Дальше стоял дом Бови, через четыре дома от Мюллеров, на той же стороне – по этой причине, как он думал. Грета Бови и Салли Мюллер были такими большими подругами в грамматической школе. Дом утопал в зелени и тоже был с башенками, но башенки на доме Мюллеров были квадратными, в то время как у Бови они завершались смешными конусообразными штуками, которые казались Эдди бумажными колпаками. Летом у них всегда стояла садовая мебель на лужайке – стол с желтым зонтиком над ним, плетеные стулья и гамак, повешенный между двумя деревьями. Там всегда организовывались игры в крокет. Эдди знал об этом, хотя Грета никогда не приглашала его поиграть. Иногда, проходя мимо, Эдди слышал стук мячей, смех, визг, если чей-то мяч улетал. Однажды он увидел Грету – с лимонадом в одной руке и с крокетной клюшкой в другой, выглядела она, нет слов, такой приятной и стройной. Грета бежала за своим мячом, который улетел, и поэтому Эдди смог увидеть ее.
Он немного влюбился в нее в тот день – ее сияющие светлые волосы спадали на ярко-синее платье. Она глядела по сторонам, и в один момент он даже подумал, что она увидела его, но вскоре он понял, что ошибся, потому что, когда он поднял руку, чтобы поприветствовать ее, она не подняла свою в ответ, она просто бросила найденный мяч на площадку и побежала вслед за ним. Эдди ушел, не обижаясь за то, что она не ответила на приветствие (он искренне верил, что она, должно быть, не заметила его) или за то, что она никогда не приглашала его поиграть в крокет: почему такая красивая девочка, как Грета Бови, будет приглашать такого мальчишку, как он? Он был плоскогрудым астматиком с лицом водяной крысы.
Эх, -подумал он, бесцельно двигаясь вниз по Канзас-стрит, – хорошо бы пойти на Западный Бродвей и посмотреть на все эти, дома опять – на дом Мюллеров, Бови, доктора Хэйла, Трэкеров.Мысли его резко оборвались на последнем имени, потому что, черт подери! – вот он стоит перед гаражом братьев Трэкеров.
– Все еще здесь, – громко сказал Эдди и засмеялся.
Дом на Западном Бродвее принадлежал Филу и Тони Трэкерам – двум старым холостякам, – и был, наверное, самым красивым домом на этой улице – белоснежный викторианский дом, с зелеными лужайками и огромными клумбами, которые буйно цвели, начиная с ранней весны и до поздней осени. На подъездной дороге все щели и выбоины всегда были замазаны, поэтому она всегда оставалась свежей и черной, как темное зеркало. Черепичные скаты крыши своим безупречным зеленым цветом всегда соперничали с лужайками. И люди часто останавливались, чтобы сфотографировать старинные и необыкновенно причудливые окна.
«Любые люди, содержащие дом в таком порядке, должны быть с причудами», – как-то раз безапелляционно отметила мать Эдди, а Эдди побоялся спросить, что это значит.
Гараж для грузовиков был прямой противоположностью дому Трэкеров на Западном Бродвее. Это было низкое кирпичное сооружение. Кладка была старая и местами обвалилась. Фасад был грязно-оранжевым и отбрасывал тень на перепачканный сажей низ здания. Все окна были одинаково грязными, за исключением маленького круглого кусочка на нижней раме в конторе диспетчера. Этот маленький кружочек очищался мальчишками и до Эдди и после него, потому что над столом диспетчера висел календарь «Плейбой». Не было такого мальчишки, который бы не остановился перед игрой в бейсбол и не взглянул на ежемесячную новенькую очаровашку через протертое отверстие на стекле.
