Но никто не кричал. Только звук льющейся воды в умывальнике и легкий плеск. Затем, как обычно, булькая, вода вылилась из умывальника. Теперь мать чистила зубы. Немного погодя в комнате родителей скрипнули пружины – мать легла спать.

Минут через пять раздался храп отца.

Черный страх прокрался в сердце и сдавил горло. Она обнаружила, что ей страшно повернуться на правый бок – ее любимая поза во сне, – потому что она боится увидеть в окне чьи-нибудь глаза. Так она лежала на спине, ни жива, ни мертва, и смотрела в потолок. Через некоторое время – минуты или часы, она не знала, – Беверли заснула беспокойным сном.

3

Беверли всегда просыпалась по звонку будильника в комнате родителей. Пока отец был в ванной, она быстро оделась и на мгновение замерла перед зеркалом (последнее время она проделывала это почти каждое утро), пытаясь определить, увеличилась ли за, эту ночь ее грудь, которая начала развиваться еще в прошлом году. Поначалу она испытывала легкую боль, но теперь боль прошла.

Груди были необычайно малы, не больше чем яблоки весной, но ведь они были, на самом деле были. Детство подошло к концу. Беверли превращалась в женщину.

Она улыбнулась своему отражению и, распушив волосы, выпятила грудь. Она хихикнула, как хихикают маленькие девочки.., и внезапно вспомнив о залитой кровью ванной, резко прекратила смех.

Она посмотрела на правую руку и увидела синяк, образовавшийся за ночь, – отвратительное пятно между плечом и локтем.

Из туалета послышался стук и звук сливаемой воды.

Быстро, чтобы с утра не рассердить отца (лучше бы он вообще не заметил ее сегодня), Беверли натянула джинсы и форменный школьный джемпер. Тянуть время больше не имело смысла; она вышла из комнаты и направилась в ванную. Она встретила отца в гостиной, когда он возвращался в комнату переодеться. Голубая пижама свободно висела на нем. Он что-то проворчал, но Беверли не разобрала что.

– Хорошо, папочка, – на всякий случай ответила она.

Беверли постояла минуту перед закрытой дверью, пытаясь мысленно подготовить себя к тому, что может ждать ее внутри. «Во всяком случае, сейчас день», -подумала она, и от этой мысли ей стало спокойнее. Не намного, но спокойнее. Она положила руку на ручку двери, повернула ее и вошла.

4

В то утро у Беверли было много хлопот. Она приготовила отцу завтрак: апельсиновый сок, яичницу-болтунью и тост на вкус Эла Марша (хлеб должен быть горячим, но не пересушенным). Он сел за стол, отгородился газетой «Ньюз» и все съел.

– Где ветчина?

– Ветчины нет, папочка. Кончилась еще вчера.

– Приготовь мне гамбургер.

– Там остался небольшой кусочек, и...

Отец зашелестел газетой и опустил ее на стол. Пристальный взгляд его голубых глаз как бы давил на нее.

– Что ты сказала? – мягко спросил он.

– Я сказала, что сейчас сделаю, папочка.

Он задержал на ней взгляд и снова взялся за газету. Беверли поспешила к холодильнику за мясом.

Она приготовила гамбургер, размяла небольшой кусочек мяса, чтобы он казался больше. Пока он ел; просматривая спортивную страницу, Беверли приготовила ему ленч: пару сандвичей с арахисовым маслом и желе, большой кусок торта, который мать принесла накануне из ресторана «Грин Фарм» и залила в термос горячий сладкий кофе.

– Скажи своей матери, что я просил сегодня почистить это, – сказал он, протягивая мусорное ведро. – Оно уже похоже на старый вонючий свинарник. Я целый день вожусь с грязью в госпитале не для того, чтобы возвращаться в дом, похожий на хлев. Запомнила, Беверли?

– Хорошо, папочка, я скажу.

Он поцеловал ее в щеку, грубо обнял и ушел. Как обычно, Беверли подошла к окну в комнате и проводила его взглядом. И как обычно испытала чувство облегчения, когда он завернул за угол.., и ненавидела себя за это.

