к жизни.

Я не подходил к окну. Просто ждал.

Джун. Что случилось?

Барри. Тот тип, который убил Шейри, был здесь. Вместе со своей врачихой. Стоял на лестничной площадке и нес возвышенный вздор о том, что я должен его простить. У меня сердце может не выдержать.

Джун. Ты плачешь?

Барри. Нет. Не могу. Хочется со всего размаху врезаться головой в стену.

Джун. Хочешь подняться ко мне, чтобы я тебя обняла?

Барри. Нет. Не стоит.

Джун. Наверное. Но я сделаю все, чтобы тебе помочь. Скажи только, что нужно сделать.

Барри. Ты говоришь со мной, и мне уже легче.

Джун. Что за самоуверенная дура эта врачиха! Разве позволительно вытворять подобные вещи! Можно ли быть такой бессердечной.

Барр и. Она ослеплена желанием помочь пациенту.

Джун. И что же он плел?

Барри. Посадил, мол, розовый куст на ее могиле. Чтобы она его простила.

Джун. Вырви куст.

На мгновение я потерял дар речи, а потом вдруг почувствовал огромное облегчение. Это предложение и было самым лучшим, что она могла сделать! Она просто спасла меня! Я вновь был полон энергии, растерянность превратилась в гнев, и я ощутил его чуть ли не как прилив счастья.

Барри. Ты гений! Так и поступлю.

Джун. Он не имеет права сажать на ее могиле цветы. Огради свою любовь от пошлости.

Барри. Спасибо. Ты фантастическая женщина.

Джун. Напишешь мне с дороги?

Барри. В первом же Интернет-кафе. Сейчас же собираюсь и уезжаю.

Джун. Я буду думать о тебе.

Хоть я и торопился, мне непременно хотелось раздобыть белую машину. Пришлось обзвонить три фирмы, и только в последней нашелся «БМВ» — единственный свободный автомобиль белого цвета.

Когда я выехал из Берлина, уже смеркалось. Я прибавил газу. Ни о чем не думая, мчался прямо в ярко-красное небо. В голове крутилось: «Белый конь, белый конь, белый конь…»

Я остановился выпить кофе в Михендорфе, и когда уже возвращался к машине, ко мне обратилась молодая женщина, не могу ли я се подбросить.

— Если вас устроит, что я буду молчать, — сказал я и открыл пассажирскую дверцу.

Со скоростью двести километров в час, а то и больше, мчался я навстречу последним темно-красным полосам на вечернем небе, мигая дальним светом, едва завижу кого-нибудь впереди себя в левом ряду, и не сразу заметил, что моя пассажирка сидит, судорожно вцепившись в дверную ручку. Косточки на пальцах побелели.

— Простите, — сказал я и сбросил скорость.

— Мне тоже молчать?

— Да.

Вскоре, правда, скорость опять выросла до двухсот десяти: «Белый конь, белый конь, белый конь». Когда впереди показалась турбаза в Пегнице, девушка попросила ее высадить.

— Простите, — повторил я и, когда она вылезала из машины, услышал: «Все равно спасибо», а потом снова нажал на газ.