Братья ставили свои грузовики отдельно от всех на заднем дворе; они могли стоять там очень долго, потому что оба обожали бейсбол и любили, когда дети приходили к ним поиграть. Фил Трэкер водил грузовик сам, поэтому мальчишки редко видели его, но Тони Трэкер, человек с огромными кулачищами и сильной волей, вел книги и счета, и Эдди (который никогда не играл: его мать убила бы его, если бы узнала, что он играет в бейсбол, бегая и вдыхая пыльный воздух своими нежными легкими, рискуя сломать ногу или еще Бог знает что) иногда видел его. Он всецело принадлежал лету и этой игре, для Эдди он был частью бейсбола, как позже Мэл Аллен. Тони Трэкер, огромный, а иногда похожий на привидение в своей белой рубашке, мерцающей в наступивших летних сумерках, когда светлячки начинали летать в воздухе, вопил: «Ты должен подлезть под этот мяч, прежде чем схватишь его, ты. Рыжий! Следи за мячом, Полпинты! Ты не сможешь бить по чертовой штуке, если не смотришь на нее!.. Пас, Копыто! Рви подметки от второго судьи, он никогда тебя не догонит!!!» Он никогда никого не звал по имени, как помнит Эдди. А всегда только – «эй. Рыжий, эй. Белобрысый, эй. Четырехглазый, эй. Полпинты». Он никогда не говорил «мяч», а всегда «мач». Бита никогда не была битой, а всегда что-то типа «ясеневая ручка». Еще он имел обыкновение кричать: «Ты никогда не ударишь по мачу, если как следует не замахнешься. Копыто!»
Улыбаясь своим воспоминаниям, Эдди подошел поближе.., и улыбка исчезла. Длинное кирпичное здание, где слышались команды, чинились грузовики, хранились товары короткое время, было погружено в тишину и темноту. Сорная трава росла прямо из гравия, и не было ни одного грузовика по обеим сторонам двора.., только одинокая коробка с ветхими стенами уныло торчала среди этого развала.
Подойдя еще ближе, он увидел вывеску продавца недвижимости в окне: «Продается».
Трэкеры разорились, -подумал он и удивился той грусти, которую вызвала эта мысль, как если бы кто-то умер. Он был рад сейчас, что не пошел дальше по Западному Бродвею. Если «Братья Трэкеры» могли исчезнуть – «Братья Трэкеры», которые казались вечными, – что же могло произойти с улицей, той самой улицей, по которой он так любил гулять мальчишкой? Он не хотел видеть Грету Бови с сединой в волосах, с растолстевшими бедрами и ногами – от чрезмерного сидения, переедания и перепивания. Лучше было держаться подальше.
Вот что мы все должны делать – держаться подальше. Нам нечего здесь делать. Возвращение в детство похоже на немыслимую йоговскую штуку – типа засовывания своей ноги в рот или самопоедания. Это невозможно сделать. А некоторые здравомыслящие люди были бы чертовски рады, если бы это случилось.., что же могло случиться с Тони и Филом Трэкерами?
С Тони мог случиться сердечный приступ. У него было килограммов 75 лишнего веса. Ему следовало следить за сердцем. Это только поэты могут петь романсы о разбитых сердцах. А сердце Тони, наверняка, отказало. А Фил? Может быть, что-то случилось на дороге. Эдди, который тоже жил когда-то на колесах (правда, сейчас он ездил только на церковные службы, а работал за столом) знал, что случается на дорогах. Старый Фил мог поехать по делу куда-нибудь в Нью-Гемпшир или в Хэйсвильские леса на севере Мэна, когда дорогу занесло снегом или была гололедица, или, может быть, он не справился с управлением на длинной дороге к югу от Дерри, направляясь в Хэвен в весеннюю распутицу. Всякое могло случиться, как поется в этих душещипательных песнях о шоферах грузовиков, которые носят стетсоновские шляпы и принимают жизнь как она есть. Сидеть за столом, конечно, иногда скучно, но Эдди сам побывал на водительском сиденье и знал, что настоящее одиночество всегда окрашено в грязно-красный цвет: свет задних огней впереди едущего автомобиля отражается в капельках дождя на переднем стекле.
– О, как быстро летит это дерьмовое время, – сказал Эдди Каспбрак, вздыхая и даже не обращая внимания на то, что он говорит громко.
Чувствуя себя одновременно просветленным, но и несчастным, – состояние, наиболее характерное для него, чему он никогда не мог поверить, – Эдди прошел через здание, хрустя гравием под ногами, чтобы посмотреть на место, где проходили игры в бейсбол, когда он был ребенком, тоща ему казалось, что мир на 90% состоит из детей.
Площадка изменилась не так сильно, но одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что игры там больше не проводятся.
В 1958 году ромбовидная форма площадки определялась не только и не столько бейсбольными дорожками, сколько следами бегущих ног. У них практически ничего не было для игры, у этих мальчишек, которые играли здесь в бейсбол; все мальчишки были старше Неудачников, хотя Эдди вспомнил, что Стэн Урис иногда играл, у него были красивые подачи, на поле он мог бегать быстро и имел отличную реакцию.