Она вымыла тарелки и взяла книгу. Ларе Терамениус. Его длинные белокурые волосики, казалось, излучали тихий внутренний свет. Он приковылял из соседнего дома, чтобы похвастаться Беверли своим богатством, которое кому-то могло показаться просто хламом с помойки, но малыш очень гордился им, а заодно показать свежие ссадины на коленках. Беверли выразила восхищение по поводу того и другого. Тут она услышала, как ее зовет мать.

Они перестелили обе постели, помыли полы и натерли линолеум на кухне. Мать помыла пол в ванной, и Беверли была ей за это чрезвычайно признательна. Эльфрида Марш была маленькой женщиной с серыми волосами и угрюмым взглядом. По ее лицу было видно, что она умела добиться своего и это давалось ей не просто.

– Ты вымоешь окна в гостиной, Беверли? – спросила она, возвращаясь в кухню. Она переоделась в свою рабочую одежду официантки. Я должна навестить Черил Таррент в Бангоре. Вчера вечером она повредила ногу.

– Да, я вымою, – сказала Беверли. – Что случилось с миссис Таррент? Упала или случилось что-то другое? – Эльфрида работала с Черил Таррент в одном ресторане.

– Она со своим никчемным муженьком попала в автомобильную катастрофу, – хмуро ответила мать. – он был пьян. Ты должна каждый вечер благодарить Господа, что твой отец не пьет, Беверли.

– Я благодарю, – сказала Беверли, и это было правдой.

– Она может потерять работу, а он один не в состоянии содержать семью, – в голосе Эльфриды появились гневные нотки. – Боюсь, им придется пойти по миру.

Самым ужасным для Эльфриды Марш была нищета. Потерять ребенка или узнать, что она смертельно больна раком, было ничто по сравнению с нищетой. Ты можешь быть бедным; ты можешь «царапаться», как она говорила, всю жизнь. Но оказаться на самом дне, в канализации, просить подаяние или в поте лица батрачить на хозяина и принимать это как подарок... Такая судьба, по ее мнению, ожидала Черил Таррент.

– Когда вымоешь окна и вынесешь мусор, можешь немного погулять, если хочешь. Отец вечером собрался в кегельбан, и тебе не надо готовить ужин, но только возвращайся до темноты. Сама знаешь почему.

– Хорошо, мама.

– Боже мой, как ты быстро растешь! – сказала Эльфрида. Она задержала взгляд на бугорках под джемпером дочери. Взгляд был одновременно любящим и бесцеремонным. – Не знаю, что я буду здесь делать, если в один прекрасный день ты выйдешь замуж и уедешь отсюда.

– Я всегда буду жить здесь, – улыбаясь, сказала Беверли.

Мать притянула ее к себе и поцеловала в уголок рта сухими теплыми губами.

– Я лучше знаю, – сказала она. – Но я люблю тебя, Бевви.

– И я тоже люблю тебя, мамочка.

– Когда будешь уходить, проверь, чтобы на стеклах не осталось разводов, – сказала она, взяла сумку и направилась к двери. – Если отец увидит, он всыпет тебе по первое число.

– Я проверю.

Когда мать открыла входную дверь, Беверли, как ей казалось, безразличным голосом спросила:

– Ты ничего не заметила забавного в ванной, мама?

Эльфрида оглянулась, посмотрела на нее и нахмурилась.

– Забавного?

– Ну... Вчера вечером я видела паука. Он выполз из водостока. Разве папа не говорил тебе?

– Ты опять разозлила вчера отца, Бевви?

– Нет. Ха-ха! Я сказала ему, что из водосточной трубы вылез паук, и я испугалась, а он сказал, что они как-то утопили в туалете крыс в старой школе. Это все трубы. Разве он не говорил тебе, что я вчера видела паука?

– Нет.

– Ну ладно. Не важно. Я просто поинтересовалась, не видела ли ты его?

– Я не видела никаких пауков. Думаю, нам надо перестелить в ванной линолеум. – Она посмотрела на небо. Оно было голубым и безоблачным. – Говорят, убить паука – к дождю. Ты не убила его вчера?

– Нет, – сказала Беверли. – Я его не убила.

Мать обернулась и посмотрела на нее. Ее губы были так плотно сжаты, что, казалось, их совсем нет.

– Ты уверена, что папа не рассердился на тебя вчера вечером?

– Нет!

– Бевви, он когда-нибудь трогал тебя?